Февралина Яковлевна Хорошилкина — признанный в мире ученый, основатель отечественной научной школы ортодонтии, любимая ученица легендарного профессора А.И. Евдокимова. Сегодня ей 91, но она продолжает преподавать, писать книги, общаться со студентами и аспирантами, стараясь передать им свой обширный жизненный опыт.
В 1948-м году она окончила Московский Стоматологический институт, в 1960 году — аспирантуру в Центральном институте усовершенствования врачей и защитила кандидатскую диссертацию, в 1970 году — докторскую. В этом же институте была аспирантом, ассистентом, доцентом, профессором, а с 1980 г. по 1997 г. заведовала первой в стране кафедрой ортодонтии, организованной в ЦОЛИУВ. С 1997 по настоящее время — профессор кафедры ортодонтии и детского протезирования МГМСУ, заслуженный деятель науки РФ.
45 книг написала Февралина Яковлевна, и самые последние увидели свет в издательстве МИА. Сейчас она задумала 46-ю. Уже есть оглавление, первые главы и название — «Ортодонтия. Функциональные методы лечения зубо-челюстно-лицевых аномалий». Это будет не повтор старого, а совершенно новая книга, и Февралина Яковлевна торопится, потому что, по её словам, «91 год — это вам не 19».
Мы беседуем с профессором Хорошилкиной несколько часов кряду, и в процессе этой беседы у меня появляется образ удивительного, цельного человека, для которого в жизни есть две по-настоящему важные вещи: это необходимость расти и совершенствоваться в своем деле — и помогать людям. С юности Февралина Яковлевна свято соблюдает эти два жизненных правила.
— Февралина Яковлевна, у вас были врачи в семье?
— Нет. Врачей не было. Мои родители были сироты, папа окончил всего 4 класса сельской школы, мама — 3 класса. Но папа был очень талантливый человек — умный, волевой, много читал. Семья у них была большая, в живых осталось пятеро детей. Он был старший. После смерти отца, моего деда (а мать умерла еще раньше), он уехал в Санкт-Петербург для того, чтобы зарабатывать деньги для семьи. Там папа очень вырос. Он много работал над собой. Пошел в армию, где был артиллеристом, но так как он был высокий, хорошо сложенный, то его заметили и направили на Черноморский флот в экспедицию подводных работ особого назначения. Там он получил высокие звания, о нем писали в книгах. А потом его направили поднимать транспорт в Москву. И там он тоже сделал немало. Он был очень талантливый, хотя и без образования. Много знал, у него была идеальная память. И в Наркомате путей сообщения стал начальником пассажирского управления Советского Союза. Это очень высокая должность.
— Вы родились в Москве?
— В Севастополе. Дело в том, что у папы был первый брак, в котором родился мальчик, мой брат. А первая папина жена умерла во время родов, и он вынужден был приехать из армии, где тогда служил, взять сына и отвезти в деревню к родственникам. А потом ему надо было жениться, думая о том, с кем будет ребенок. И тут, находясь по службе в Севастополе, он встретил маму. И влюбился. Женился по любви. Вскоре родилась я. Меня назвали Февралиной, потому что родилась я в феврале. По фотографиям я вижу, что я, новорожденная, была совсем маленькой, а брату было примерно год и 7-8 месяцев.
— Вы его хорошо помните?
— Всю жизнь мы были вместе, пока не началась война. А потом он ушел в армию в 17 лет. Служил. Но мы продолжали дружить. У меня всё более-менее благополучно складывалось. Я жила в семье, мама, папа меня любили, потому что, во-первых, младшая, во-вторых, девочка, и в-третьих, характер у меня был хороший. Вот брат жесткий был парень, с ним нелегко приходилось.
— А у вас характер так и остался хороший или испортился?
— Думаю, нормальный. Никто никогда не жаловался. А мама всегда говорила, что я самая-самая отзывчивая. У неё была присказка: бабушка оплакала весь лес, а по бабушке — ни один бес. Это обо мне. Я всех всегда старалась обласкать, помочь, подарить, что-то сделать.
А по отношению к вам такого, выходит, не было?
— Нет, по-моему, ко мне все относились тепло. У меня нет родственников, никого. Но у меня очень много учеников. Они хорошие — умные и добрые. Очень мне помогают. А я им. Так и живем.
— Февралина Яковлевна, вы ведь всю жизнь занимаетесь большой научной работой, у вас более 600 научных статей, а к вашему 90-летнему юбилею в издательстве МИА вышла 45-я ваша книга.
— Да, не книжечка, не книжонка, а именно книга. Её даже в руках держать тяжело. Но приятно! А сейчас я надумала издать еще одну книгу, поскольку в нашей стране очень важно развивать функциональные методы лечения. А сведений о функциональных действующих аппаратах совсем мало, поэтому я решила поднять этот вопрос. Оглавление написала, материал подготовила. Что-то возьму из предыдущих книг, но основная часть — новая.
— Расскажите, как вы решили прийти в медицину? Это была ваша мечта или случайность?
— Это была, скажем так, осознанная необходимость. В 1943-м году я окончила школу. Это была 59-я школа Киевского района города Москвы. А когда я оканчивала десятый класс, всех наших мальчиков в декабре призвали в армию. Осталось 18 девочек. И однажды к нам из Второго мединститута пришла женщина, кажется, зам. ректора, которая начала нас уговаривать пойти к ним учиться, поскольку стране нужны медики. Ну, раз нужно — значит, нужно. Пошла.
— Не чувствовали никакого влечения к этой профессии?
— Абсолютно никакого. Только чувство долга.
— А вообще у вас какие-то интересы, предпочтения уже были?
— Нет. Я знала только, что должна идти в институт, потому что очень хорошо училась. В какой — не знала. Но больше была склонна пойти на мехмат в университет.
— У вас было хорошо с математикой?
— Да. У меня была подружка, она замечательно знала математику, и мы вместе с ней занимались. Ну, я и думала, что поступать тоже пойдем вместе. Сложилось иначе.
А потом у меня возникли проблемы с сердцем. У меня и сейчас нездоровое сердце. Кардиостимулятор стоит. Но когда возникли эти нарушения, то родителям сказали, что мне надо иметь сидячую специальность. Я говорила, что могу быть окулистом. А мне говорят: «Нет, после окончания института вас куда-нибудь направят. В Москве вы не останетесь».
И родители решили, что мне лучше заняться стоматологией. А мне было всё равно, чем заниматься. Во Втором мединституте у нас было 1200 студентов на моем потоке. А в стоматологический институт, когда я в первый раз пришла, — народу было немного. Надо было обратиться к директору. Тогда это был не ректор, а именно директор. Этот пост занимал профессор А.И. Евдокимов.
— Имя которого сейчас носит этот вуз.
