Академик Галина Михайловна Савельева — одна из старейших в нашей стране практикующих акушеров-гинекологов, хотя глядя на эту хрупкую, обаятельную женщину сложно себе представить её возраст. В ней сразу заметны ученый и врач — но не менее заметна и женщина с нежеланием уточнять даты, поскольку они указывают на возраст, фотографироваться, потому что считает себя нефотогеничной, и вопросом, не нужно ли подкрасить губы, когда я всё уговариваю сделать пару снимков. К ней по сей день идут пациенты, с ней советуются коллеги, и поэтому практически каждый день она на работе. И это никакой не подвиг, потому что иной жизни она себе не представляет, говорит Галина Михайловна.

Лауреат Государственной премии СССР, премии Правительства РФ, премии мэрии Москвы, Заслуженный деятель науки РФ, академик РАН, доктор медицинских наук, профессор, создатель собственной научной школы, которая по итогам конкурса Российского фонда фундаментальных исследований признана ведущей научной школой Российской Федерации. Работы, проводимые под руководством Г.М. Савельевой, послужили основой создания новой клинической дисциплины — перинатологии.

 Г.М. Савельева — автор более 500 научных работ, в том числе 17 монографий. Есть публикации и в издательстве МИА. О науке и жизни — наш сегодняшний разговор.

 

— Галина Михайловна, вы в профессии много лет — даже страшно сказать, сколько. Но всё это время остаётесь в строю, на рабочем месте. Как вам это удается? Это какой-то секрет?

— Нет никакого секрета. Думаю, это в большой мере гены и любовь к работе. А еще неумение заняться чем-то еще. Я не тот человек, который погружен в домашнее хозяйство.

— У вас есть помощники?

— Да, у меня есть помощница. А я всю жизнь занималась своей постоянной работой — была акушером-гинекологом, поэтому отдавала очень много себя науке и практике. К домашней работе я не очень приспособлена. Для меня жизнь — это работа, работа — это жизнь. Так что ничего удивительного, что я здесь.

— Но при этом ведь у вас всегда была семья, замечательный и не менее известный, чем вы, муж — выдающийся хирург, академик В.С. Савельев.

— Он, увы, уже ушел из жизни. Конечно, муж требует внимания. Сейчас, когда его нет, я думаю, что недостаточно ему уделяла времени. Это удел, наверное, всех женщин, которые остаются одни. А в принципе, поскольку муж тоже занимался практической и научной деятельностью, мы с ним прошагали всю жизнь в одном направлении, и поэтому с годами его перестало раздражать, что я так много времени пропадаю на работе.

— Я прочитала, что вашим первоначальным желанием было стать учительницей, как мама.

— Да, еще в детстве, давным-давно, я хотела стать учительницей. Думаю, между прочим, это мне много дало. Мне очень нравилось играть в учительницу. Куклы — это были ученики. Я любила таким образом учить уроки: я им вслух читала, а потом рассказывала, спрашивала и сама же за них отвечала. Это был увлекательный игровой процесс. Думаю, это было полезно потому, что я училась быть публичной. Мне было легко учить, будь то стихотворения или любой другой текст, потому что я преподавала своим куклам, и в результате мне всегда легко давалась учеба. Сам себе рассказываешь — это неинтересно, а когда кому-то рассказываешь — интересно.

— Ведь это пригодилось вам и в дальнейшей жизни. Вы много лет возглавляли кафедру акушерства и гинекологии, преподавали….

— Да, пригодилось. Преподавание я и сейчас не оставила. Дело в том, что когда-то мне нагадала цыганка, что я буду педагогом, учителем. И я была так рада! Можно сказать, что она оказалась в чем-то права. Но вообще, конечно, моей судьбой стала медицина. Полюбила я ее еще со школьной скамьи, когда была в старших классах.

— Как это случилось? Ведь в семье у вас медиков не было…

— Мы жили в Сызрани. Шла война, и летом, в школьные каникулы я пошла работать в госпиталь. Надо было перевязывать раненых, выполнять поручения врачей. И вот однажды я пришла в операционную. Мне было интересно посмотреть, как идут операции. Я слышала, что не все это выдерживают, многим становится плохо. Мне плохо не стало. Меня тут же взяли в лабораторию и научили простой лабораторной работе — брать кровь на исследования, что мне тоже нравилось делать. Потом научили просчитывать элементы крови под микроскопом. И я поняла, что я хочу быть врачом.

— И поехали в Москву?

