Академик РАН В.П. Скулачев — самый цитируемый биолог в мире среди работающих в России. Много лет назад он с коллегами окончательно доказал существование внутриклеточного электричества, тем самым завершив одно из важнейших исследований в биологии ХХ века, которое самым неожиданным образом объяснило пути преобразования энергии в наших клетках. Автору этой идеи, английскому биохимику Питеру Митчеллу, вручили за нее Нобелевскую премию, академику Скулачеву и его сотрудникам — Государственную премию СССР. Человек удивительный и разносторонний, главным своим увлечением в последние четверть века он считает геронтологию — науку о старении. Однако геронтологов много — Скулачев один: он чуть ли не единственный человек, сумевший довести свои разработки до продукта, который сегодня можно купить в аптеке. Однако, несмотря на многочисленные успехи и громкие результаты, Владимир Петрович всем этим не удовлетворен. Какие мечты лелеет академик, доктор биологических наук, профессор, директор НИИ физико-химической биологии им. А.Н. Белозерского, декан факультета биоинженерии и биоинформатики МГУ В.П. Скулачев, — об этом наш разговор.

— Владимир Петрович, вы закончили школу с золотой медалью и пошли учиться в МГУ на биолого-почвенный факультет. Почему не на биологический?

— А его не было тогда. Интересна история, откуда взялось такое название. Это стало результатом событий, которые произошли гораздо раньше, в конце 20-х годов, когда Троцкий предпринял последнюю попытку «свалить» Сталина. Он сделал ставку на студенческую молодежь, зная, что она легко поддается на всяческие призывы. А он, в отличие от Иосифа Виссарионовича, был блестящим оратором. И студенты МГУ и МВТУ, а это были два самых больших столичных вуза, да и сейчас таковыми остаются, вышли с плакатами «Долой Сталина!» и «Да здравствует Троцкий!». Засыпали Москву листовками.

У этого события было три следствия. Первое: Троцкого изгнали из страны. Есть легенда, что его на вокзале провожал Сталин. Они всё-таки были соратниками, состояли в руководстве одной партии. И на прощание Троцкий сказал Сталину: «Тише едешь, дальше будешь», — на что Сталин ответил: «Дальше едешь, тише будешь».

Второе следствие состояло в том, что вплоть до падения Советского Союза было принято опечатывать пишущие машинки перед государственными праздниками — Первое мая и Седьмое ноября. Даже в начале 90-х, в Перестройку, когда было множество более современной копировальной техники и пишущими машинками мало кто пользовался, их всё равно опечатывали. И это было долгим эхом той истории, когда удалось напечатать контрреволюционные листовки на пишущих машинках, которые тогда были почти исключительно в госучреждениях.

А третьим и наиболее страшным следствием стало разукрупнение крупных вузов. В один день МГУ потерял все четыре своих медицинских факультета, не стало геолого-разведочного и еще ряда факультетов. А тем, которые остались, было вменено в обязанность заниматься практикой, а не «чистой» наукой. На химическом факультете кафедру неорганической химии назвали кафедрой синтеза серной и соляной кислоты. Кафедра зоологии позвоночных на биофаке МГУ была переименована в кафедру охотоведства и пушного дела. А сам факультет из биологического в биолого-почвенный, чтобы быть поближе к земле. Правда, на этих факультетах в самом преподавании мало что изменилось. А вот с медициной — это была, конечно, катастрофа. Мы на долгие годы потеряли фундаментальную медицину. То, что ректор МГУ В.А. Садовничий возродил факультет, причем это был один из самых первых его приказов как ректора, — великое дело. Сейчас медицинские факультеты вновь появились во многих университетах.

— Я выбирал долго и мучительно. Однозначного выбора не было. У меня, видимо, проявились гены от деда, отца моей матери, и от моего отца. Отец был архитектором, но стал им не по велению сердца. Он был родом из глухой брянской деревни, а поскольку его старший брат уже учился на архитектурном факультете МВТУ, то и он решил пойти туда. Но никакого влечения к этому делу не имел. Его всегда интересовала физиология. Он считал самым великим русским ученым Ивана Павлова, и его мечтой было понять, как устроен организм. Но возможности прикоснуться к этой проблеме у него не было. Перед войной — разруха и очень трудная жизнь, потом началась война, откуда он вернулся морально опустошенным и очень больным человеком.

А дед был прирожденный гуманитарий, ректор художественно-промышленного института в Харькове. Он был революционер, друг Ленина, и это отдельная удивительная история. Он очень любил филологию, и я тоже увлекся. Мог часами возиться с корнями слов, искал их происхождение, занимался эволюцией языков. Годами позже один мой сотрудник независимо от меня и тем более от моего деда пришел к выводу, что эволюция языков повторяет законы эволюции живых существ.

А я до самой последней ночи колебался, куда мне идти — на филфак или биофак. Я бы, действительно, мог выбрать, что угодно. Мне отец говорил: «Ты золотой медалист, тебе все двери открыты!» Они открыты, но когда ты вовремя приходишь. А если ты опоздал — они закрываются.