— Да. Надо сказать, вся моя жизнь была связана с ним. Именно профессор Евдокимов «влюбил» меня в стоматологию. Но и личная моя жизнь сложилась именно благодаря Евдокимову, потому что мой муж работал у него сначала в качестве ассистента, а потом руководил стационаром кафедры хирургической стоматологии.
— Как звали вашего мужа?
— Михаил Семенович Шварцман. Он был очень толковый человек. Знал восемь иностранных языков. Был приличным хирургом. И блестящим гипнотизером. Он делал очень много операций под гипнозом.
— Без наркоза?
— Без наркоза. Когда он за мной ухаживал, то подрабатывал около трёх вокзалов. Там была поликлиника, которая работала круглосуточно. Он принимал там раз в неделю, чтобы немножко подзаработать. Всегда с 8 вечера он начинал работу. Звонил и говорил: «Я вам позвоню через два часа». И ровно через два часа раздавался звонок. А я сидела около телефона и ждала. Я удивлялась: неужели не было пациентов? «Ну что вы, — отвечает, — тут так не бывает. Было 36 человек. Но я же обещал вам позвонить». Очень был пунктуальный. Никогда никого не подводил — даже в мелочах.
А хирургию он производил очень просто: выходил в приемное отделение, всех просматривал, налево — на удаление, направо — на лечение. Потом узнавал, кто когда уезжает. Вокзал ведь. Кому-то быстрее нужно. Пересаживал в нужном порядке и дальше — общий гипноз, и без анестезии удалял. Все сидят с лоточками, плюют. С виду — обычные люди. Но они в гипнотическом сне.
Потом лоточки отбираются, он их будит и говорит — всё, теперь домой. Горячее нельзя, такой-то режим. Его спрашивают: «А когда вы будете удалять?» «А я уже удалил».
— Чудеса.
— Вот так. И ни одной жалобы за многие годы.
— А вас он тоже загипнотизировал?
— Уверена, что так и было. Хорошо помню, как я его впервые увидела. Я уже окончила институт. И меня как молодую комсомолку направили на конференцию от Центрального института травматологии и ортопедии, где я в тот период начала работать. Когда мы туда с приятельницей шли, я увидела перед собой мужчину, абсолютно ничем не примечательного. Обычный рост, без атлетического сложения, какие мне нравились. Прошел — а я от него глаз оторвать не могла. Я не видела его лица, только спину. И вот пока шло заседание — я ничего не слышала и не видела, только этого молодого человека. Он прошел в президиум, а тогда в президиуме было человек 50–60, и сбоку сел. А когда он стал обратно возвращаться, мне очень хотелось с ним познакомиться. Очень. Ну и, конечно, мы познакомились.
— И поженились.
— И поженились. И я ему всю жизнь говорила: как хорошо, что ты меня загипнотизировал.
— То есть жалеть не пришлось?
— Нет. Он корректный, воспитанный, скромный до ужаса и очень меня любил. Наша семья очень русская, а он еврей. Мои родители не хотели, чтобы я выходила за него замуж, но мне не говорили. Говорили моим друзьям. Но однажды я привела его за руку и сказала: «Мамочка и папочка, Михаил Семенович просит моей руки, и вы, пожалуйста, ему ответьте». Я говорила, а не он. За него. Он не мог, волновался.
— Сколько вы прожили лет?
— Больше 20. Могли бы, конечно, и намного дольше. Но он был не очень здоровый человек. А оперировал очень много, иногда по 12 часов подряд. У него была язва двенадцатиперстной кишки. И вот во время одной операции она начала кровоточить, и это было не первый раз. Но он должен был закончить. Это была очень тяжелая операция по удалению верхней челюсти, надо было сохранить глаза… Ему стало плохо, но он продолжал работать. После этого случая от хирургии он отошел, но и прожил недолго. Потом было очередное кровотечение, и по жизненным показаниям ему сделали операцию. Он очень просил, чтоб не делали. И умер он не от кровотечения, а от эмболии легочной артерии. После операции через два часа. А я в это время находилась в Тбилиси на выездном цикле. Давайте не будем об этом…
— Давайте вспомним, как вы познакомились с Евдокимовым?
— Мне пришлось долго ждать Александра Ивановича, он был занят, а потом, когда освободился, спрашивает: «У вас Второй медицинский институт? А почему пришли сюда?» Я всё честно ему сказала. Тогда этот вуз назывался Московский стоматологический институт. Все называли его Третьим. Евдокимов спросил: «А как вы занимались?» Я ему зачётку показываю. Все пятерки. «О, такие нам очень нужны! Вы себе не представляете, что такое стоматология — это лучшая медицинская специальность на свете!»
При этом он сказал, что при переходе мне придется досдать два предмета. «Каких?» «Топографическую анатомию и оперативную хирургию». «А еще какой?» «Физколлоидную химию». «Когда?» «Через две недели». Топографическую анатомию так быстро выучить очень трудно. Я сказала: «Хорошо». Начала заниматься. А мне повезло: у меня был очень хороший атлас на немецком языке. Кто-то потом его у меня взял — и с концами. Но мне легко было разобраться во всём. Теперь сдают только голову, а у нас и грудь, и живот, и всё прочее было.
И вот пришла я сдавать топографическую анатомию. Сдала на пятерку. Меня спрашивали: «Откуда у вас эти знания?» Я говорю: «Учила по атласу». «По какому атласу? А не могли бы вы нам принести и показать этот атлас?» Принесла, показала. Все были в восторге.
А потом сдала физколлоидную химию на четверку, потому что это было немножко труднее. Началась учёба. Все считали, что я одна из самых талантливых на курсе. Нас было 180 человек. Занималась очень добросовестно. А после окончания института мне предложили остаться в клинической ординатуре на кафедре ортопедической стоматологии, терапевтической стоматологии и хирургической стоматологии. Аспирантских мест тогда не было.
— То есть сразу три возможности?
— Да. И я отказалась от всех. Потому что на ортопедию претендовала Любочка — хорошая девочка, она получала комсомольскую стипендию, у нее не было родителей, и она очень хотела на эту специальность. А мне было всё равно. Мне хоть какую специальность, неважно. На терапию меня тоже очень звали, но тоже как-то не сложилось. Преподаватель мне не нравилась.
— А хирургическая стоматология?
— Тоже не моё. В хирургии я ни одного зуба не удалила за период учебы. Ни одного разреза никогда не сделала. Крови всегда боялась. И до сих пор боюсь.
— Да что вы?
— Да, очень боялась. В анатомическом зале никогда не была, даже не входила, не могла. А у нас была такая Варечка Барабанщикова — она училась в моей группе, у нее уже была дочка маленькая. А мужа не было, жила с мамой. И она мечтала попасть на эту кафедру. Я отказалась.
— Из-за всех этих девочек?