— К тому моменту мы уже жили семьей в Москве, потому что туда перевели на работу отца. Но я не знала, в какой бы мне институт поступить. В Москве же их несколько. Сначала я хотела поступить в Третий медицинский, ныне медико-стоматологический. Но потом я встретила знакомую девушку, которая мне сказала, что лучше всего Второй медицинский институт: дескать, я там учусь, мне очень нравится.

— Почему не Первый?

— Не знаю почему. Но когда я пришла во Второй медицинский институт, вошла в холл, и там стояла статуя нашего вождя, в то время — Сталина, и мне понравился весь антураж — торжественно, красиво. И я решила, что поступлю в этот институт. Подала туда заявление. Заканчивая школу, я получила одну четверку — по литературе. В результате пришлось сдавать все экзамены. Не могу сказать, что с трудом поступила. Было легко. Все экзамены сдала хорошо. И обучение мне там очень нравилось. Я встретила друзей, с которыми была рядом много лет, и своего будущего мужа.

— А сколько лет вы прожили вместе? Наверное, бриллиантовую свадьбу успели сыграть?

— Да, успели. А встретились мы совершенно случайно. Моя подруга получила двойку — ей надо было пересдавать патанатомию. Я сидела с ней и изучала вместе с ней препарат, чтобы она пересдала предмет. В это время ко мне подошел парень из другой группы, и начал рассказывать, как он готовится к экзаменам и как он хорошо знает все эти препараты органов. Думаю, он пытался привлечь моё внимание. И, как видите, это ему удалось. Дальше на лекции он стал подходить и здороваться, пытался сесть рядом. Но это было не так-то просто. Простой парень из Тамбова… девочки из моей группы считали, что он недостоин меня.

— А вы были из интеллигентной семьи?

— Да. Отец у меня был инженером, мама — педагог. Им казалось, что он простоват для меня. И поэтому они все садились так, чтобы он не мог ко мне приблизится. У нас лекционный зал был (он и сейчас существует во Втором медицинском институте) амфитеатром построен, поэтому нужно было пролезать на одну скамью. И девочки садились так, чтобы он ко мне не мог пролезть. Тем не менее, он очаровал наших девиц своим остроумием, обаянием. И уже на 4 курсе, когда мы поехали на практику, он всех нас учил хирургии. Он действительно талантливый был хирург. Он посещал кружок, куда быстро записал и меня. В то время я тоже хотела быть хирургом. Но он всегда отличался от всех нас. Когда после 5 курса мы поехали на вторую практику, он даже заменял ушедшего в отпуск врача в маленькой больнице. Мы ассистировали на всех простых операциях.

— Как он этому научился? Это что-то природное?

— Я думаю, во-первых, природное, потому что он очень был ловкий, хотя я не могу сказать, что у него были красивые, длинные пальцы. Но руки были очень ловкие. А во-вторых, огромное трудолюбие и необыкновенная целеустремленность. Тогда было непросто получить образование. Тяжелые военные годы... Заканчивал он обычную тамбовскую школу, которая ничем особенным не отличалась и не давала достаточной подготовки для того, чтобы поступить в институт. Но все-таки экзамены он сдал. Для мальчиков, надо сказать, конкурс был другой, чтобы набрать побольше мужчин в профессию.

Он был эрудированнее нас, очень хорошо учился. Хотя первые курсы ему давались очень тяжело. Особенно марксизм-ленинизм. Мне-то, в отличие от него, было легко — поговорить, пофилософствовать я всегда любила. Мы совершенно разные в этом отношении. Я всегда была публичным человеком, мне нравилось отвечать на занятиях. Особенно по вопросам гуманитарным, философским. Ему это было трудновато. Но потом, когда мы перешли к практическим занятиям, он оказался сильнее всех нас. Ему все нравилось. Ему все хотелось знать. И даже на первых курсах он был особенным в плане знания анатомии. Это же очень трудный предмет. Зубришь термины, которые тебе ни о чем не говорят, но их необходимо запомнить. Не всем это удается. И очень был строгий преподаватель. Профессор по фамилии Соломонов, как сейчас помню. Он считал, что анатомия — это основа основ. Никто его зачет не мог сдать с первого раза. Никто. В том числе и я. Хотя мне казалось, что я очень хорошо знаю все кости. А Савельев один из немногих сдал с первого раза. И все потом бегали смотреть, кто же это.

— А когда вы поняли, что хотите быть акушером?       

— Я уже говорила, что мой будущий муж записал меня в кружок хирургии. Я там позанималась вместе с ним какое-то время, но уже шла речь о том, что, наверное, мы будем вместе. И он сказал: зачем дома два хирурга? Два хирурга в доме не нужно. Давай уж я буду хирургом, а ты ищи что-нибудь близкое к этому. Ну, близко к этому было акушерство, и так я решила стать акушером.