И вот, когда в конце концов под влиянием одной хорошей знакомой нашей семьи я выбрал биофак, то там мне сказали, что лимит не приём медалистов уже исчерпан, и можно подать документы только на почвенное отделение. А я был гордый — не хочу на почвенное, хочу на биологическое! Мне сказали: «Тогда идите на конкурс». А я был глупый, не понимал, чем рискую, и пошел на этот конкурс.

Первый же экзамен был в старом здании МГУ, новое еще только строилось. Как сейчас помню — в Зоологическом музее, а сзади нас стоял скелет огромного ящера. А мы сидели плотно-плотно, мальчики и девочки — все вместе. Надо сказать, тогда школы были раздельные, женские и мужские, и девушек я видел только издали. А тут сидит девица совсем рядом, «бедро в бедро». Я отключился сразу. А уж когда она ко мне обратилась, я просто сошел с ума. «Юноша, — сказал она, — я с периферии. У меня слабая подготовка. Пожалуйста, проверьте моё сочинение». И я тут же бросил своё. Открыл её сочинение и вижу первую фразу: «Александр Максимович Горький». И дальше в таком же стиле.

Я взял чистые листки бумаги и написал заново девичье сочинение. И проверил. А своё не проверил. Потом выяснилось, что у меня там была одна ошибка: слово «идиллия» я написал с неправильным количеством букв «л». До сих пор забываю, сколько их там должно быть. И получил четверку. А проходной балл был 25 из 25. То есть одни пятерки. И, хотя по остальным предметам я получил пятерки, нужного балла у меня не получилось.

Но у меня было несколько преимуществ. Я медалист, и факультету получить медалиста сверх лимита — это хорошо. Второе — я мальчик, а туда шли в основном девочки. И третье — я москвич, а значит, мне не нужно общежитие. Вот почему мои 24 были оценены как полупроходной бал.

Так я и попал на биофак. Сразу же в графе, на какую кафедру хотели бы поступить через два года, написал: «Биохимия». И остался верен этому выбору, хотя была возможность решение изменить. Первая моя научная работа, написанная на первом курсе, была опубликована и встретила интерес на кафедре зоологии беспозвоночных. У нас после первого курса была тогда полевая практика, и требовалось выполнить самостоятельную работу. Обычно тему давал преподаватель, но можно было предложить её самому. При этом нужно было, чтобы там фигурировали и растения, и животные. И я, совершенно не надеясь на такое чудо, робко спросил: «А можно про муравьев?»

— Почему именно про муравьев?

— Дело в том, что муравьями я увлекался с детства. Когда я был классе в четвертом, мне очень хотелось стать авторитетом в мальчишеской компании. Наверное, это было честолюбие. Я не был сильным, поэтому решил пойти на хитрость. Я им наврал, что знаю язык муравьев. Мы нашли несколько муравейников, и я им рассказывал, как муравьи разговаривают между собой, передают друг другу ту или иную информацию. Однажды мы даже построили для них корабли на пруду, чтобы они могли устроить морской бой. И все мне верили!

Пока не появилась девчонка на пару лет старше меня, прекрасно понимавшая, что я вру. И она решила меня разоблачить. Она говорит: «Ладно, пусть муравьи тебе расскажут, откуда взялась эта ямка». Я поймал большого красногрудого муравья, посадил в эту ямку, он по ней побегал, «разведал», а потом я вновь посадил его на руку и «поговорил» с ним. «Он мне сказал, — доложил я затаившей дыхание компании, — что эту ямку ты сама выкопала носком своей туфли!». Это был фурор.

— А откуда вы это узнали? Видели, как она копает?

— Нет, я видел, как она отвернулась и что-то там делает. Что — я не видел, но заметил, что у неё туфли с длинным носком.

— Дедуктивный метод!

— Девочка побледнела и потеряла дар речи. А я ликовал. Так что муравьи были для меня чем-то судьбоносным. Когда я ходил в лес за грибами, я всегда наблюдал за ними, за жизнью муравейников. И до сих пор мне это интересно. Вот на охоту с отцом я не смог ходить, хотя он меня всегда звал. Оказалось, что я не могу никого убить.

— А как же лабораторные мышки? Для биолога это нонсенс.

— Ни одну мышку я не убил. С самого начала я сказал всем своим коллегам: «Без меня». Когда она уже умерла, я могу спокойно препарировать, проводить исследования. Но когда это живое существо, лишить его этой жизни в условиях, когда оно не может сопротивляться, — на это я совершенно не способен.

— Так вам разрешили писать про муравьев?

