Вечером вспомнил, что кончились сигареты. Пошёл в магазин.

Курево продаётся «на кассе», поэтому просто занял очередь. Народу немного, человек шесть, очередь двигается быстро.

 

К нам подходит пожилая… не знаю, узбечка, дагестанка, таджичка? В общем, приезжая. Держит за руку маленькую девчонку. В другой руке у этой тётушки упаковка какого-то очередного «чудо-йогурта».

— Пропустите, пожалуйста, без очереди, — просит. — Я с ребёнком, у меня только одна пачка.

Очередь хмуро молчит. Пропускать не хочется. Чего ради? У меня вообще пока ни одной пачки. У меня тоже секундное дело. Да и у других тоже по два-три предмета в корзине.

Впереди стоит крепкий парень с крутым затылком и широкими плечами. Ему пришел черёд расплачиваться, а тут — «пропустите». Поворачивается и невнятно роняет через плечо:

— Ничего, постоите.

Я был рядом, поэтому догадался, о чём он сказал. Таджичка (назовем её так) не расслышала. Ждёт ответа на свою просьбу. Мы, в очереди, молчим, смотрим куда угодно, только не на эту гостью с востока.

— Разрешите? — спрашивает она и тянет за руку свою девочку (видимо, внучку).

— Нет, займите очередь, — говорит парень уже яснее. — Чем мы хуже вас?

— Что? — не понимает таджичка.

— А ничего, — сердится парень. — Что-то вас много тут стало. Понаехали тут.

 

В нашем подмосковном поселке и правда очень много приезжих из бывших советских республик. Говорят, даже из Афганистана есть. Видимо, на одной шестой части суши только и можно жить в Москве да в Подмосковье. Вот и едут: находят работу, покупают в складчину жильё, занимают целые этажи, квартир шесть сразу… Во двор выйдешь — наши пацаны играют по двое-трое, а молодые кавказцы или азиаты собираются в большие стаи, говорят громко, гоняют на велосипедах, галдят, смеются, ссорятся. Да ради бога, пусть смеются, пусть катаются на великах, лишь бы не мешали. Но очень часто всё-таки мешают: шумят, загораживают вход в подъезд… Что будет лет через десять? Ну, может быть, и ничего такого… но ловлю себя на мысли, что раздражают. Почему? Не знаю. Дурно устроен человеческий мозг. Или какие-то далекие ассоциации мешают…

— Это не ваше дело, почему приехали, — говорит таджичка. — Никакого уважения.

Раньше я думал, что словечко «понаехали» — это из анекдотов или из КВН. А тут слышу собственными ушами.

— Это у вас никакого уважения к нам, — огрызается парень. — Займите очередь.

Другие, кто в очереди, не вмешиваются, молчат. Не хочется связываться? Парень не пропустил, а следующий стерпел, когда таджичка влезла-таки в очередь и протянула купюру кассирше.

Чувствую, что моя симпатия отнюдь не на стороне этой бабы. Может быть, где-то там у них так принято, но мы-то тут при чём?

 

А по пути домой вспоминаю другой эпизод.

Был гнусный ноябрьский день с мокрым снегом и пронизывающим ветром. Я работал в аптеке, сидел в офисе за компьютером и занимался «ценообразованием»: в интернете сравнивал цены на медикаменты (на «отдельные позиции») в городе, определял среднюю «ближе к верхней», делал ценники и заполнял накладную. Нас в аптеке было трое: я и две провизорши.

 

Открывается дверь, вбегает одна из них, кричит:

— Скорее, мужчина упал возле аптеки!

Вспомнили, что я двадцать лет проработал врачом.

 

Бегу на улицу, даже забываю одеться. Идёт снег, на тротуарах грязные лужи. У входа в аптеку сидит на асфальте старик. Он без сознания. Наклоняюсь, ищу пульс — не нахожу. Смотрю в зрачок, понимаю, что старик ещё жив. Кричу в аптеку, чтобы скорее принесли что можно. Пытаюсь понять, что случилось. Гипертонический криз? Инфаркт? Нет, скорее инсульт… Да кто ж определит? Под руками ни-че-го. Даже фонендоскопа нет. В отделе, в аптеке, есть и тонометр, и фонендоскоп, но нужно старика хотя бы в аптеку затащить. А он обмяк и очень тяжёл. И одет в зимнее, даже до грудной клетки так сразу не доберёшься.

 

Старик сидит в луже, прижавшись спиной к стене аптеки. Рот у него приоткрыт, глаза наполовину закрыты, голова запрокинута. Идёт снег с дождём. Мимо проходят москвичи — равнодушные, хмурые. Стараются смотреть в другую сторону. Я в тонком белом халате, в легкой обуви, топчусь в луже, суечусь возле умирающего. Ко мне никто из прохожих не подходит. Старик заваливается на бок. Я пытаюсь его поднять, чтобы затащить в аптеку. Не получается: одна его мокрая одежда весит пару десятков кило.

 

 

Подбегает провизор, несёт нитроглицерин-аэрозоль (таблетку деду уже не проглотить), сообщает, что вызвала «скорую». Разжимаю больному зубы, моя помощница пытается распылить аэрозоль старику в рот. Как будто бы получается. Должно подействовать секунд через сорок. Ищу пульс на сонной артерии. Вроде бы есть — очень слабый, аритмичный. И, кажется, у старика задвигались глазные яблоки.

— Дед, дыши, дыши! — кричу я. Вероятно, напрасно кричу: он меня не слышит. Кричу скорее себе, чтобы сладить со стрессом.

Оглядываюсь по сторонам: улица узкая, серая, «скорой помощи» нет. Мимо пробегают люди.

— Где наш охранник? — спрашиваю у провизора.

— Он ушёл в продуктовый, скоро обед. Но мы ему уже позвонили. Бежит.

 

И вдруг слышу сзади гортанный голос:

— Брат, помощь нужна, да?

Оборачиваюсь: два кавказца.

— Может, «скорую» вызвать? — спрашивают. — Или довезти куда-то, да? У нас машина за углом.

— Нет, спасибо, — говорю, — мы уже вызвали «скорую». Вот только занести бы его в аптеку. Он уже весь промок.

 

Берёмся втроём, осторожно поднимаем. А тут охранник подбегает, тоже впрягается.

 

Лекарство действует очень короткое время. Старик умирает в аптеке. Мы оставляем его в углу, на полу, накрываем простынёй, ждем «скорую», чтобы засвидетельствовали летальный исход. В аптеку входят люди за лекарствами. Лишь на секунду бросают безучастный взгляд на накрытого простынёй человека («Кто-то умер») и идут к кассе.

…«Брат, помощь нужна?» Я вспоминаю этот эпизод, когда возвращаюсь с сигаретами из магазина. «Понаехали»…

Из книги «Записки на “Выписках”»