— Да. Потому что у меня мама и папа, всё благополучно, а им намного труднее. Таким людям нельзя переходить дорогу. И тогда один наш профессор сказал: хорошо, я вас отведу за ручку в Центральный институт травматологии и ортопедии, там на четвертом этаже огромное стоматологическое отделение, где собраны крупнейшие специалисты нашей страны, вот там вы будете работать. Привел меня туда. Это было отделение ортопедической стоматологии. И там на меня посмотрели и сказали: «Пойдёте на ортодонтию». «А что это такое?» Мы не знали об этом ничего. «Ну, ничего, говорят, узнаете. Это устранение зубо-челюстно-лицевых аномалий у детей и подростков. Только пойдете через месяц, потому что зав. отделением сейчас в отпуске. И будете вы у нас экстерном». Я подумала: как хорошо, там ординатура, а тут экстернатура. Значит, я быстрее что-то закончу, я буду лучший специалист. Оказывается, это работа без отпуска, без денег в течение двух лет.
— Без денег?
— Без денег, без стипендии, без всего. Просто бесплатная работа. И с первых же дней Людмила Владимировна Ильина-Маркосян стала меня приглашать к себе. Говорила: «Я хочу, чтобы вы работали со мной, у меня нет молодежи, а мне нужно, чтобы были молодые руки». Но все вокруг потихонечку мне говорили: «Ой, не ходи к ней, не надо. Она мягко стелет, да жестко спать». В итоге я ей не дала согласие и начала работать с доцентом Хургиной, которая заведовала отделением. За два года я сумела воспринять абсолютно всё, что знала Хургина и уже видела ее ошибки.
— Какие?
— В клинике. Видела, потому что я очень много читала. Я очень часто бывала в библиотеке, перечитала всю литературу нашу и начала читать зарубежную. К нам тогда ещё мало что поступало, но все-таки некоторые книги на немецком языке были. Я читала, переводила, смотрела рисунки. В общем, я очень быстро выросла. Я это сама чувствовала.
— Выросли, как ваш папа?
— Наверное, работоспособность у меня от папы. И желание расти, совершенствоваться — тоже от него. Он никогда не стремился иметь ни дачу, ни квартиру, ни машину. И я то же самое. Папа мне сказал: «Ты за свою жизнь всё, что заработала, никому — это на авторучки». Правда. Потому что я сняла 21 кинофильм по специальности за свой счет. С деньгами мне всегда не везло. Зато везло с людьми.
Так вот, два года сначала я не получала денег, работая с Хургиной, потом меня включили в штат. Обычным врачом ортодонтом. Начала работать, а Ильина-Маркосян стала усиленно меня к себе перетягивать. Начались конференции в ЦИТО, и я на них выступала с докладами. Очень хорошо готовилась, убедительно говорила. Всем нравились мои выступления.
И однажды Ильина-Маркосян, желая меня к себе перетянуть, сказала: «А вы мне покажите ваше выступление, я его отредактирую». Дело в том, что у нее было образование не только стоматологическое. Она в 1923 году окончила в Харькове Институт слова. Это фактически филологический факультет. Очень она хорошо писала рассказы и очерки, но родители ей запретили заниматься своей специальностью, поскольку её подруга написала какой-то репортаж, который показался кому-то несоответствующим духу того времени, и ее арестовали, куда-то выслали. И после этого случая Ильина-Маркосян поступила в зубоврачебную школу, потом — трехгодичная экстернатура в институте. И так она стала стоматологом.
— Предупреждения тех людей, которые говорили «Не ходи к ней», оправдались?
— Полностью. Она обаятельная. Когда разговаривает, прямо в душу входит своей улыбкой, комплиментами, обещаниями. Особенно обещаниями.
С ней я много лет работала. В Прибалтике в 1957 году состоялась первая ортодонтическая конференция. Проводил её профессор Доменик Антонович Калвелис. Очень талантливый человек. Учился он в Германии, и школа там была немецкая, четкая, да и в Прибалтике другие люди, не такие, как мы. Очень степенные, дотошные, аккуратные, и всё, что знают — применяют. А Калвелис в тот период был одним из самых крупных ученых Советского Союза по ортодонтии. И вот поехали мы туда с Ильиной-Маркосян. У меня там был самый первый и очень большой доклад. Я волновалась страшно.
И вот начало конференции, мы стоим. Подходит к нам профессор Вениамин Юрьевич Курляндский, очень известный в то время специалист. Здоровается и говорит Ильиной-Маркосян: «А почему вы меня не знакомите с вашим ассистентом?» Познакомила. Тут он на меня смотрит и говорит: «Хорошилкина? По-моему, у вас доклад есть. И, по-моему, он касался аномалии положения верхних боковых резцов». «Да». «Я просматривал программу. Ну что ж, я послушаю ваше выступление, и потом дам ему оценку».
Это было ужасно. Когда я вышла делать доклад — думала, сразу упаду. Народу много было, человек 300. Я первый раз в такой большой аудитории. Очень волновалась. Я не могла нормально говорить, видела только профессора Курляндского. С ужасным, как мне казалось, взглядом. Боже, как он прореагирует?
И вдруг он выбрасывает вперед пятерню и кричит: «Пять, пять, пять!»
Когда уже ехали в Москву, оказалось, что купе Курляндского и купе, в котором мы находились с Ильиной-Маркосян, рядом. Я вышла из купе, и тут он подошел. И спрашивает: «Ну, как вы, что вы, какая у вас дальнейшая судьба?» Я говорю: «Собираюсь поступать в аспирантуру». «Какую аспирантуру? Да у вас готовая диссертационная работа!» В это время, конечно, Ильина-Маркосян тоже вышла из купе и говорит: «Вы, пожалуйста, вырастите сами своих учеников, а моих не трогайте». А он ей: «Она молодая, она еще не знает, но вы-то знаете, что, если она сейчас поступит в аспирантуру с готовой работой, то к окончанию аспирантуры мест на кафедре не будет. Я предлагаю ей место ассистента прямо сейчас, и через два месяца защиту диссертации». «Нет, она идет в аспирантуру. Февралина, идите в купе». Ну, пошла я в купе.
— Вот такой у неё, значит, был характер.
— Всё. Поступила я в аспирантуру. А так как еще было время, то я закончила диссертацию. Всю. До выводов, указателей литературы, всё сделала. И передала Ильиной-Маркосян. Она сказала: «Очень хорошо, через год вы будете защищать, оставьте мне». А тогда напечатано всё было в одном экземпляре. Оставила ей. И с первого же дня она заставила меня преподавать на курсах усовершенствования. Там были группы по протезированию, и два раза в неделю они приходили ко мне на занятия. Все были в восторге. И я радовалась.