— Да, разрешили! Но нужно было, чтобы там фигурировали обязательно еще и растения. Я еще в школе прочел кое-что о жизни моих любимцев и теперь вспомнил, что муравьи обожают грабить запасы нектара в растениях. Они очень любят сладкое — и сами поедят, и других накормят. А для растений это страшное дело, потому что если полчища муравьев нападет на благоухающий, цветущий куст с нектаром, то шмелям, пчелам и бабочкам там уже делать нечего: нектар будет разграблен, и куст останется неопыленным. Это значит, растение должно выработать какие-то способы защиты. Назвал я свой опус «Муравьи и защита растением нектара». И действительно, оказалось, что так и есть. Существуют хитрые механизмы защиты. Растение устраивает так, что пчела может просунуть туда хоботок, а муравей пройти не может. Там такая частая сеточка, через которую он просто не пролезает, а пчела легко решает эту задачу. Есть масса других приспособлений, с помощью которых растение защищает свой нектар. Оказалось, что это довольно-таки неразработанная тема, и то, что я узнал, в чем-то было пионерским.

Мой доклад поставили на семинаре кафедры беспозвоночных, и когда я его закончил, аспирантки с последнего ряда кричали: «Не отдавать! Пусть учится у нас!» Но я был тверд: решил все-таки учиться на кафедре биохимии. Зам зав. кафедры, суровый человек, сказал: «Ну да, отмуравьился».

Но вообще муравьями я продолжаю интересоваться. Совсем недавно пытался посмотреть, как на них влияет наше вещество. Но пока работа не пошла. Надеюсь, всё еще впереди. А сейчас моя любовь — это голые землекопы, которые во многом очень похожи на муравьев.

— Это неточность. У них есть некоторые признаки старения. Но что такое старение? Тут мы с вами переходим к главной теме, поэтому надо дать определение. Старение — это медленное и очень хорошо организованное ослабление организма с возрастом, заканчивающееся смертью. Если организм стареет, но не умирает, то это неполноценное старение. В конце должна быть смерть.

— Этот процесс обязательно должен заканчиваться смертью по естественным биологическим причинам или нет? Ведь идут разговоры о том, что якобы существуют бессмертные организмы — например, деревья-долгожители, которые обрушиваются под тяжестью собственного веса и только поэтому погибают…

— Смерть — это нечто неизбежное. Но печальный путь к ней может быть организован по-разному. Почему ёлка так мало живет, совсем не то, что сосна? Вот у нас на даче недавно упала старая ёлка — мы по кольцам посчитали, что ей 117 лет! Для этого дерева такое считается долгожительством. А для сосны — детство. Потому, что сосна может поднимать воду с больших глубин, и расти она способна поэтому даже в пустыне. Она как большое здание МГУ — более 30 этажей вверх и 20 вниз, поплавок, который не может ни утонуть, ни перевернуться. А ёлка берет воду с поверхности. Может быть, именно поэтому она не приспособлена жить долго. Но всё равно участь у сосны и ели одна — старение и смерть. И то, и другое совершенно необходимо для эволюции вида.

— Но если болезни и смерть нужны для эволюции вида, то правильно ли бороться с ними?

— Было бы неправильно, если бы человек не ушел из-под давления дарвиновского естественного отбора. Но мы взбунтовались — мы и голые землекопы. В этом наше поразительное сходство.

Только что я напечатал статью в лучшем, на мой взгляд, биологическом журнале в мире «Physiology Reviews». Статья называется «Причины долгожительства голого землекопа и голой обезьяны (человека)». Причины в том, что и те, и другие — очень социальные организмы, которым удалось уйти из-под влияния факторов естественного отбора. Голый землекоп заменил естественный отбор монархическим строем, а человек — техническим прогрессом. У землекопов главой стада служит «царица» — главенствующая самка, у которой, как раньше считалось, от одного до трех мужей. Мы сейчас пытаемся опровергнуть это предположение. По-видимому, она может иметь мужей, сколько ей угодно. Но имеет, как правило, одного. Два других приближенных к ней крупных самца — это «жандармы», которые охраняют царствующую пару.

У нас в лаборатории только что произошла революция, такой 1917-й год, среди голых землекопов. Подчиненные царицы подняли восстание и первым делом убили «жандарма». Если бы мы догадались, что это первый шаг к восстанию, мы бы, конечно, ночь не спали и предотвратили дальнейшую резню. Но мы не знали — и утром застали страшную картину. Изгрызенный «муж» царицы, которого спасти уже не удалось, и сильно покусанная «царица». Причем кусала её другая самка, родная сестра царицы. Раны оказались не смертельными, и мы «царицу» спасли, отсадив в пустовавший пластмассовый лабиринт, сделанный для землекопов. Раны очень скоро зажили, как если бы у землекопа не было механизма смерти, существующего у других видов.

Дело в том, что живой организм пытается поставить под контроль абсолютно все процессы, которые в нём происходят. А вопросы жизни и смерти — из ключевых. Если бы мы согласились, что есть программа, которая, пусть и косвенно, ведет нас к смерти (это старение), то ничего не стоит сделать и следующий вывод: когда старик совсем уже плох, то в нем включается механизм биохимического самооуничтожения. Есть основания полагать, что этот механизм присутствует почти у всех живых существ.

— Сразу приходит на ум эффект леммингов.