— То есть, это он так решил?

— Он так решил.

— У вас так было принято в семье?

— Трудно сказать. Какие-то самые серьезные вопросы, пожалуй, решала я, но считалось, что решает он.

— Вы мудрая женщина!

— Нет. Просто женщина.

— Как начиналась ваша совместная жизнь?

— Жизнь была трудная в это время со всех точек зрения. Стипендии крошечные, зарплата была немногим больше. Мы были оба в ординатуре. Он после института был оставлен на кафедре хирургии у академика А.Н. Бакулева, в клинике которого занимался еще в кружке. А я пошла в кружок акушерства и гинекологии. И чтобы остаться в Москве, мне тоже должны были дать ординатуру. Но по моей специальности мест не было, и тогда мне дали место на кафедре нервных болезней. И я месяц ходила на эту кафедру. От метро Октябрьская до Первой Градской я шла и плакала, потом вытирала слезы и направлялась к больным.

— Не нравилось?

— Нет. Хотя всё старалась выучить и никого не подвести. Там меня почему-то быстро оценили и решили, что из меня будет толк. Вдалбливали изо всех сил неврологию. В результате они решили, что я должна у них остаться, даже предлагали заниматься научной работой. Но случайно на кафедру нервных болезней пришел профессор, у которого я занималась в кружке. Строго на меня посмотрел: «Почему вы здесь?» Я рассказала эту историю, почему вынуждена быть здесь. Он меня спросил, не раздумала ли я быть акушером. Я сказала: ни в коем случае, нет, но что делать… И он сказал, что постарается помочь. И помог. Мне очень быстро предоставили место по акушерству. Я была просто счастлива. А кафедра нервных болезней была страшно огорчена. Потому что я им успела понравиться.

— Вам эти знания как-то пригодились в дальнейшей работе?

— Думаю, что нет. Это очень специфические знания, поэтому пригодилось только то, что я осталась в Москве. Но подвела кафедру нервных болезней. Долго чувствовала себя виноватой.

— Зато вы не подвели акушерство и гинекологию. Помните ли вы свою первую пациентку?

— В акушерстве и гинекологии очень трудно запомнить первую или вторую, потому что — непрерывных поток беременных и рожениц. Поэтому, если рождается нормальный ребенок и мама остается здоровой, то это все забываешь. А уж если неблагополучное что-нибудь происходит, особенно если что-то ты недодумал, что-то недоделал, — вот это остается на всю жизнь. И тут всё помню от и до. Даже сейчас, когда читаю лекции тем, кто приходит на повышение квалификации, и вспоминаю какие-то осложнения, то обязательно привожу эти примеры.

— Давайте вспомним один из таких случаев.

— Таких проблем было много. Как только я окончила ординатуру, сразу стала заведовать родильным блоком в Первой Градской больнице. Тогда масса осложнений было, как и в любом другом месте, потому что в те времена много чего не было. Не было диагностической аппаратуры, которая сейчас существует, даже УЗИ не делали. Так что решить точно, какой будет массы плод, было трудно. Например, очень хорошо помню, как недооценила массу плода — оказалось, что ближе к пяти килограммам. Это очень крупный ребенок. Пришлось накладывать щипцы, а извлечь никаких сил не хватало. В это время пришла акушерка: давайте-ка, говорит, я вам помогу. И мы вдвоем вытаскивали этого ребенка. К счастью, ребенок родился живым. Но какова его дальнейшая судьба, я не знаю. Потому что все-таки щипцы-то были тяжелые. Сейчас уже такие щипцы никто не накладывает. Сейчас своевременно делается кесарево сечение, которое мы ругаем в силу того, что оно не всегда обоснованно производится. Но вместе с тем акушерство изменилось в лучшую сторону очень значительно.

Однажды была неприятная ситуация. Рожала пациентка, у которой был плоскорахитический таз. Сейчас это крайне редко встречается. И, конечно, если встретится, то врач сделает кесарево сечение. А тогда всё-таки ждали, как пойдут роды. Мне казалось, что головка проходит. Я потом уже заметила, что это именно рахитический плоский таз: головка плода долго стоит в плоскости входа в малый таз, а потом как будто проваливается вниз, и в это время может произойти кровоизлияние в мозг. И так случилось на сей раз. Я не успела пациентке ничего сказать. Я уже решила, что нужно оперировать, потому что головка явно застряла во входе в таз. А у нее уже появилось желание тужиться. Я ей кричу: не тужьтесь, не тужьтесь! Но она очень быстро родила. Ребенок, казалось, был в порядке. Прошло какое-то время. Я совершенно случайно зашла в магазин высотного дома на Площади Восстания. Это не мой район. А тут по какому-то делу приехала и зачем-то зашла в этот магазин. Стою в очереди в кассу. Вдруг женщина сзади называет мои фамилию и имя. Я говорю: «Да, это я». И тут она громко говорит: «Так вот, я вас проклинаю уже три года, потому что у меня ребенок из-за вас родился с большой травмой, и недавно он умер. Я, говорит, очень хорошо вас помню». Я, конечно, очень переживала. Ушла, ничего не купив. И каково же было мое удивление, когда прошло, наверное, с полгода — и приходит эта женщина: я, говорит, пришла к вам рожать.

