Мичуринск, август 1999

 

К двум часам дня нас ждали у профессора Попкова. Мы привезли в подарок профессору экземпляр книги Эдварда Куровского «Высокое небо», отпечатанный в мичуринской типографии Н. Сапрыкина. Когда вошли в квартиру, увидели, что Василий Иванович только что и сам вернулся домой.

Вскоре Попков вошел в гостиную. Теперь на нем была свежая рубашка и тщательно выглаженные брюки. И даже галстук, завязанный идеальным узлом.

— Простите, что заставил ждать, но… нас подвел автобус.

Я вручил ему экземпляр книги Куровского.

— Так ты уж подпиши мне ее, — попросил Попков.

— Лучше бы это сделал автор…

— Ты переводчик — ты и подпиши.

 

Стол был накрыт очень быстро. Мы расселись, и профессор поднял первую рюмку.

— Друзья! Я хочу выпить за нашего гостя — за Эдварда Куровского. Через тридцать пять лет мы с Эдвардом Григорьевичем встретились вновь, и мне очень приятно, что он приехал к нам, в Мичуринск, и что он нас помнит, как, впрочем, и мы помним его. Страшно подумать, сколько лет прошло со дня нашей первой встречи! Тогда, в 1964 году, он тоже был нашим гостем. Тогда Эдуард Григорьевич приехал в Мичуринск, чтобы воскресить память о том, что было во время войны, и мне посчастливилось с ним подружиться. Пан Эдвард съездил в село Саликово, повидался со своей первой любовью Аней Липовской, с учителями и со школьными друзьями. Он написал об этой поездке книгу «Высокое небо», а я присутствовал при рождении названия повести. Когда мы приехали в Саликово к его школьному другу Володе Попову и вошли в простой крестьянский дом, Эдуард Григорьевич увидел на стене рамочку с фотографиями и нашёл на фото и себя, и своего брата Казимира, и Володю, и всех тех, с кем свела его судьба в годы войны. Двадцать лет не снимали со стены ту фотографию. И тогда, помню, Эдвард даже прослезился, потому что понял, что это — настоящая дружба… А когда мы вышли на крыльцо, он поднял голову и сказал: «Какое у вас в России высокое небо…» Давайте выпьем за это высокое небо, за нашего дорогого гостя и за нашу дружбу!

Все, кроме меня (я был за рулём), выпили, а потом застучали вилками.

Позже предложили выпить и за меня. Василий Иванович сказал, что книга пана Эдварда, переведённая мною на русский язык, «непременно послужит делу воспитания подрастающего поколения».

 

Наконец все немного захмелели, заговорили громче и уже не так официально и торжественно.

— Что может быть лучше такого вот тёплого застолья с друзьями? Это по-русски, это по-нашему, — пошутил пан Эдвард.

 

Потом он вдруг вспомнил, что тогда, тридцать пять лет назад, всё было не так уж гладко, как хочется теперь думать. Когда ехал в Советский Союз, не знал, вспомнят ли его, не знал, как встретят… да и кто встретит, не было известно.

— И вообще, некоторое время я думал… — начал фразу пан Эдвард.

— Понимаю, понимаю, — тотчас же подхватил эту мысль Попков, ненадолго перейдя с гостем на «ты». — Ты думал, что я из КГБ.

— Да, признаться, именно так оно и было. Мы ведь прекрасно помним, в каких странах жили совсем еще недавно…

 

…До моего автомобиля пришлось идти через весь двор, мимо гаражей и детской площадки, и мне показалось, что этот путь дался подвыпившему пану Эдварду непросто. Он шёл покачиваясь и едва не поскользнулся, когда нужно было основательно согнуться, чтобы влезть в салон моей тесной машины.

— Пан Эдвард, — напомнил я, — вы совсем забыли о своём давлении.

— Ерунда, — отмахнулся Куровский. — Не беспокойся, дома всё поправим. — И негромко пропел: — «Do zakochania jeden krok, jeden jedyny krok nic więcej…» <До любви один шаг, один единственный и не больше>

— Это как же вы… поправите?

— А вот увидишь.

«Наверно, выпьет лекарство, — подумал я. — Всё просто и никакой тайны тут нет…»

— Do zakochania jeden krok, trzeba go zrobić jak najprędzej, — пробормотал пан Эдвард.

«До любви один шаг, и надо сделать его как можно скорее», — автоматически перевёл я, включая зажигание.

 

Дома первым делом измерил у пана Эдварда артериальное давление — измерил и ужаснулся: систолическое — под двести!..

«Нам только гипертонического криза сейчас не хватало», — подумал я.