— Это легенда. В природе ничего такого нет. Эффект леммингов придумали в Диснейленде, чтобы снять красивый, эффектный фильм. Зверьков сбрасывали со скалы и говорили, будто они сами прыгают и идут топиться в океан якобы для регуляции численности вида. А на самом деле они не топились, а разбегались по своей тундре. Однако механизм самоуничтожения, в том числе, вероятно, и у леммингов, существует на самом деле, и у всех он включается по-разному. Иногда он контролируется корой, и тогда это самоубийство в прямом смысле слова. А иногда это происходит иными путями.

— Может ли это происходить усилием воли: я не хочу жить, а поэтому не буду?

— Да, конечно. Именно к этому подводит программа.

— Ровно так было у моей бабушки, которая была чрезвычайно жизнелюбивым человеком, пока в 96 лет не упала и не сломала шейку бедра. Поняв, что стала обузой, она просто решила, что пора умирать — и умерла.

— То же самое было с моей мамой, которая не дожила двух месяцев до 98 лет. Она уже ослепла, и, хотя не говорила, что хочет умереть, было понятно, что она уже не здесь. Её смерть не была результатом полученной травмы или каких-то других болезней. Это было её решение, включение программы самоуничтожения. Кстати, с этим связан еще один эффект нашего вещества — SkQ, который долгое время считался загадочным, и только совсем недавно я понял, в чем дело.

Первый эффект SkQ состоит в том, что он обезвреживает ядовитые формы кислорода, которые мы же образуем и тем самым себя отравляем. Но почему биологическая эволюция за миллиарды лет не защитила организмы от такой опасности? А фокус вот в чем. Старение необходимо для развития организма и его эволюции.

У меня есть басня. Раньше я думал, что сам придумал, но потом оказалось, что раньше меня это придумал Эзоп. Выражение такое: «Заяц всегда убежит от лисы, потому что для него это вопрос жизни и смерти, а для лисы — вопрос обеда». Эзоп был совершенно прав применительно к молодым, здоровым зайцам. Они, действительно, бегают гораздо быстрее лис. Но если это старый заяц, то он не убежит. Для него лиса становится фактором естественного отбора. Один из признаков старения — саркопения, когда уменьшается объем мышц. Вот почему старый заяц бежит медленнее молодого. Так получается, что старение — это способ найти новые, полезные признаки, которые у молодых не проявляются. Как хитро сделала природа: самый большой консерватор — молодой, а революционер — старик.

Есть два основных закона эволюции. Первый — всем известный динамический естественный отбор Дарвина. Второй — менее известный стабилизирующий отбор Шмальгаузена, нашего выдающегося соотечественника. Дарвин — это найти новое, когда происходит отбор признаков, и в результате выживает тот, чьи признаки позволяют лучше жить, плодиться, кто лучше приспосабливается. Очень простая идея, захватившая мир. Но я бы сказал, что главное в эволюции не это. Главное — не потерять то, что уже нашли. Применительно к Дарвину мы говорим о миллионах лет, а применительно к Шмальгаузену — уже о миллиардах. Если что-то потеряли, то путей найти это уже не будет.

— Как иголка в стогу сена?

— Намного сложнее. Вот пример эволюции по Шмальгаузену. В стае крыс появляется «крысиный волк» — крупное, сильное животное, которое начинает уничтожать своих. Такой вот урод, понявший, что это очень просто и вкусно — уничтожать тех, кто у тебя прямо под боком. Не надо искать добычу — вот она, если ты большой и сильный. И вот тут стая принимает важное решение. Она бросает остальные дела, чтобы уничтожить этого урода. Хотя, по Дарвину, всё должно быть наоборот: ведь он сильнее и крупнее, он должен выжить. Но нет: он должен погибнуть — и погибает. Это естественный отбор по Шмальгаузену.

— Люди и землекопы подчиняются именно этой теории?

— Да. Это два уникальных вида млекопитающих, сумевших уйти из-под давления дарвиновского отбора, но у них работает отбор Шмальгаузена. У голых землекопов есть несколько каст-подчиненных «царицы»: воины, фуражиры, няньки и селекционеры. Последние уничтожают детёнышей с явными врождёнными дефектами.

Вот вам еще пример эволюции по Шмальгаузену — белая ворона. Почему вы никогда не увидите взрослую белую ворону? Да потому, что серые (обычные) вороны сразу такую заклюют. Не потому, что она чем-то хуже — она другая. Вот здесь корень антисемитизма, расизма, национализма — это животные гены. Бей тех, кто от тебя отличается! Это один из принципов отбора по Шмальгаузену: если появляется что-то новое, надо его уничтожить.

А если это не получится, то восторжествует дарвиновский принцип. Для того, чтобы признак воцарился, он должен быть не только новым, но и неубиваемым. Если взлетел — всё, его уже не достать тем, кто остался там, внизу.

— Итак, старение — это, на ваш взгляд, программа самоотравления, направленная на то, чтобы стать слабее и, тем самым, облегчить дарвиновский отбор.

– Да, это нужно для того, чтобы лисы могли участвовать в процессе эволюции зайцев. Если у зайцев нет врагов — дарвиновская эволюция заканчивается. Мой брат физик сделал по моей просьбе простенькую программу, которая показывает: если в лесу будет достаточно молодых лис, то в течение пяти поколений вся заячья популяция поумнеет, научившись удирать от рыжих врагов даже в преклонном возрасте. Это то, что могут внести лисы в эволюцию зайцев.