— Она же вас прокляла?!

— Да, вот и я ей говорю: вы ж меня прокляли. Вы кричали на всю очередь, что я виновата. Как же вы сюда пришли? Она говорит: а я решила, что второй раз вы ошибки не сделаете.

— Потрясающая логика.

— Да. Тогда я говорю: сделаю вам кесарево сечение. И осматриваю ее. А ребенок совсем не такой большой, гораздо меньше, и есть надежда, что она родит сама. Я говорю: знаете что, я все-таки сделаю вам кесарево сечение, потому что в прошлый раз было неблагополучно. Она сказала: нет, я хочу рожать сама.

Тогда я ей сказала, что могу гарантировать здоровье ребенка, только если сделаю кесарево сечение. Она — нет, хочу, чтобы вы принимали роды, а буду рожать сама. Мы не можем делать кесарево сечение насильно. Я согласилась, но от нее не отходила. Я сказала, что если будет малейшее затруднение — я все равно сделаю кесарево. Но на сей раз все прошло благополучно. Ребенок родился совершенно здоровым, безо всяких отклонений от нормы. И в течение многих лет она присылала мне открыточки в день рождения второго своего ребенка: мы здоровы, всё у нас хорошо.

— Мне кажется, ей тоже было не по себе от того проклятия.

— Может быть. Но да, для меня это было ужасно.

— Галина Михайловна, вы говорите о целом ряде случайностей в своей жизни: случайно встретили мужа, случайно на кафедру нервных болезней зашел нужный вам профессор, случайно вы зашли в магазин… Не кажется ли вам, что это не совсем случайности?

— В жизни много таких эпизодов, похожих на случайности. Может быть, и не случайно всё это произошло. Кто знает?

— А у вас бывали ситуации совершенно невероятные, когда ребенок не должен был выжить, а выжил? Или наоборот. Нечто на грани чуда?

— Конечно. Но я хочу сказать, что чудо мы почувствовали тогда, когда одни из первых в нашей стране начали использовать краниоцеребральную гипотермию, оживлять детей, которые рождаются с тяжелой кислородной недостаточностью. Это было уже в 23-м роддоме, не в Первой Градской больнице. Я помню такие роды. Ребенок был фактически мёртв, висел, как плеть. В родах было поперечное положение плода. В то время таких детей иногда извлекали при полном открытии, опять же не с помощью кесаревого сечения. Сейчас бы такого не было. И мы впервые использовали краниоцеребральную гипотермию, разработанную в нашей клинике. Честно сказать, я не ожидала такого результата. На следующий день я пришла, и мне показывают ребеночка, который активно шевелит руками и ногами, и вообще вполне в удовлетворительном состоянии. Я говорю: нет, мне не этого, мне того, который вчера родился. А мне говорят: это он, вы его просто не узнаете.

Это действительно было, с моей точки зрения, чудо. Много таких детей мы спасли. Мы и сейчас используем этот метод. Трудные времена были в стране, сделать этот аппарат было нелегко, но мы смогли. А потом его сделали за рубежом, и мы купили его. Действительно, многих детишек потом не узнать, если сравнивать, какими они родились. Потому что холод дает возможность пережить кислородное голодание. Клеткам центральной нервной системы меньше нужно кислорода для выживания, когда температура понижается. И они сохраняются.

— А страшно вам когда-нибудь было?

— Была вот такая история. Я была уже профессором. Позвонили из 23-го родильного дома, что нужно срочно помочь на операции. Машины у нас в то время не было. Я вышла на Комсомольский проспект, где жила, и поймала какую-то машину. Машина оказалась с милицейскими сотрудниками. Запах был одуряющий. Они все были в хорошем алкогольном опьянении. И когда я сказала, что мне нужно ехать в родильный дом, они отвечают: а с какой это стати? Почему ночью вы должны ехать туда? Я говорю: «Я врач, они там не справляются». А с какой это стати не справляются? И вот так они куражатся, а дверь-то закрыта. И скорость немалая. И самое страшное: я смотрю — они меня везут в другую сторону! Я: «Подождите, а куда вы меня везете?» Везем туда, говорят, куда вы сказали. «А почему этой дорогой?» Мы, говорят, привыкли такой дорогой ехать. В общем, привезли они меня в родильный дом, и все закончилось благополучно, я смогла врачам помочь. Но страху натерпелась.