— Ну что, — спокойно поинтересовался Куровский. — Наверно, высокое?

— Немедленно ложитесь в постель. Я сейчас вызову «скорую помощь».

— Зачем? Я сам себе «скорая помощь».

— Ложитесь, ложитесь. Давление — под двести.

— Ерунда. Бздура <Вздор>.

— Да как же ерунда, когда такое давление?

 

«Ах, это польское упрямство!» — подумал я. И поежился, вспомнив предупреждение в бланке приглашения «зарубежного лица» в Россию: приглашающая сторона обеспечивает необходимую медицинскую помощь приезжему иностранцу и несёт ответственность за… Да чёрт с ней, с ответственностью, в конце-то концов! За эти несколько дней я так привязался к пану Эдварду, что его болезнь принимал уже близко к сердцу.

— А мы сделаем так, — лукаво произнёс Куровский. — Я сейчас пойду к себе, а ты немного подожди. А минут через двадцать приходи, измерим снова.

Он поднялся и пошёл в свою комнату.

— Хорошо, хорошо, — сказал я ему вслед. 

 

Через полчаса я пришёл к Куровскому. Пан Эдвард преспокойно лежал на диване и листал собственную книгу «Высокое небо».

— Вы ещё и читаете! — возмутился я.

Куровский молча протянул мне руку: пожалуйста, мол, измеряй, сколько тебе влезет.

Я смотрел на стрелку манометра и не верил собственным глазам. Давление было нормальным.

— Ну как? — спросил пан Эдвард с видом триумфатора. Он уже, конечно, знал ответ.

— Это поразительно! — воскликнул я. — Как вы это делаете?

— Секрет знаю.

— Какой секрет?

 

Вместо ответа он извлек из внутреннего кармана пиджака, висевшего на стуле, маленькую плоскую бутылочку из-под коньяка (пустую) и многозначительно показал ее мне.

— Не может быть! — усомнился я. — Вряд ли от спиртного давление снизится на шестьдесят единиц за двадцать минут. Не верю!

Пан Эдвард вздохнул и отложил бутылочку в сторону.

— Да, конечно, — сказал он, — я тебя разыграл. К сожалению, это, — он кивнул на бутылку, — уже не помогает. Пришлось выпить таблетку. Только и всего.

Он показал мне коробочку с таблетками.

— И что же, так вот легко и быстро помогает? — все еще не верил я.

— А почему бы и нет? Почти всегда помогает.

Я опустился на краешек дивана и внимательно заглянул ему в глаза.

— И теперь у вас никаких симптомов? Ну, то есть… нет головной боли, пульсации в висках, тяжести в затылке…

Он посмотрел на меня по-отечески нежно.

— Знаешь, — тихо сказал пан Эдвард, — когда ты приедешь ко мне в Варшаву, я тоже буду о тебе заботиться — так же, как ты заботишься обо мне.

Мне стало немного неловко.

— Да ладно вам, какая там забота, — пробормотал я негромко.

Не люблю проявлений чувств между мужиками.

 

Пан Эдвард немедленно вернулся к своему прежнему настроению.

— Позаботься обо мне еще раз, — сказал он.

— А что такое? — насторожился я.

— Давай где-нибудь поищем пива…

«Вот оно что! Ну нет уж! — подумал я. — С таким трудом… нет с таким успехом!.. да, именно так: с таким успехом справились с опасным давлением, а он снова за свое…»

— Знаете, пан Эдвард, в нашей стране ведь это большая проблема…

— Какая проблема?

— Посмотрите на часы: скоро десять. Так поздно у нас пиво нигде не продают.

— Не может быть!

— Что поделаешь, — я развел руками. — Это ведь Россия…

Куровский заметно сник. Он поверил моему вранью, и мне стало стыдно.

— Ну ладно, — сказал я. — Сейчас попробую что-нибудь придумать. Ждите.

 

Я вышел из подъезда и через две минуты был у ближайшей автобусной остановки. Там, в киоске, пиво продавалось круглосуточно. Купил три бутылки «Арсенального» и вернулся. Пан Эдвард неторопливо ходил по комнате, он был совершенно трезв. Я не уставал удивляться этому: мы могли выпить с ним много, и он быстро пьянел, но так же быстро, если нужно было, возвращался к норме.

Я молча вытащил из сумки бутылку с пивом.

— Аха! — оживился пан Эдвард. — А говорил «проблема»…

— У нас в стране нет таких проблем, которые нельзя решить. Самое время перекусить.