По моей теории, естественная смерть — это не состояние предельной старости, слабости, дряхлости. И не состояние погони между лисой и зайцем, когда тот, кто быстрее и умнее, догоняет, а тот, кто слабее, погибает. Это самоубийство, когда организм сам принимает решение, что ему надо поставить точку и прекратить жить. И выполнению такого зловещего решения мешает наш SkQ.

Это и есть то новое, открытое в нашем веществе. Первое — это так называемый хронический феноптоз, медленный и печальный процесс самоликвидации организма, происходящий на клеточном уровне, а второе — короткое и зловещее самоубийство организма.

— Как осуществляется эта программа быстрого биохимического самоубийства организма?

— Это явление, которое никто еще до конца не изучил, и как работает эта программа, пока не совсем непонятно.

— Но есть же виды, которые погибают сразу после спаривания.

— Да, есть. Например, самец австралийской сумчатой мыши умирает сразу после гона, во время которого он интенсивно выделяет феромоны, привлекающие самок. Когда гон закончился, феромоны продолжают выделяться. И они его убивают. То есть, механизм, который позволил ему осуществить главную жизненную функцию — репродуктивную — стал механизмом, который привел его к смерти. Подобный механизм мой приемный сын Федя Северин исследовал у одноклеточных — дрожжей. Оказывается, у них есть короткие пептиды — феромоны двух типов. Клетки-доноры ДНК («самки») выделяют феромоны, которые воспринимаются только самцом. И наоборот, клетки-акцепторы этой ДНК («самцы») выделяют феромоны, воспринимаемые только «самкой». Если этих феромонов становится слишком много, то «самцы» убивают самок, а самки — самцов.

Активные формы кислорода очень быстро запускают процесс феноптоза — запрограммированной гибели организма. Бывают состояния, когда таких веществ образуется очень много, и организм погибает буквально за несколько дней. И мы решили посмотреть: а вот эта смерть как будет протекать, если применить наше вещество? Опыт, проведенный нашим сотрудником Д.Б. Зоровым, ставили так. Крысе удалили одну почку, а у второй почки перевязали артерию на полтора часа. То есть, на это время крыса осталась вообще без почек. В результате сильно повысился креатинин, мочевина в крови — типичные аномалии отсутствия почечной функции. Затем мы артерию освободили. Однако в течение нескольких дней умерло 80 процентов прооперированных таким образом крыс. А вот если перед тем, как перевязать артерию, сделать внутрибрюшинную инъекцию SkQ, сто процентов крыс выживает.

Оказалось, что самое страшное — даже не полтора часа жизни без почек, а реоксигенация, когда мы развязываем артерию: наступает страшный кислородный удар, и в организме происходят процессы большой разрушительной силы. Но их можно предотвратить при помощи антиоксиданта SkQ.

— То есть, ваше вещество можно применять не только как профилактическое средство против возрастных дегенеративных изменений, но и для реанимационных больных?

— Да, это средство против внезапной смерти. В реанимациях, в больницах скорой помощи, в реанимобилях. Раньше у меня была одна мечта, теперь две. Первая — в случае успеха нашего проекта хочу добиться принятия закона о том, чтобы SkQ добавляли в поваренную соль. А вторая мечта — чтобы в каретах скорой помощи всегда был шприц с нашим веществом. Впрыснул человеку, находящемуся в критическом положении, — и есть шанс, что он будет спасен.

В этом году погиб сын моей жены Лили. Молодой, здоровый парень, косая сажень в плечах, 34 года. Умнейший и храбрейший человек. Я его обожал. Только родился у него сын. А молодой отец схватил грипп. Но не лечился. Потом началась ангина. Думал, пройдет. А у него случилось осложнение на сердце. Он не знал, что надо бежать к врачам. То одно, то другое. Поехал жену забирать из роддома. Потом другие заботы, как всегда бывает с маленьким ребенком. Через две недели жена нашла его в переулке, лежащим на тротуаре мертвым. И я себя корю. Если бы у них был шприц с нашим веществом — может быть, его удалось бы спасти. Если бы я его убедил пойти к врачам… Если бы…

— Ведет ли подобные эксперименты кто-то, кроме вас?

— У нас нет никаких секретов. Мы открыты и готовы со всеми делиться нашей формулой. Есть патент, есть наше вещество SkQ, и любой ученый может попробовать провести с ним эксперименты. Австралийский ветеринар Питер Бриттон уже пять лет лечит им безнадежных животных — результаты замечательные. Ему приносили собак и кошек на коврике, умирающих, уже лишенных признаков жизни — он их спасал. Думаю, нашим веществом он снимает у них состояние острого феноптоза.

— Существует легенда о волшебной пуле, которая сама летит в цель. Получается, что вы изобрели такую «пулю» в виде вещества, которое проходит через все мембраны и попадает прямо в клетку. Причем без всяких побочных действий. Или мы их пока не знаем?