Она в то время писала докторскую диссертацию. Я очень ей помогала. Ездила по Москве — искала детей, которых она когда-то начинала лечить, чтобы снять слепки для моделей. Но на этом я тоже росла. Это ведь интересно — увидеть отдаленные результаты. Это не просто так, а с пользой для меня было.
Ну, в общем, через год аспирантуры она сказала — нет, теперь аспирантура трехлетняя, и вы будете три года заниматься. И только через три года я защитила кандидатскую диссертацию. Мест на кафедре, конечно, не было. Я очень переживала, что останусь без места.
И мой супруг говорит: «Ну что ты мучаешься, зачем тебе нужен этот институт? Иди на самостоятельную работу». И он меня уговорил пойти в Московскую областную стоматологическую поликлинику, которая тогда открылась. Привел меня туда за ручку. Говорит: «Там мой ординатор бывший — главный врач». Оказалось, это Николай Алексеевич Плотников, который очень быстро вырос, и я ему очень помогала в этом. Вскоре он стал профессором, начал проводить международные конференции. Поликлиника эта была на территории МОНИКИ. Это был двухэтажный барак XVII века, который превратили в поликлинику за два месяца. Отлично работали. Мне дали на первом этаже очень хороший кабинет, свою маленькую регистратуру.
Там я проработала, к сожалению, всего один год, потому что Ильина-Маркосян меня каждый день уговаривала вернуться на кафедру. Там как раз освободилось место. Она говорила: «Если вы не придете, нам угрожает международный скандал». Почему? «А потому, что мы приняли аспиранта из Объединенной Арабской Республики, очень талантливый человек, но с ним некому работать. Поэтому пожалуйста-пожалуйста, вся надежда только на вас».
А мне не хотелось переходить. Очень не хотелось. Я развернула работу. У меня был большой педагогический опыт. Я организовала курсы специализации для врачей Московской области. Мы принимали пациентов, готовили специалистов. У меня было пять молодых врачей, я их объединила, и все начали заниматься научной работой, все слушали мои лекции, начинали принимать участие в преподавании. Организовали Московское областное научное общество стоматологов и зубных врачей. Открыли ортодонтическую секцию.
Но потом Ильина-Маркосян меня уговорила.
— Как же ей удалось?
— Своим обаянием. Обещаниями. «Ну что вы, вы же через полгода сделаете докторскую диссертацию! А какая у нас сейчас молодежь! Четверо молодых аспирантов, которые очень нуждаются в вашей помощи».
Пока я с ней работала, она была официальным руководителем у 18 аспирантов-ортодонтов, и всех я дотягивала до защиты. Она мне объясняла, что это моя обязанность. Она бывала в клинике два раза в месяц. Приезжала в 7 вечера, в 8 уезжала. Говорила с главным врачом. А в клинику даже не входила.
— Ну, понятно, для чего вы ей были нужны.
— Да. И я вытянула всех. Но я сама тоже росла. Свои мысли я передавала им, они становились профессионалами. Это важный и обоюдный процесс.
— Так вы зря ушли из поликлиники или нет?
— Зря. Когда там появился такой человек, как я, молодой, рукастый, головастый и желающий что-то сделать, можно было горы свернуть. Я каждый день ходила в стационар, смотрела, что они там делают, подсказывала, что могу сделать для детей и подростков, которые лежат в стационаре. Я начала делать им специальные пластинки, чтоб можно было создать высокое нёбо. Оттеснить ткани, чтобы они рубцово не стянули это нёбо. Я делала протезы для всех пациентов, которые лежали в стационаре. Занималась сложным лицевым протезированием. Особенно много я уделяла внимание больным с врожденной патологией. С расщелиной губы, например. И мне никто ни в чем не отказывал.
— Там вы были свободны.
— Абсолютно. Что бы я ни просила — тут же выполняли. Я спрашивала: «А нельзя ли нам шкаф для моделей челюстей?» «Можно, а сколько вам нужно?» «Ну, хотя бы один». «А почему один, разве вам на перспективу не нужно больше?» «Ну, если можно, два». «Но ведь у вас альбомы, учебные пособия, давайте сделаем больше». «А можно?» «Можно». «Ну, тогда три». «Ну, давайте возьмем сразу пять шкафов».
Пять замечательных шкафов тут же привозили. А когда нужно что-то для поликлиники, для нашего ортодонтического отделения, мне говорили: а не могли бы вы сами пойти в магазин и выписать всё, что вам нужно, потому что никто из нас этого не знает, а мы оплатим и привезем. Никаких трудностей не возникало.
Или я говорила, что мне надо организовать исследования черепа, делать телерентгенограмму головы, а тогда этим никто еще не занимался в нашей стране. Я первая написала книгу «Телерентгенография в ортодонтии». А сейчас выпустила вторую книгу «Телерентгенография при зубочелюстных аномалиях». И на три четверти написала второй том по телерентгенографии. Так вот, нужно — пожалуйста. Кинофильм — пожалуйста. Нужно снимать больных. «Пожалуйста. Сколько раз в неделю?» «Ну, один раз в неделю хватит». «Давайте два раза в неделю. Хватит?» «Хватит». То есть я не помню, чтобы кто-нибудь сказал «нет». Там был очень талантливый хозяйственник. Где его Плотников нашел, не знаю. Фамилия у него была Лившиц.
И вы знаете, в поликлинике меня обожают до сих пор. Было её сорокалетие несколько лет назад, и я пошла на этот праздник.
— Но она уже не в бараке?
— Нет. Выстроили прекрасную детскую поликлинику. Барак потом разрушили. Но вы знаете, и в бараке было очень хорошо. Высокие потолки, хороший пол, нигде не прогибался. Коридор светлый, просторный. Хорошо было.
На кафедре же ничего не было. Абсолютно. Мне приходилось тратить свои деньги для того, что бы что-то купить.
— А вернуться в поликлинику нельзя было?
— Нельзя. У меня появились обязанности. Как я могу всё бросить? Не могу.
Я, наверное, очень ответственный человек. Тут аспиранты, и неплохие аспиранты. А этот арабчонок — он был действительно очень талантливым. На одном ученом совете он защитил кандидатскую и докторскую диссертации сразу.
Это был второй случай в Центральном институте усовершенствования врачей. Первый случай в 1930-м году. Был такой Огнев, профессор, анатом. Он на одном заседании защитил кандидатскую диссертацию и тут же докторскую. Фактически на одном и том же материале. Ему присвоили звание доктора наук. И так же нашему арабчонку.
— А как его звали?
— Али Азис Эль-Нафели. Из Каира.
— Какая у него тема была?
— С темой такая история. После окончания института у себя в Египте он получил очень высокие оценки. Его направили в Советский Союз. Он уже год находился на кафедре, но, когда я туда пришла, он был совершенно неконтактный. Глаза вниз, смотрит в пол, полное безразличие. Постоял, закончился разговор, сел. Посидел, ушел, покурил, пришел, сел.