 

Э. Куровский и А. Петров на балконе дома Куровского в Лесной Подкове под Варшавой (2005)

 

Мы пошли на кухню, придвинули оба кресла поближе к телевизору, достали из холодильника баклажаны, ветчину и помидоры и открыли первую бутылку. Пан Эдвард сделал большой глоток и одобрительно кивнул.

— Вы ешьте, ешьте, — напомнил я.

— Пить и есть необязательно, а наливать — обязательно, — как обычно, принялся балагурить Куровский.

— Когда вы в гостях у русских, есть нужно обязательно…

— У поляков тоже.

— Иногда, пан Эдвард, мне кажется, что русские и поляки очень похожи.

— Жена говорит мужу: «Ты обещал, что бросишь пить и станешь другим человеком». А он ей: «Я и стал другим человеком, но он тоже любит выпить…»

 

По телевизору показывали футбольный матч. «Спартак» играл с югославским «Партизаном». Москвичи были явно лучше.

— Сегодня московский «Спартак» — одна из самых интересных команд в Европе, — заявил я.

Вообще-то я не болельщик «Спартака», но в тот вечер мне хотелось пофорсить перед гостем.

— Да и сборная России в последнее время почти не проигрывает.

— А нам недавно проиграли, — возразил пан Эдвард.

«Нет, ну до чего же упрямый народ!» — возмутился я.

— Этого не может быть. Времена Лято, Бонека и Шармаха уже прошли…

— А нам сборная России все равно проиграла!

— Вы что-то путаете.

— Ничего я не путаю. Совсем недавно сборная России проиграла сборной Польши.

Он назвал счет. Я не стал спорить. Понял, что его не переспоришь. И правильно сделал: позже выяснилось, что пан Эдвард совершенно прав и счет назвал верно.

 

— А вот интересно, — сказал я. — Ещё несколько лет назад сборная Польши была одной из самых сильных в Европе. А теперь успехи вашей команды, мягко говоря, не впечатляют. Почему бы это?

— Вероятно, причиной тому — состояние экономики в стране и идеологический настрой. В футбол умеют играть везде, но в каких-то странах хотят победить гораздо больше, чем в других, — ответил пан Эдвард.

Вскоре футбольный матч закончился, и я выключил телевизор. «Спартак» победил со счётом 3:1.

— Видите, — сказал я, — далеко не всё зависит от состояния экономики.

— Думаю, у этих футболистов в личной экономике всё в порядке…

— Это точно, — согласился я. — Говорят, ведущие игроки получают по тридцать тысяч долларов в месяц.

— А ты сколько получаешь?

— Долларов шестьдесят.

— То кошмар!

— Вы ведь тоже играли когда-то в футбол…

— Да, я был вратарем. Недолго. Боксом занимался гораздо серьезнее.

— А что это за случай в ресторане? Вы когда-то написали мне, что боксировали там с актёром Даниэлем Ольбрыхским.

— Так, это была шутка. Мы однажды встретились с ним в ресторацьи для творческих работников «Спатиф». Даниэль легонько нанес мне удар слева и сразу поднял руки вверх, показал, что больше не будем боксировать. Наверно, побоялся моих ответных ударов…

— В семидесятые годы Ольбрыхский был в Советском Союзе настоящим кумиром. Не меньше, чем Омар Шариф или Марчелло Мастрояни. Помню, мы тогда очень любили фильмы Анджея Вайды, ходили на каждую картину: «Пейзаж после битвы», «Свадьба», «Всё на продажу»…

— Аха, «Вшистко на пшедаж»…

— А на каком-то фестивале я смотрел фильм Вайды «Барышни из Вилько», там тоже играл Ольбрыхский.

— «Панны з Вилька» снят по рассказу Ивашкевича.

— Я знаю.

— У Ивашкевича была дача рядом с моей в Лесной Подкове.

— А как вы познакомились в Ольбрыхским?

— Это было в боксёрском клубе. Даниэль готовился к съемкам. По сюжету нужно было драться на ринге с советским боксёром.

— Кто же должен был победить?

— Поляк.

— Понятно…

— Ольбрыхский хотел сняться в фильме по одному из моих рассказов о боксе. Мы даже беседовали на эту тему с режиссером Вайдой. Но это ничем не закончилось, фильм не сняли. Позже мы с Ольбрыхским дали интервью для ежемесячника «Бокс». А однажды мы с ним встретились в поезде, который ехал в Лесную Подкову, у него там тоже был дом. Пока ехали, разговаривали о боксе и кино.

 

— А вообще… какой он в жизни, Даниэль Ольбрыхский? В кино он всегда снимается в роли крутых мужиков… ну, не всегда, но довольно часто… В фильме «Потоп», например. Может быть, я заблуждаюсь, конечно, но никогда не видел его в роли мерзавца.