— Побочных действий у нашего вещества пока не выявлено, но вы правы: не все так хорошо, как хотелось бы. Удивительным образом мы создали слишком точно попадающее в цель вещество. Это чистая физика. Есть два параметра, объясняющих, почему наше вещество идет только в митохондрии. Первый параметр — это электричество. Работа на эту тему выросла из наших опытов еще конца 60-х, результаты которых мы опубликовали в Nature. Она стала самой цитируемой работой по биологии в те годы. Речь шла о том, что в митохондриях есть электричество, и эти органеллы — это электростанции. Раньше такое словосочетание было «фигурой речи», а оказалось, что это самая что ни на есть правда. Электрическое поле на мембране митохондрий направлено таким образом, что внутри — минус, а снаружи — плюс. Мы даем вещество, положительно заряженное (катион). Плюс притягивается минусом. Всё элементарно!

Второе свойство нашего вещества — как вы правильно заметили, то, что оно проходит сквозь мембраны, как привидение сквозь стены. Это получается потому, что заряд в молекуле SkQ не локализован на одном атоме, как у обычных ионов, а распределен, «размазан» по т.н. ароматической структуре вещества, включающей несколько десятков атомов. Почему это так важно? В обычных ионах атом, несущий заряд, притягивает к себе диполи воды и моментально образует вокруг этого иона своеобразную «водяную шубу». Эта структура в принципе не может пройти сквозь жирные, гидрофобные (т.е. отталкивающие воду) мембраны клеток. В молекуле же SkQ, за счет этого «размазывания» заряда, диполь воды не может зацепиться ни за какой конкретный атом, и в результате «шуба» практически не образуется. Это придает SkQ уникальное свойство — она одновременно и заряженная, как ион, и спокойно может ходить сквозь мембраны клеток и внутриклеточных органелл — например, митохондрий.

— Это же мечта всей мировой медицины — создание таргетных препаратов, которые следуют точно к цели. Почему же вы говорите, что ваше вещество слишком точное?

— Согласно закону Нернста, катион SkQ за счет электрических сил накапливается внутри клетки в количестве в десять раз большем в клетке и в тысячу раз большем, чем снаружи, а в митохондрии его в тысячу раз больше, чем внутри клетки. Кроме того, наше вещество не любит быть ни в воде, ни в жире. Оно стремится занять позицию на поверхности раздела жир-вода. Это чистая химия. Никаких биологических обстоятельств. Получается накопление еще в десять тысяч раз, если речь идет о митохондриальной мембране. В сумме всё это дает 100 млн. То есть наше вещество концентрируется в мембране митохондрии в сто миллионов раз большем количестве, чем снаружи клетки. Это значит, что, когда вещество попадает в клетку, то первый же слой клеток не отдаст вещество дальше, пока концентрация его в митохондриях не станет предельной. Первый же слой клеток монополизирует действие нашего вещества. Как же мы нашли его в крови? Нашли в значительно меньшем количестве, чем хотели бы.

— Может быть, тогда инъекция?

— Да, внутривенная инъекция — это гораздо лучше. Но тоже препарат попадает в кровь. И первый же кровяной лимфоцит, в котором тоже имеются митохондрии, начинает его к себе тащить, вместо того, чтобы позволить ему двигаться дальше.

— Выходит, проблем тоже хватает.

— Да, проблемы есть. Формально это обстоятельство преодолевается тем, что мы можем снаружи давать всё больше и больше, но тут тоже есть свой предел, и поэтому мы не спешим. Пока вещество действует в чудовищно малых количествах, и когда мы пришли в Минздрав с нашим первым препаратом — каплями Визомитин, — нам вернули пробирку и сказали, что у нас там святая вода. Там нет органического вещества. Оказалось, что его там так мало, что их приборы его не мерили.

— Прямо-таки гомеопатия!

— Да, чистой воды. Но беда гомеопатов не в том, что у них мало вещества, а в том, что они не могут объяснить, как их вещество работает.

— Как же вы смогли убедить Минздрав?

— Тогда нас еще финансировал фонд О.В. Дерипаски, и мы купили за 300 тысяч фунтов стерлингов прибор, который такие малые количества регистрировал. По счастью, контрольный институт Минздрава тоже купил и как раз налаживал работу такого же прибора. И в результате они сумели увидеть: да, вещество есть. Так был зарегистрирован Визомитин — глазные капли, которые сегодня продаются в аптеках. Официально он применяется при синдроме сухого глаза и катаракте, хотя, опираясь на механизм действия, врачи зачастую рекомендуют его при любых возрастных деструктивных изменениях зрительного органа. Сейчас в Институте глазных болезней при ММА им. Сеченова, в МОНИКИ им. Владимирского и ряде других медицинских учреждений идут клинические исследования препарата на пациентах — добровольцах с определенными заболеваниями сетчатки, мы планируем развернутое исследование против глаукомы и других заболеваний. Результаты очень хорошие.

— Правда ли, что вы вылечили у себя катаракту с помощью этих капель?