— Галина Михайловна, вы говорите, что акушерство очень сильно изменилось. Оно ведь изменилось и благодаря вам тоже. Я знаю, что у вас есть премии правительства, Государственная премия, высшая награда нашего государства. За что?

— Государственная премия была вручена как раз за то, что мы разрабатывали реанимацию новорожденных, родившихся в асфиксии. Премия была вручена мне, а на самом деле это заслуга целого коллектива, который работал в области сохранения жизни и здоровья новорожденных. Мы одними из первых в стране под руководством академика Л.С. Персианинова (видите, его портрет тут висит, над моим столом) изучали состояние плода. Он закупил аппаратуру, которая регистрировала сердечную деятельность плода. Мы не трубочкой слушали и создавали свое впечатление о сердцебиении, о жизни плода, а проводили исследования с помощью регистрации сердечной деятельности, и тогда это было прорывом. Потом мы начали изучать так называемый баланс — кислотно-щелочной биохимический показатель состояния плода. И здесь мы были тоже одними из первых. Мы разработали целую систему новорожденных, родившихся в асфиксии. Вот за это и получили Госпремию я и еще несколько специалистов.

Ну, а затем получали премии правительства — в основном, в области гинекологии. Мы одними из первых начали проводить у себя в клинике лапароскопию. Это 31-я городская клиническая больница, вторая база акушерства, где я преподаю и работаю до сих пор. Сейчас это известная, очень хорошая и большая больница. А тогда это было маленькое здание, где мы начинали проводить лапароскопию — сначала диагностическую. Потом мне с коллегами из института акушерства и гинекологии удалось съездить во Францию к профессору Бруа. Он создал центр по обучению лапароскопическим методам операции. Сначала я туда съездила, посмотрела на это чудо, как через трубочки можно удалить какой-то орган. Теперь это уже ни для кого не чудо, теперь все уже знают, что это возможно, даже стало повседневностью. И после того, как я это увидела, направила туда своего ученика Сергея Вячеславовича Штырова, который, по существу, является одним из родоначальников этого метода в нашей стране.

Он поработал там месяц и понял, что этот метод может внедрить в нашей стране. Мы закупили необходимую аппаратуру, и так он начал оперировать — не только смотреть, что происходит в животе, но и излечивать пациента. Этому методу мы постарались дать дорогу и в других клиниках. За это получили премию совета министров.

А вторая такая премия была дана за то, что нами был разработан метод прекращения кровотечения, когда матка удаляется по каким-то показаниям. Сначала это были в основном фибромиомы матки, чаще всего требуется удаление этого органа или его части. Но для того, чтобы это было бескровно, нужно сначала провести эмболизацию маточных артерий: с помощью специальных эмбол закрывается кровоток региональных сосудов, и матка удаляется бескровно. А иногда она просто уменьшается в размере, и тогда не надо оперировать. Сначала все думали, что после этого забеременеть невозможно. А оказалось, что можно и беременеть, и рожать, если, конечно, матка сохранена (с уменьшенными узлами, лишенными кровотока). Как раз вчера я докладывала на конгрессе о результате нашей работы. Родилось уже больше 250 детей у тех женщин, которым было показано удаление матки, но нам удалось этот орган сохранить. Сейчас существует много методов лечения этих проблем. Есть методы лечения, связанные с гормональной терапией, когда уменьшаются узлы. Но это сейчас. А тогда мы имели дело в пациентками, у которых по всем показаниям матка должна быть удалена, а мы ее сохранили. И сохранили репродуктивную функцию, благодаря которой эти женщины получили возможность стать мамами.

— Это тоже на грани чуда. Я представляю счастье этих мам.

— Да, это действительно счастье огромное — и для них, и для нас. Самому большому ребенку, которого мы сейчас наблюдаем, уже 14 лет. Он родился у мамы, которая не должна была вообще стать мамой.

— А вы их продолжаете наблюдать?

— Конечно! И еще раз: все, что я говорю — касается моего замечательного коллектива, с которым я проработала многие годы. Каждый из них достиг очень многого.

— Вы сейчас уже не заведуете кафедрой акушерства и гинекологии, которой руководили более 30 лет. Почему?