— Однажды был такой случай. Об этом писали в польских газетах. В самолете разбушевался пьяный пассажир. Стюардессы перепугались, попрятались. Дебошира усмирил Ольбрыхский, он как раз летел тем рейсом. Встал и нокаутировал пьяницу.

— А сейчас вы с Ольбрыхским встречаетесь?

— Иногда, на дипломатических приемах.

 

Мы немного помолчали, безучастно поглядывая на экран телевизора.

— Скажите, пан Эдвард, — спросил потом я, — вы уже несколько раз называли это имя — Бевилаква…

— Так. Это боксер из Италии, из команды «Лаццио», я встретился с ним на ринге в 1948 году.

— Почему вы вспоминаете именно его? Это была самая яркая ваша победа?

— Нет. Между прочим, тот матч наша команда проиграла. Победили только я и мой братишка… Просто с этим боем связано очень важное событие в моей жизни: я познакомился с Дыгатом.

— А кто это?

— Станислав Дыгат, польский писатель.

— Известный писатель?

— О да, знаменитый! Во всяком случае, у нас в Польше.

— А что он написал?

— У него есть знаменитый роман «Боденское озеро». Ну, и, конечно, другие книги: «Прощание», «Диснейленд», «Путешествия»…

— А при чем здесь бокс?

— Дыгат очень любил ходить на бокс. Он жил во Вроцлаве, где ему предоставили виллу, большой дом пополам с писателем Жукровским. А я тогда, в конце сороковых, учился в местном университете и занимался спортом. И вот после моей победы над Бевилаквой ко мне подошёл незнакомый человек и подарил свою книгу. А потом мои друзья поздравили меня с тем, что мне пожал руку знаменитый Станислав Дыгат.

— А вы его тогда не знали?

— Только что закончилась война, мы вернулись из России… эту фамилию слышал, конечно... Дыгат написал на титульном листе: «Эдварду Куровскому за прекрасный бой с итальянцем». Я до сих пор храню ее.

— А потом что было?

— Я узнал, что Дыгат часто бывает в кафе «Театральное» и «Артистическое», а ещё в ресторане «Монополь». Я отыскал его, поблагодарил за подарок. Дыгат сидел за столиком с рюмкой водки. Он представил меня своим друзьям — актёру Станиславу Бугайскому, оперным певицам Божене Брун-Бараньской и Зофии Лосакевич, какому-то танцору…

— Он был как-то связан с артистическим миром?

— Его жена Владислава Навроцка была актрисой кино и театра. Дыгат называл её Дзюней…

— А дальше что?

— Актеры стали хвалить меня за мой бокс. Оказывается, некоторые из них ходили смотреть эти поединки. Однажды Дыгат мне сказал, что ходит на бокс потому, что больше некуда ходить: «в кино смотреть нечего, а футболисты играют плохо».

 

     

 

Автографы Эдварда Куровского на книгах, которые он подарил автору этих строк

 

— Это знакомство имело продолжение?

— Начался очень важный период моей жизни. После очередного матча Дыгат сам отыскал меня и пригласил к себе в гости. Я решил, что это всего лишь знак внимания, и не пришел. Но Дыгат пригласил меня еще раз, позже. Дело было так: после боя он вошел к нам раздевалку и спросил, куда я сейчас еду. «В Павловицы», — говорю. «Но сейчас уже ночь, автобусы не ходят». «А я на велосипеде». «Нет, пан Эдвард, вы переночуете у нас на вилле», — сказал Дыгат. На улице взял такси, и мы поехали. У Владиславы в тот вечер была в театре премьера, поэтому она появилась позже. Я, помнится, даже удивился: у жены-актрисы премьера, а муж-писатель не пошел в театр… В одной из комнат для меня нашлась железная кровать. Дыгат спросил: «Вам подходит, пан Эдвард?» «Вполне», — ответил я. Мы перетащили кровать в другое место, в гостиную напротив ванной. Дыгат сказал, что это теперь моя комната. Я-то думал, что буду спать где-нибудь на чердаке… Нашли для меня стол со сломанной ножкой, я обещал его починить. А еще чуть обожженный, но достаточно хороший матрац. А потом Дыгат налил себе на кухне водки и сказал: «Знаю, что вы не пьете, а я уж не откажусь. Конечно, вы очень утомлены после физической работы, а я… я немного старше вас и… начинаю понимать рабочий класс: после работы хочется выпить…» А потом пришла его жена. Она потрогала мой матрац и сказала, что нужно выбить пыль…

— Вы что же — поселились у них?