— Да, меня уже готовили к операции, но я начал применять Визомитин, и теперь катаракты у меня нет. Начиналась глаукома — но вот уже два года внутриглазное давление держится на идеальном уровне.

— Знаю, у вас выпущена линейка косметологических, дерматологических средств…

— Да, это так. Когда я был ребенком, бабушка говорила мне: «На тебе всё заживает, как на собаке». Это не моё исключительное свойство: у всех молодых людей так и должно быть. А с возрастом — порезался, и после этого никак не проходит краснота, болевые ощущения, долго не заживает. Но помазал Экзомитином — гелем, содержащим небольшие количества нашего вещества, и всё проходит очень быстро. На себе и своих пожилых близких я лечу порезы и разного рода небольшие травмы. А на последний новый год мои знакомые устроили небольшой пожар на даче, опрокинув обогреватель с открытым огнем. Девушка, которая за этот банкет отвечала, героически бросилась гасить огонь. Существенный процент поверхности тела был обожжен. Когда до меня дошел слух о происшествии, её уже выписали из больницы. Для жизни уже не было опасности, но в местах самых жестоких ожогов остались не проходящие, саднящие рубцы. Я дал пострадавшей наше средство. Сначала полностью ушла боль, а потом, недели через две, исчезло и воспаление. Мы выяснили механизм действия препарата. В поврежденном месте миофибропласты собираются гораздо быстрее, и идет процесс обновления клеток. Мы сейчас работаем над тем, чтобы экзомитин как можно быстрее появился в аптеках. Может быть даже в этом году успеем. Есть еще Митовитан — это очень хорошее косметическое средство для кожи, улучшенное добавкой SkQ. Это, пожалуй, наиболее эффективное антиэйджинговое средство для кожи, существующее сегодня. Оно уже продается.

— Слышала, у ваших средств появились подделки.

— В нынешнем году мы будем праздновать производство миллионной упаковки Визомитина. Внутри каждой упаковки мы пишем телефон и адрес, по которым можно обращаться, если от применения препарата возникли побочные эффекты или стало хуже. За всю историю было всего 4 письма о рези в глазах после капель визомитина, в том числе письмо от дамы, которая написала, что Визомитин ей совсем не помог, да еще и зуд начался. Написала, что врёт Скулачев Познеру, что там есть телефон. Никакого телефона, дескать, нет. И тут мы получили сообщение из Нижнего Новгорода, что появились фальшивки. Поддельный препарат продают вдвое дешевле, а действующего вещества там нет. Обнаружить фальшивку несложно: наш препарат не боится почти ничего, но разлагается на свету. Квант света попадает на содержащийся в нем хинон — и всё, вещество моментально разрушается и теряет свое действие. Поэтому внутреннюю часть коробочки мы делаем черной, а эти жулики, не зная, что к чему, — белой. И телефона, соответственно, не пишут.

— А что по поводу китайского порошка из ионов Скулачева? Они имеют к вам отношение?

— Под этим названием некие китайцы продают свой антиоксидант квертицин. Наши друзья даже присылали нам его на экспертизу, и с помощью своего прибора мы определили, какой это антиоксидант. А потом неожиданно в продаже появляется «порошок Скулачева» на основе квертицина. Это не совсем фальшивка, но обман в том смысле, что к нашему препарату он не имеет никакого отношения.

— А китайский антиоксидант работает?

— Конечно, нет.

— Знаю, вы вообще придерживаетесь точки зрения, что обычные антиоксиданты не работают, а возможно,даже вредят.

— Антиоксиданты полезны для организма только в том случае, если их не хватает. А если у вас разнообразное меню, много овощей и фруктов, молочных продуктов, мясо, хлеб, то зачем вам дополнительные витамины? Они в общем-то не нужны — организм их быстро распознает и уничтожает. Кроме того, антиоксиданты не всегда полезны. Немецкий биохимик Майкл Ристоф считает, что применение антиоксидантов вообще вредно. Получая их извне, организм отключает собственные защитные системы. Это, конечно, крайняя точка зрения. Но правота немецкого коллеги в том, что антиоксиданты распределяются по всему организму без разбора. А свободные радикалы кое-где просто необходимы, и разрушать их там ни к чему. Некоторые сигнальные пути в организме основаны на свободных радикалах, и если их «придавить» антиоксидантами, то вреда может быть больше, чем пользы. Вывод — эти вещества, по-видимому, не годятся для профилактики тех или иных нарушений. Они могут быть использованы только в патологических случаях.

— Как-то вы обещали создать «таблетку от старости» — ваш главный препарат. Как продвигается работа?

— Я уже немного рассказал о том, как действует наше вещество, если вводить его в виде инъекции или жидкости, которую разводят в воде. Этот препарат, который называется пластомитин, я сам пью уже в течение пяти лет. Считаю, что эффект налицо. Во-первых, у меня стали появляться темные волосы. Все домашние это отмечают. Выпадать перестали, хотя дело шло к лысине. Сейчас пышная шевелюра. Есть и какие-то изменения кожи — она становится мягче и эластичнее, исчезли морщины на лице. Мой брат, увидев меня после длительного перерыва, спросил: куда ты дел свои морщины?