— Вы на каком языке общались?
— Я пыталась с ним говорить на русском, но он ничего не понимал. Английского я не знаю. Немецкого он не знает. И, хотя с ним долгое время занимался преподаватель, толку никакого. Но он очень талантливый человек. Ему предложили любую страну на выбор. Он подумал: в Англии, в Америке, во Франции, в Германии я буду, а что такое Советский Союз, не знаю. Поеду-ка туда. Приехал. Ни одного русского слова не знал, когда сел в самолет. Год был в Молдавии, в Кишиневе, а через год приехал в Москву, и уже дней через десять стал разговаривать по-русски. Мы начали понимать друг друга. Выучил сам, без преподавателя.
А тема была такая: оказание ортодонтической помощи детям и подросткам при зубочелюстных аномалиях, обусловленных врожденной патологией в челюстно-лицевой области. Когда я начинала работать, таких детей было много. Дети с врожденной патологией, как правило, не имеют отцов. Отцы, как только увидят, что ребенок урод — уходят из семьи, считая, что мать виновата. И я очень их жалела, старалась помочь. А тут — ни одного. И на каком же материале готовить диссертацию? Тема была абсолютно недиссертабельная.
Мы стали с ним эту проблему обсуждать. Он поначалу на пальцах, на рисунках, мимикой мне что-то пытался объяснять, но буквально через неделю он уже знал около 500 слов. А потом мы с ним уже свободно разговаривали. И он мне сказал: «Это невыполнимо». Я говорю, да, эта тема невыполнима. Надо менять тему. Подумали вместе и решили, что тема будет — лечение дистального прикуса (тогда называли прикусом, а не окклюзией) в период формирования постоянных зубов у подростков.
Тема ему очень понравилась. Больных стали набирать каждый день по 5–6 человек. Возник вопрос, что надо делать боковые телерентгенограммы головы. А я-то в этом отношении уже очень много знала. В МОНИКИ этим занимались. И тогда профессор Ильина-Маркосян поручила мне поехать на Солянку. Там был рентгенологический институт. Поехала. И сумела договориться с профессором, что нам разрешат делать эти исследования. Но он сказал: «При одном условии, что вы будете приходить каждый раз с пациентом, когда мы будем делать снимки, потому что мы таких снимков раньше не делали».
Это снимок особый, на расстоянии от головы больного. И мой Эль-Нафели очень быстро всему научился. Когда он познавал что-то новое — у него была такая детская улыбка, радость на лице. Особенно, когда я ему показывала, как надо делать. У него руки были золотые. Он всё мог сделать. Работал он много и хорошо. И закончил диссертацию.
А дальше я обязана была редактировать. А редактировать практически невозможно. И когда я об этом сказала, опять возникла проблема. Я говорю: «Надо переписать вот так и так». А он: «Нет. Надо писать так, как написал я. Вот подлежащее, вот сказуемое, вот запятая, вот такой-то оборот, вот такой. И всё». «Правильно, говорю. Но по-русски это не звучит. Надо переписать». «Нет. Будет так».
— Ничего себе. Характер!
— Ещё какой характер! И я не понимала, как мне с ним быть. Не разрешает редактировать. Говорю Ильиной-Маркосян: «Что делать?» Она отвечает: «Не надо редактировать, оставьте так, он иностранец, ему простят. Но по существу там нет ошибок?», — уточняет. «Нет. По существу нет ошибок. Очень правильные, глубокие мысли, но сформулировано совсем неправильно». Кончилось тем, что она ему только написала автореферат.
Он очень хорошо выступал на защите. Ну и, конечно, там были интересные и веселые моменты. Тот самый профессор Огнев — его почему-то Али Азис называл Огнёв — задал ему вопрос: «Скажите, пожалуйста, сколько у вас было больных с дистальной окклюзией правшей и левшей?»
Он посмотрел на профессора и говорит: «Простите, не все слова мне понятны». Потом он мне говорил: «Что такое вша, я знаю, а что такое правша и левша — нет».
— Забавно. А почему этот вопрос имеет значение?
— Это имело значение для Огнева, потому что он занимался асимметриями.
А мой арабчонок защитил диссертацию, уехал. Надо сказать, когда он жил в Кишиневе, у него появилась любовь. Ни в Москве, ни потом в Каире он её не забыл. Но как решить проблему? Тогда, живя в Каире, было трудно жениться на гражданке СССР, да ещё из Кишинёва.
Он поехал в Чехословакию. Изучил чешский язык. Стал работать там для того, чтобы как-то проникнуть к нам в Советский Союз. Из Чехословакии это было легче — страна социалистического содружества. Потом приехал, женился и увез её к себе. А она — дочь ректора медицинского института. Она знала английский, французский языки. Ну, и, насколько я знаю, всё у них сложилось хорошо.
— Расскажите о ваших разработках в области ортодонтии.
— У меня очень много разработок. Когда я приступила к работе, таких специалистов таких было крайне мало. Я фактически стала пионером в этом направлении.
Я провела 29 конференций для врачей Москвы и Московской области. Мне давали большой зал. Кроме того, я была организатором первой Всесоюзной конференции врачей-ортодонтов в Полтаве. Очень хотела выделить специальность ортодонтию — не дали, препятствовали. Это у меня не получилось. Хотя везде и пишут, что именно я стала создателем школы отечественной ортодонтии. Это правда.
У меня все было волнами. То я увлеклась функциональными методами лечения в ортодонтии, написала первую монографию на эту тему. Стала применять в клинике и преподавать на циклах. Потом, когда я стала преподавателем кафедры, стали выезжать с передвижными Школами в крупные промышленные города. В Новосибирске были, в Республиках — Рига, Минск, Баку, Тбилиси, Кишинев, Уфа. Мотались везде и всюду. Везде проводили конференции, обучали врачей. Везде внедряли новое. Везде оставляли учебные пособия. Я понимала: если едет только врач-преподаватель, нет зубного техника — никого не научишь. Надо научить, чтобы умели делать руками, чтобы врач мог применять эти аппараты. Поэтому мы вывозили зубного техника даже тогда, когда ей не давали направления на командировку. Платила ей сама. Бывало и такое.
Потом была телерентгенометрия и профилактика зубочелюстных аномалий. Более тысячи детей и подростков вылечила при врожденном несращении верхней губы, альвеолярного отростка и нёба. В течении 25 лет я была единственным врачом-ортодонтом, оказывающим помощь таким больным. Это очень сложный контингент пациентов, так как у них врожденная патология в челюстно-лицевой области нередко сочетается с синусобронхопневмонией, язвенной болезнью желудка и двенадцатиперстной кишки, нарушенной осанкой, психологическими проблемами в семье. Им показана комплексная медицинская помощь. Социальная поддержка таким детям и их многострадальным матерям необходима.