— Сейчас я считаюсь почетным профессором этой кафедры, и пока работаю, как работала. Лекции читаю врачам. Очень много готовлю научных работ. Сейчас мы выпускаем учебник по акушерству. Работы не стало меньше.

— Вы довольны своими учениками?

— Ученики у меня просто замечательные. Каждый из них блестящий специалист. В гинекологии по старшинству — моя помощница, которая со мной вместе получала премию Совета министров, Валентина Григорьевна Бреусенко. Она является одним из ведущих специалистов по гистероскопии — малоинвазивному методу осмотра полости матки с помощью гистероскопа.

Все мы мечтали много лет назад: как бы заглянуть в этот орган, когда женщина не беременна, когда матка почему-то больна, но мы не знаем, не видим причин. Но никак не удавалось. Матку нельзя было посмотреть потому, что передняя и задняя стенка очень плотно связаны между собой. Это мышечный орган, и обе стенки как бы сплюснуты. А потом появилось предложение (к сожалению, не в нашей стране, за рубежом), что можно вводить в матку прозрачный пузырь, раздувать матку и осматривать стенки. На этом этапе мы подключились и начали изучение.

Сейчас этот аппарат доведен до совершенства. А начинала эту работу по изучению внутренней маточной патологии Валентина Григорьевна. Сейчас она в большей мере акцент делает на тех, кто в пожилом возрасте имеет эту неприятность — какое-то заболевание стенки матки. Теперь уже появилось много методов, которые позволяют сохранить матку: можно и прижигать слизистую матки, и специальными приборами аккуратно удалять содержимое матки, оставляя этот орган для женщины любого возраста.

— Галина Михайловна, бытует мнение, в том числе среди ваших коллег, что женщина пожилого, не репродуктивного возраста не нуждается в сохранении этих органов. Это не так?

— Это неправильно. Надо пытаться сохранить орган, если это возможно. Если изменения не касаются онкологии и мы считаем, что такая опасность в дальнейшем не угрожает, то всегда лучше не оперировать женщину. Любая операция — это операция. А иногда пациентке за 80 лет, и ей операцию совсем не просто перенести. Поэтому, конечно же, лучше ничего не делать, только небольшую диагностическую манипуляцию.

Или, предположим, к нам привезли пациентку, которой под 90 лет. Она со всеми возможными в этом возрасте отягощениями, но ей сказали, что нужно обязательно убрать матку. Она боится. Мы проводим осмотр и понимаем: ей это сказали, даже не посмотрев, хотя ничего особенного там нет. Необходимости в подобной операции никакой. Хорошо, что она испугалась и пришла к нам. Там оказались простые спайки. Матка местами спаялась, и на ультразвуке казалось, что там что-то не так. А так убрали эти спайки — и всё, она здорова. Зачем же ей удалять матку?

— Эти методики применяются сейчас только в вашем медицинском учреждении или в других тоже?

— Ну что вы. Сейчас много таких учреждений. Просто мы начинали первыми. Но у нас обучались много докторов не только из Москвы, но и из других городов. Они закупили эту аппаратуру, широко используют. И книга у нас издана — «Гистероскопия». Сейчас предложили увеличить тираж, потому что все экземпляры разошлись. Книжка очень хорошая. Разве можно сравнивать — операция и манипуляция?

Теперь о моих учениках акушерах. Профессор Раиса Ивановна Шалина много лет занимается преэкламсией и преждевременными родами. Это часто встречающиеся осложнения, и, несмотря на новейшие технологии, используемые в акушерстве, опасны для матери и плода.

Профессор Лали Григорьевна Сичинава широко известна и за рубежом, в настоящее время работает по проблеме многоплодия. Сейчас это тоже очень важно: начался бум экстрокорпорального оплодотворения. Часто пересаживают не одного эмбриона, к сожалению, а как минимум двух. По закону в нашей стране так полагается. А раньше даже и три пересаживали — для более высокой надежности результата. Думают: хоть один да приживется. А они приживаются все.

— А почему вы говорите «к сожалению»?

— К сожалению — потому что при двойне очень много преждевременных родов, не говоря уж о тройнях и так далее. Сейчас многие говорят, что ЭКО — это плохо. Не ЭКО плохо, а то, что возникают двойня или тройня. Потому что дети рождаются недоношенными. А недонашивание — это всегда плохо. Ребенок тогда здоров, когда положенное время провел в организме матери. Конечно, мы их выхаживаем. Понятно, что все сейчас к этому стремятся. Но здоров ли он будет и насколько он будет здоров — это вопрос непростой. Ответ не лежит на поверхности. И поэтому экстракорпоральное оплодотворение, когда рождаются двое и более детей, — это не лучший вариант. И многоплодие, которым занимается профессор Сичинава, — это большая проблема, которую еще предстоит решать.