— Я долго жил у Дыгата и Навроцкой. Писателю нужен был помощник и секретарь, а Дзюне — спортивный инструктор и массажист. Я поселился у них в доме. У меня была хорошая память, я запоминал всё, что видел. Дыгат, например, в добром расположении духа очень любил напевать песенку «Kochać, jak to łatwo powiedzieć»…

— Как легко сказать — «любить», — перевёл я.

— Но так. Я запоминал каждую мелочь и старался быть полезным своим новым друзьям. Потом я сблизился с Дзюней, мне она очень нравилась… В первое время мне было крайне неудобно, что я живу у них в доме да ещё объедаю их, потому что они все время приглашали меня на завтрак. А Дыгат меня всячески поддерживал. Однажды он спросил, сколько я вешу. «Пятьдесят три с половиной», — отвечаю. А он говорит жене: «Глянь, как выглядит настоящий спортсмен: одни мускулы, живота нет, никакого жира на бедрах». А позже Дзюня сказала: «Это ужасно, что они сделали с вами: миллион поляков сослали в Сибирь! Какое они имели право? Это на них нужно было сбросить атомную бомбу, а не на Нагасаки»… Про русских так сказала. Вспомнила, как мою семью в сороковом году Сталин депортировал в Свердловскую область… Э, да что говорить? Собираюсь написать книгу о Дыгате и его жене.

 

— Вы, наверно, уже пробовали тогда писать прозу?

— Как раз тогда и начал. Дыгат однажды мне сказал, что я должен вступить в Объединение молодых писателей.

— Почему он так сказал?

— Не знаю. Наверно, почувствовал что-то или догадался… А в другой раз он заявил, что я непременно обязан описать всё, что с нами случилось в последние годы, рассказать не только о наших злоключениях в Сибири, но и обо всем остальном, потому что «бокс скоро станет неактуальным, у людей появятся другие интересы». Пожалуй, оттуда, с этой виллы Станислава Дыгата, всё и началось по-настоящему…

 

Пиво было допито часам к двенадцати ночи, и тогда пан Эдвард поднялся и отправился в свою комнату отдыхать. Через полчаса я решил все же проверить, как ему спится. Было немного тревожно: ведь столько выпито за день… Тихо открыл дверь и сделал пару шагов в темноту. Наткнулся на стул, опрокинул, раздался грохот. Я вздрогнул и тихо выругался.

 

И тут же услыхал из темноты голос Эдварда Куровского:

— Цо? Кто?! Кто стшеляв?!

«И во сне не сдается солдат, все воюет», — подумал я.

— Никто не стрелял, пан Эдвард. Это я тут неосторожно...

— Цо? Кто?

— Да я это, я…

— Кто?

 

Некоторое время он меня не узнавал.

— Вы должны были разбудить меня в Мичуринске! — сказал Куровский сердито. — Мне выходить в Мичуринске!

— Это Мичуринск, пан Эдвард. Приехали…

— Кто тут?

Как ответить на такой вопрос?

— Я…

— Проводник?

 

Он внимательно глянул на меня и, наконец, узнал, заулыбался:

— Аха, аха!

— Спите, ради бога. Я решил проведать вас, узнать, как вы себя чувствуете.

— Нормально.

— Спокойной ночи, пан Эдвард.

 

Обложка книги Э. Куровского "Высокое небо" (повесть, эротические рассказы, фрагменты писем). Перевод А. Петрова. Издано в Мичуринске в 1999 г.

 

…В два часа ночи раздался стук в мою дверь. Это был пан Эдвард. Он держал в руке свою книгу «Высокое небо», куда я поместил и несколько эротических рассказов, которые он недавно написал.

— Как удивительно! — воскликнул пан Эдвард.

— Что случилось?

— Я прочитал твой перевод «Собаки Бронуся».

— Я перевел как «Пёс Бронька»…

— Но так, «Бронислав… Бронусь»… Это великолепно!

— Что?

— Твой перевод.

— В самом деле?

— Конечно! Как ты это сделал хорошо!.. Как ты почувствовал… вот правильно, это точно так… как ты сделал… повторил интонацию автора, стиль…

Кажется, он с трудом подбирал русские слова.

— Тут все просто, пан Эдвард: вы написали хороший рассказ, переводчику там делать нечего было.

— Твой перевод лучше самого рассказа!

— Спасибо.

— Как ты сумел это передать!..

Я понял, что не смогу заснуть еще долго.

 

Из книги «Полонез по-русски, или Заграница.pl.ru»