При этом, по моим наблюдениям, дети с врожденной патологией более способные, вдумчивые, целеустремленные, готовые пройти через любые трудности, лишь бы получить помощь и жить полноценной жизнью. Я всегда любила всех своих пациентов. Я написала две книги по профилактике этих патологий. Тиражи разошлись моментально.
— А какая может быть профилактика?
— У нас много профилактических мероприятий. Во-первых, это лечебная гимнастика для предупреждения различных аномалий. Во-вторых, это пришлифовывание бугров отдельных зубов. Это целая наука. Можно предупреждать и устранять многие нарушения за счет пришлифовывания. Это борьба с вредными привычками. Это нормализация носового дыхания, глотания, осанки. Устранение плоскостопия. Своевременное удаление молочных зубов, которые мешают прорезыванию постоянных. Удаление сверхкомплектных зубов, которые нарушают формирование зубочелюстной системы. Обнажение коронок ретинированных зубов. Это управление ростом кости лицевого скелета, челюстей, в том числе путем своевременного удаления зачатков восьмых зубов. Это очень большой раздел, очень интересный. Всё связано в нашем организме. И всё нужно знать и учитывать. Мои книжки, кстати, еще не потеряли своего значения, хотя написаны давно.
Потом начала писать книги по профилактике и лечению определенных зубочелюстных аномалий. Разделила по основным видам патологии. По видам окклюзий: дистальный прикус, медиальный прикус. Потом по врожденной патологии книгу выпустила. Десять лет у нас проводились совместные научные исследования с НИИ ортодонтии ГДР. Этот институт возглавлял профессор Френкель. С нашей стороны была я, ассистент Малыгин и профессор Демнер из Казани. Демнер прекрасно знал немецкий язык. Я тоже знала, но не бегло.
Первый раз в 1965 году мы с профессором Ильиной-Маркосян приехали в клинику профессора Френкеля, когда он проводил конференцию для врачей Европы. Первые два дня мы только слушали, что он рассказывает. А последний, третий день было заседание за круглым столом. Это большой зал, поставили стулья по краям. Все, кто остался, сидели и друг другу задавали вопросы. В том числе задали вопросы и мне.
А поехав туда, я захватила толстый портфель, большой такой, кожаный, и туда влезало очень много материала. У меня было много слайдов. Когда мне стали задавать вопросы, оставалось пять минут до кофе. Я сказала: «Можно мне подготовиться и после перерыва ответить?» «Хорошо». Я подготовила примерно 90 слайдов. А тогда у нас были аппараты — пальцами продавливали каждый слайд. А у них «карусель». Я даже не знала, как заправлять в эту «карусель». Слава Богу, мне помогли.
И я всё подробно рассказала. А там было несколько крупных профессоров из Европы, и они сказали: нам казалось, что эти вопросы не изучены. Мы их только обсуждаем, а посмотрите, что сделано в Советском Союзе! Это же сказка. Все были впечатлены нашими результатами. Ой, Боже мой, меня подняли на необыкновенную высоту. Я ужасно разволновалась. И тут Френкель предложил мне заняться совместной научной работой. Но Ильина-Маркосян не дала.
— Опять...
— Не дала. И только после того, как она ушла на пенсию, это был 1973-й год, мы вернулись к этому вопросу. Десять лет мы прекрасно, плодотворно сотрудничали. Проводили исследования. Потом написали книгу по ортодонтии. Она была издана в нашей стране на русском языке. Это, конечно, было очень интересно.
Мне довелось побывать почти во всех странах Европы, за исключением Франции. Туда тоже пригласили, но Юрий Михайлович Малыгин, который работал на нашей кафедре, очень просил меня уступить ему эту поездку. Он говорил: «Вас еще пригласят, будете там обязательно, а мне это не грозит. Ну, разрешите, я поеду». Я говорю: «Но там у меня доклад». «Я за вас буду делать доклад, только надо написать, что вы не можете приехать». Написала.
— Опять пошли навстречу...
— Да. Он полетел туда. А потом я была очень рада, что я не полетела. Потому что надо было перелетать из Парижа в какой-то другой город, но началась забастовка на авиалиниях, и пришлось как-то выкручиваться, где-то ночевать. А денег на гостиницы никогда не было. Он как-то сумел выкрутиться. Какая-то духовная организация его пустила переночевать. Потом смотрит — на улице его чемоданчик стоит. Кончилось время — вынесли. Там много чемоданов стояло. Но никто не взял. Так у них принято. В общем, мне бы такое было очень тяжело. Поэтому хорошо, что отказалась.
Кроме того, я побывала в Америке. Это очень интересная страна. У меня много всяких званий. Я заслуженный деятель науки. Почетный член Американской медицинской академии. Почетный член Европейской академии имплантологиии. Не говоря уже о том, что я почетный член академий во многих странах, в том числе в Белоруссии. Это мне особенно приятно.
— Почему?
— Потому что это братская страна. У меня четыре ордена. И все получены в мирное время. Считаю, что это прекрасно. Один Орден почета получен от В.В. Путина — это приятно.
Потом присвоили мне золотой орден с бриллиантами. Меня вызвали Оргкомитет ассоциации стоматологов России, чтоб со мною «кое-что согласовать». Я говорю: «А можно посмотреть на этот орден?» «Нет, его нужно заказывать». «А как быстро он будет готов?» «Ну, это от восьми месяцев до года». «А доживу ли я до этого?» «Доживете, доживете».
Дальше было самое интересное. Я говорю: «А что за орден, можно хотя бы на картинке посмотреть?» Показали, очень красивый орден. Там 40 граммов золота, пять граммов платины и пять бриллиантов. Я говорю: «Прекрасный орден!» «Но, говорят, за материал надо будет оплатить». Мне самой, представляете?
— Наверное, немало.
— Я даже выяснять не стала. Сказала: «Нет, извините, мне это не нужно. Лучше я буду покупать фрукты, поеду отдыхать под Рязань. Там хороший санаторий есть. А это мне, спасибо, не надо. А есть какой-нибудь орден пониже?» «Есть». «Какой?» «Первой степени за развитие стоматологии. Но дать не можем». «Почему?» «Потому, что нужно дать сначала третий, потом второй, потом первый». «Так дайте все три!» «Все три не можем». «Ну, тогда извините. Очень сожалею, что потратила время». Уехала. Через неделю звонок: «Договорились, вам дадут орден первой степени». Очень приятно.
Еще у меня пять почетных дипломов Центрального института усовершенствования врачей. Золотая и серебряная медали ВДНХ. Ну, конечно, я отличник здравоохранения, куда денешься. Получила в 60 лет. Было очень обидно. Давали тем, кому вообще не за что. А я всю жизнь трудилась. Но и в 60 лет большая радость.