— А как она занимается этой проблемой?

— Она наблюдает этих детей. Изучает их. Ищет алгоритм, как лучше провести беременность, роды, сделать так, чтобы они не произошли преждевременно. А сейчас у нас начались работы по разъединению детей, которые в чреве матери соединены общими сосудами. Это ситуация, когда один ребенок донор, а другому плохо, потому что всю свою кровь он отдает второму малышу. В таких ситуациях производится лапароскопия, вскрывается матка специальным прибором, и разъединяются эти малыши. Часто выживают оба.

И особо я хотела бы выделить человека, который по моей рекомендации сменил меня на посту завкафедрой — это Марк Аркадьевич Курцер. Он моложе всех тех, о которых я сказала. Ему в этом году 60 лет. Тоже, конечно, не мальчик, но по своим достижениям он достоин того, чтобы стать заведующим кафедрой. На мой взгляд, он необыкновенный человек. Высококвалифицированный специалист, и акушер, и гинеколог. Сейчас таких очень мало. Я вам рассказала про своих учеников — одна работает в гинекологии, вторая в акушерстве. А он работает и в акушерстве, и в гинекологии. Мне тоже это присуще. Но это редкость.

Во-вторых, он очень хороший организатор. Долгое время был главным акушером-гинекологом Москвы. Много сделал важнейших нововведений, которые заставили пересмотреть устои традиционного акушерства. Это спасло жизнь многим женщинам.

— Например?

— Ну, например, была пациентка, у которой был воспалительный процесс после родов. Она попала в институт Склифосовского. Все настаивали на том, чтобы убрать матку, с тем чтобы женщина осталась жива. Он сказал: нет, я против. Не давал согласие как главный акушер-гинеколог, хотя работал в другом учреждении. Он настоял на том, чтобы эту пациентку перевели к нам. И он ее вылечил, она осталась жива, здорова и с наличием матки. Кажется, ну что такого — есть матка или нет. Для каждой женщины это, в общем, очень важно. И не каждый мужчина это понимает.

— Конечно, это имеет значение.

— Не только с той точки зрения, будет ребенок или нет. Надежда все равно сохраняется. Это первое. А во-вторых, нередко у тяжелых больных удаляется матка, а пациентка всё равно погибает. Или ситуация: преждевременная отслойка нормально расположенной плаценты. Матка пропитывается кровью, и раньше считалось, что в этом случае обязательно надо убирать матку. А он сказал — нет. Причем, он не просто говорил — он приезжал, сам вставал за операционный стол, оставлял матку. А в результате женщина оставалась жива, с маткой, и все благополучно. Поэтому его влияние на развитие акушерства Москвы трудно переоценить.

— Достойный ученик.

— Достойный ученик, достойный преемник. Но это еще не всё. Он начал создавать частные перинатальные центры. Решиться открыть частный центр, где рожают — это очень сложно. Роды — непредсказуемая вещь. Всё можно открыть: стоматологию, косметолологию, флебологию — что угодно. Ну, вы знаете, сколько их открыто. Поликлинический прием женщин — пожалуйста, сколько хочешь. Экстракорпоральное оплодотворение — да пожалуйста. А вот открыть акушерское отделение — это крайне сложно. И первое, что было открыто — это перинатальный центр. А потом он открыл второй. Теперь это огромный госпиталь матери и ребенка в Московской области, в Лапино.

- Это где Ксения Собчак рожала?

- Ну, не только Собчак. Суррогатная мать, выносившая детей Пугачевой, и много кто еще. Это известнейший госпиталь, который сначала был открыт как родильный дом и перинатальный центр. Теперь там травматология, хирургия, все специалисты, какие могут быть нужны. Это действительно блестящее медицинское учреждение, построенное по самому современному типу. И они расширяются. Открываются в Новосибирске и других городах. Я участвовала в открытии и поэтому знаю, о чем говорю.

— Но мы же с вами понимаем, что это далеко не каждому по карману. Это дорого.

— Да, это дорого. Но я скажу, что раньше люди, которые могут заплатить, уезжали рожать за границу. А как их встречали за границей? По всякому. Мне рассказывали те, кого оперировали за границей: они там никто. Заплатили они, не заплатили, к ним относятся как к самым обычным, да еще приехавшим из России. Вот совсем недавно мне рассказывали, как один совсем не бедный пациент приехал в США. И доктор ему говорит: вы знаете, сегодня я вас не могу осмотреть, потому что я встречаю жену, а завтра у меня шабат, тоже не могу. И человек мучился двое или трое суток.

— Хотите сказать, у нас так не бывает?