Ветеран труда, конечно. А еще я очень горжусь, что обо мне даже написаны стихи. Мой ученица Нина Королькова написала. Вот смотрите, как хорошо: «Мы ваши дети, много нас. Мы возле вас стоим кругами. Глядим с любовью сотни раз. Любимая вы и дорогая». Приятно.
— Как вы оцениваете сегодняшнее состояние ортодонтии в нашей стране?
— Ортодонтия потрясающе выросла. И, конечно, я сделала очень много для развития нашей специальности. Начиная с подготовки врачей. Готовили мы очень хорошо. Мне не стыдно за свою работу. Я никогда никого ничего не заставляла делать, но если я просила — никто не отказывал. Очень много подготовлено книг и учебных пособий для нашей страны. Для зарубежья. К нам стали присылать на учебу. 45 книг! И всё это я написала сама, никто за меня не трудился. Одну из книг по истории ортодонтии. Ортодонтия — прошлое, настоящее, будущее. Мне многие профессора говорили: «Если бы вы написали только одну эту книгу, то всю жизнь вы могли бы почивать на лаврах». Хорошая книга получилась. Там не только рост нашей специальности, но и смежных: как они помогали, что делали, в чем у нас совместные исследования.
Помогло ещё и то, что мой супруг был челюстно-лицевым хирургом. Мы с ним выполняли некоторые работы, которые были известны только за рубежом. И он делал операции, которых у нас не делали. Александр Иванович Евдокимов говорил: «Это невозможно сделать, у маленького ребенка зашить только мягкое нёбо. Там тканей нет, там нужно работать глазными инструментами. И роторасширителя для маленьких детей нет». А Мишенька это всё делал. Потом мы видели большие отдаленные результаты. Он зашивал мягкое нёбо. Я делала специальные пластинки, которые стимулируют рост нёба, чтобы расщелина сократилась и устранилась сама по себе.
Он мне во всём помогал. Помню, появился приказ министра здравоохранения СССР о том, чтобы наша кафедра, которой я тогда уже руководила, провела семинар, посвященный применению фарфора в стоматологии. До 1917-го года фарфор применяли, а потом забыли. Бедная страна, надо было хоть какие-то металлические, стальные литые коронки делать. Какой фарфор! И вдруг мне читать лекцию по фарфору. Что делать? Мишенька, привези мне из-за рубежа рекламу. Привез всё. А как читать? Я тебе переведу. А переводил он молниеносно, я не знаю, как он успевал читать. Он переводил настолько быстро, что я не успевала записать. Он всегда говорил мне: «Ну, как ты читаешь? Ты что, следишь за каждой строчкой?» «Да, а как иначе?» «А я, говорит, вижу 17 строк и две страницы сразу». Он каждый день прочитывал 500 страниц обязательно и всё помнил.
Так вот, я читала лекции по фарфору. Мало того: я пошла с зубным техником в ЦНИС и научилась делать эти коронки. Ничего невозможного для нас не было.
Мишенька вообще был передовой. У него очень хорошие руки были. Он всё мог исправить. Часы, телевизор, любое электричество — пожалуйста, не надо было просить. Повезло мне, правда, повезло. Жалко, что ненадолго.
— Вы сказали про то, что книга ваша устремлена в будущее. Какие вы видите перспективы у ортодонтии?
— Сначала скажу немножко о настоящем. У нас поначалу не было несъемной техники. Мы ничего о ней не слышали. Ни в одной книге у нас об этом не писали. И вдруг приехали представители нескольких европейских стран. В ЦНИСе показывали кинофильмы, и мы тоже участвовали. И тогда эти иностранцы говорят: «У вас уникальные результаты, но почему вы не применяете несъемную технику?»
Я говорю: «Потому что у нас ее нет». «Как нет?» «Вот так, нет». И они прислали. Каким образом — не знаю, но ко мне пришли на кафедру и принесли коробку со всеми деталями. И, не зная, что к чему, мы начали применять эти детали. Начали осваивать. И всё не так уж хитро. Когда вникаешь, то всё можно понять. Увидели сказочные результаты. И вскоре появился опыт работы. Начала писать книги. Описала ошибки, допускаемые при применении несъемной техники. Мы сами ошибались и хотели, чтобы не ошибались другие. И, конечно, поначалу по несъемной технике мы очень отставали. Сейчас — нет. Мы догнали Запад. Вообще по стоматологии, по ортодонтии мы сейчас среди лидеров.
— А что это за история о том, как вы лечили девочку из Америки?
— Её отец преподавал химию в нашем университете. Он приехал в Москву с женой и дочкой. А дочку начал лечить доктор, который работает в Америке. Ортодонт. Надо было продолжать лечение девочки. Он сказал: «Я никого не знаю в Советском Союзе, есть только одна — “профессор Хорошилькина”, но где она работает — не знаю». Отец подошел в районную поликлинику и спросил: «Вы не знаете, есть такой доктор Хорошилкина?» «Знаем». «А где?» «Она заведует кафедрой». «А где кафедра?» Ему называют адрес. Он приехал к нам. Такая документация, которой мы никогда не видели. Всё четко. Все фотографии, снимки, расчеты. Все просмотрела. Папа спрашивает: «А вы можете продолжить лечение девочки?» «Могу». «А вы знаете эти аппараты?» «Знаю». «Может быть, вам перевести?» «Не надо, мы работаем такими аппаратами».
Там было написано: работа на полтора года. Но уже к декабрю я закончила. Правда, я заставляла их приходить раз в две недели. Папа сказал: «Врач мне сказал раз в месяц, раз в два месяца». «Нет, у нас другие установки».
— А что было с ребенком?
— Боковые зубы на верхней челюсти переместились вперед. Бывает такая патология, когда верхняя челюсть растет быстрее нижней. Сделали аппарат. Хороший аппарат, качественный. Когда я сказала, что мы работу заканчиваем, отец девочки не согласился. «Нет, надо полтора года работать, а прошло только полгода». Я говорю: «А вы давно заглядывали в рот своей дочери?» «Я вообще туда не смотрю». «Посмотрите. Вот модель челюстей, что вы привезли, вот то, что мы получили. Посмотрите».
— То есть вы быстрее справились.
— Да. Тогда он позвонил своему врачу, который раньше лечил девочку, и тот сказал: «Я хочу приехать в Советский Союз». Он говорит: «Когда вы можете его принять?» Я говорю: «У нас не так просто». Звоню в министерство — можно. И он приехал.
Девять лет подряд этот врач приезжал к нам. Неделю, не выходя, сидел в клинике. Просмотрел все работы, которые защищены под моим руководством, кандидатские, докторские, 29 работ. Смотрел наших больных. Помогал осваивать несъемную технику. Говорил о тех ошибках, которые у нас есть. Как нужно делать. Уже начали появляться какие-то возможности что-то получить из-за рубежа.
Когда я выезжала в ГДР, брала сухари, бульонные кубики, кипятильник. Я там практически ничего не ела, чтобы сэкономить деньги — привезти щипцы разные, проволоку разную, всё, что нам необходимо. Так мы осваивали несъемную технику. Но тут стало легче. А сейчас возможности молодых врачей просто несопоставимы с нашими. Поэтому многие молодые перерастают меня. Это хорошо. Они бывают на всех семинарах, они могут всё. А я в последние 3–4 года уже не езжу.
Так вот, насчет будущего. Будущее у нас светлое. После того, как я так много сделала по развитию стоматологии, я оставила свою кафедру. Это первая кафедра по ортодонтии в нашей стране. Я ее оставила своему ученику, профессору Юрию Михайловичу Малыгину. А сама перешла на кафедру профессора, члена-корреспондента Леонида Семёновича Персина. Он очень меня уговаривал. И в конце концов уговорил.
На этой кафедре мне стало гораздо легче. Я уже не заведующая, а второй профессор. Никакие вопросы мне решать не надо. Лекции, конференции, консультации, занятия со студентами — пожалуйста. И студенты ко мне бегом бегут до сих пор.
Недавно, в октябре, в Сочи проводили 23-й съезд ортодонтов России. Это заслуга уже Персина. Он сумел выделить из медицинских специальностей ортодонтию, организовать первый в нашей стране специальный журнал «Ортодонтия». Прекрасный журнал. Съезды — это очень важно. Они позволяют объединить врачей ортодонтов в нашей стране, проводить курсы, открывать новые кафедры.
На всех съездах я бывала, во всех принимала участие, на всех выступала с докладами. Это первый съезд, когда я не поехала. Но ко мне пришли мои ученики и записали видеоприветствие съезду. И потом Леонид Семёнович позвонил, поблагодарил за это видео. Говорят, зал встал и долго мне аплодировал. Приятно. Конечно, я постарела, но приоделась, причесалась, ведь хочется выглядеть достойно.
— А какие у вас зубы роскошные!
— Милая, это искусственные.
— Я догадываюсь. Но это не столь важно. Зато речь у вас четкая, внятная. Не все в вашем возрасте так ясно излагают свои мысли.
— Но ведь я же врач. Стоматолог. Как же я могу ходить без зубов? Это просто неприлично.
— Какие технологии будут развиваться в будущем?
— Это, во-первых, совершенствование несъемной техники. Она и так усовершенствована за эти годы, потрясающе усовершенствована. Тут даже не надо быть каким-то особым специалистом: просто правильно надеть аппарат, а это может и ребенок сделать. И дальше работают дуги сами по себе. Всё запрограммировано. Теперь всем ясно, что существует чёткая взаимосвязь местных и общих нарушений организма. Кстати, в нашей стране я первая начала говорить об очень тесной взаимосвязи зубочелюстных аномалий с нарушениями носоглотки, зрения, осанки, нарушением в легких, в сердце. Я провела совместные исследования с профессором Баклановой. Она была руководителем кафедры рентгенологии детского возраста в нашем центральном институте усовершенствования врачей. Я приходила к ней, и мы вместе просматривали все снимки. И потом впервые написала о тех изменениях, которые происходят в легких, как их можно снимать, как применять лечебную гимнастику и так далее. Это мои разработки.
Исследования желудочно-кишечного тракта в связи с угрозой потери зубов, оказание помощи при врожденной патологии, при отсутствии зубов — это наше будущее. Делают многое, но еще мало. Это совместное лечение со специалистами других профилей. Такое возможно сейчас только на тех кафедрах, которые находятся в стенах института, где есть другие кафедры. Это многопрофильная задача.
Применение функционально действующих ортодонтических аппаратов, которые позволяют не только нормализовать форму, но и все функции. Функция строит форму. И функция разрушает форму. Поэтому мало исправить положение зубов, нужно их удержать в этом новом положении. Вот этими вопросами будут заниматься в дальнейшем. А вопросов этих очень много.
— Февралина Яковлевна, вы говорили вначале, что не знали, чем хотите заниматься. Вам было все равно. Но сейчас вы не сожалеете, что пошли в этом направлении?
— Я обожаю свою специальность. Эта наука прекрасна. Евдокимов был совершенно прав. И я хочу эту свою любовь передать студентам. Надо любить дело, которым занимаешься. Не просто его освоить как ремесло — а именно проникнуться, жить этим. Поэтому я всегда помогаю всем вокруг. До сих пор.
— То есть к вам и сейчас идут с какими-то просьбами?
— Идут. Едут. Из разных городов, отовсюду. У меня ночуют. Вот на днях только Руфина Витальевна Баринова, под моим руководством защитившая диссертацию, приезжала. На новой кафедре у меня не аспиранты, а соискатели, потому что я же не знаю, сколько проживу. Прадед прожил 117 лет и умер во время работы. Папа умер в 85 лет, мама в 79. Но все-таки, судя по мне, я долгожитель. 91 год и 10 месяцев всё-таки. А этому надо соответствовать, чтобы никто не мог сказать: зря небо коптила. Поэтому я считаю своим долгом помогать людям.
— По-прежнему никому отказать не можете?
— Не могу, да и не хочу. У меня была одна аспирантка — математик. Меня в своё время очень просил помочь один знакомый профессор. Дать ей что-нибудь такое, чтобы это была математика и, допустим, наш материал ортодонтии. Я ухватилась за эту мысль моментально. Это ведь можно приспособить для телерентгенометрии! Мы с каждого рентгеновского снимка черепа снимаем до 40 размеров. А потом их надо обрабатывать. И математика — это нам очень нужно. Он ее нам прислал — замечательная девочка. Молоденькая, толковая, из села Погорелы Тверской области. Я ей помогала. Выдала ее замуж. Устроила под Москвой в Истре. И жилплощадь в Истре сделала. Она до сих пор работает у Малыгина. На должности старшего лаборанта, как программист. Очень им помогает. У нее выросло два сына. И тому, и другому помогаю. Один поступил сначала в ординатуру, потом в аспирантуру к Малыгину. Я дала ему хорошую тему. Он закончил работу, защитил диссертацию. Второй сын в наш институт поступил. Я ему помогла. Хорошо учится. Будет из него толк.
— Это ваша потребность — помогать?
— Да, видимо. Раньше я думала, что это плохо — такой безотказный характер. Но сейчас поняла, что хорошо, потому что ни об одном своём таком поступке не жалею. За тех, кому помогла, мне не стыдно. Пусть часто было трудно. Но всё было не зря.
Беседу вела Наталия Лескова
Фото из архива Ф.Я. Хорошилкиной