— Не могу сказать за всех, но мои ученики так точно не поступят. И своим ученикам не позволят.

— Не будут ли при этом забыты те, кто не может заплатить таких денег?

— Нет. Потому что какую-то часть пациентов там всё равно принимают по ОМС, по полису. Если роды тяжелые, если пациент нуждается в помощи, он получает ее бесплатно.

— То есть заработать деньги — это не самое главное.

— Работая в такой области, не зарабатывать деньги тоже нельзя. Потому что иначе разоришься. Сейчас вот он купил самое современное ультразвуковое оборудование. Когда он выступает с докладом — у нас просто открываются рты, потому что такого не видел никто. У него аппаратура не современная, а современнейшая! И поэтому я хочу сказать, что те, кто могут заплатить — они заплатят. А тем, кто не может заплатить, всё равно он старается помочь.

— Галина Михайловна, вы говорите об учениках больше, чем о себе. Они вам как дети, мне кажется.

— Я  на них смотрю скорее как на друзей. Почему-то никогда не считала, что я намного старше их. Всегда советуюсь с ними. Это достойные, зрелые люди.

— Вы часто говорите: к сожалению, это не наше изобретение, это не наша разработка, не наш аппарат. А есть что-то наше, такое, чем вы можете гордиться?

— Например, аппарат для краниоцеребральной гипотермии — наша разработка. К сожалению, мы не смогли его выпустить, потому что какое-то КБ начинало делать его с нами вместе, сделали промышленный образец, а потом началась перестройка — и всё лопнуло. А что вас удивляет? У нас ведь в те годы и вся фармакология была разрушена.

— Не столько удивляет, сколько расстраивает.

— Да, это печально. Сейчас только мечты и разговоры. Что бы мы ни говорили, почти все лекарства мы покупаем за рубежом. Может быть, что-то появится. Я готова в это поверить, я очень хочу, чтобы это было. Но пока, к сожалению…

— А как же импортозамещение, к которому призывают?

— Призывают. Но пока я это не почувствовала. Вот пришли сюда люди с идеей что-то сделать — мы им предоставили такую возможность. Ну, побыли, посмотрели и ушли. Не получилось. Нет, видимо, условий для осуществления этих замыслов. Для того, чтобы фирмы работали, они изначально должны иметь какой-то капитал или господдержку. Они должны иметь заводы или возможность при заводах что-то организовывать. Например, то, что я видела в Германии в одной из фирм, которая поставляет эндоскопическую аппаратуру. Или прекрасные аппараты, которые делает Япония. Все они существуют при больших заводах. Для них организована такая возможность. Эти такие заводы… сердце замирает от красоты и восторга. Можем ли мы так же? Очень хочется верить, что можем.

— Галина Михайловна, а сейчас к вам обращаются пациенты, просят проконсультировать?

— Безусловно. И довольно часто.

— А коллеги обращаются за советом в каких-то трудных ситуациях?

— И такое бывает постоянно. Чаще всего приводят пациенток с гинекологическими заболеваниями. По акушерским вопросам тоже обращаются. И беременные в том числе. Есть среди них уже и внучки моих бывших пациенток.

— Они изменились с тех вот пор, когда вы начинали?

— Нет. Те же проблемы. Они никуда не исчезают. Ни у нас, ни во всем мире. И врачи, я думаю, будут нужны всегда, хотя было бы, наверное, здорово, если бы нам стало некого лечить, потому что люди больше в этом не нуждаются. Но такое трудно себе представить. Даже техника — и та ломается. Мы все подвержены тем или иным заболеваниям.

Разумеется, научный прогресс будет менять науку и практику. Сейчас наука идет по пути изучения основ возникновения заболеваний. Этим занимается, в частности, ФГБУ НЦ акушерства и гинекологии им. В.И. Кулакова МЗ РФ, которым руководит академик Г.Т. Сухих. Там работает академик В.Н. Серов, президент Всероссийского общества акушеров-гинекологов. Они пытаются смотреть в корень, ищут основу основ, изучают геном. Наверное, пройдут годы, и здесь появятся прорывные результаты. Врачи овладеют процедурой корректировки генома, сделают её рутинной, научатся убирать какие-то дефекты еще до того, как они стали необратимыми. То, что сейчас нам кажется новой технологией, станет чем-то обыденным. Лекарства начнут действовать на клеточном, на субклеточном уровне. Появятся регенеративные технологии, какие сегодня нам только снятся, но это, конечно, будет. Однако всё это не означает, что люди перестанут болеть, рожать, испытывать трудности. Просто эти трудности станут другими.

Беседу вела Наталия Лескова