Но самое главное — существенно повысилась работоспособность. Я могу работать многие часы, не прерываясь ни на что. Недавно так хорошо пошел этот процесс, что я писал страницу за страницей, потеряв счет времени. И мысли появлялись новые, свежие. Наконец, я почувствовал, что устал. Проанализировав это ощущение, я понял, что устали… ноги, потому что работаю я стоя, на балконе или у открытого окна, пишу на конторке, сделанной из детской парты, приколоченной к столу, на своем балкончике на даче. А вот голова совсем не устала. Когда посмотрел на часы, выяснилось, что я писал 14 часов кряду! И за всё это время я лишь выпил две чашки кофе. Ничего не ел, и не хотелось.

— Но ведь это тоже полностью соответствует вашей теории. Надо постоянно держать себя впроголодь, и это тоже отодвигает старение.

— Не совсем так. Голодать не надо, надо держать себя так, как это принято например, в религиозных постах. Сам я человек не религиозный, но считаю, что когда стали убивать священников, разрушать храмы, — это было одним из самых страшных грехов советской власти. Нельзя было жечь священные книги, которым люди верили. Многие столетия это был единственный источник, где содержались важные знания о том, как надо жить. Причем во многих смыслах — как в нравственном, так и в физическом. Библия тогда была единственным источником передачи информации. Безграмотность тогда была чудовищной, и многое из того, что там записано, люди воспринимали как рецепт. И это замечательные рецепты сохранения в порядке своего тела и духа. Посты — это идеальный способ продления жизни. Организм воспринимает пост, как сигнал голода, а это очень сильный мотиватор. Значит, надо все силы бросить на то, чтобы найти еду. А вот еще одно новое знание, которое я почерпнул буквально месяц назад: если есть программа старения, то должна быть программа антистарения, которая её сдерживает. Это две параллельно действующие программы. И результирующее — как борьба двух начал. За программу старения отвечают активные формы кислорода, а за антистарение, по всей видимости, гормон мелатонин и природные антиоксиданты.

— Как, кроме разумного голодания, мы можем активизировать программу антистарения?

— Большие физические нагрузки, активные занятия спортом, движения, ходьба, плаванье.

— А позитивный настрой?

— Да, и это тоже не помешает. Ведь что такое негативный настрой? Когда всё вокруг представляется в мрачном свете, потом всё начинает болеть, а боль — это один из основных механизмов феноптоза. Таким образом, мы сами запускаем программу своего уничтожения.

— Совершенно верно. Помните, как в знаменитой пословице: «Если бы молодость знала, если бы старость могла»? Так вот, я только сейчас стал понимать многие глубинные биологические процессы, когда, казалось бы, силы уходят и старость подступает всё ближе. Было бы обидно не получить возможности эти мысли оставить потомкам. И я очень рад, что с помощью разработанного нами средства такие возможности стали появляться. Представляете, какие перспективы это может открыть для науки, для спорта, для искусства? Но пока что я как изобретатель SkQ — единственный человек, который имеет право это средство испробовать на себе.

При этом я ужасный скептик и всегда сомневаюсь в том, что придумываю. Готов пробовать на себе. Дальше — серьезный барьер, я не готов пробовать это средство на других людях, даже если они просят. Понимаю, что должны пройти многочисленные испытания, чтобы оно было, прежде всего, безопасным.

— Проблемой старения вы занялись четверть века назад, в отличие от большинства геронтологов достигли больших результатов, но сохраняете большой скепсис по отношению ко всему, что делаете. Это удивительно.

— Это потому, что я знаю, какие перед нами стоят задачи. И понимаю, что всё достигнутое — это пока мелочи, поделки, а не конечный результат, к которому я стремлюсь.

— Вы достигли уровня Сократа: «Я знаю, что ничего не знаю»?

— В общем, да. Конечно, я уже кое-что понял. Более того — это самое счастливое время в моей жизни в смысле творческом, потому что я занимаюсь тем, что мне по-настоящему интересно. Моё призвание — это в сверхсложных биологических системах интуитивно находить ответы на самые важные и самые сложные вопросы. Меня всегда восхищало выражение Микеланджело: «Беда человека не в том, что он поставил перед собой высокую цель и не достиг её, а в том, что растратил жизнь на достижение целей неважных, незначительных». Меня всегда мучило то, что я работаю не совсем по специальности. Те новые вещи, которые я открыл, больше описательные. Ну кто, например, знал, что митохондрии — это электростанции? Мы открыли механизм движения бактерий. Кто знал, что у них есть самый настоящий электромотор?

— Потому что это — частные проблемы. А мне хотелось бы сформулировать фундаментальные законы биологии.

— Я поняла! Как физики хотят создать Теорию Всего, так и вы хотите создать такую теорию в биологии. И, исходя из этой теории, показать человечеству путь, как можно обойти программу старения.

— Голый землекоп, будучи более древним, чем мы, существом, смог это сделать, — а мы только недавно вступил на тот же путь. В то же время, всё имеет свою закономерность. Я уверен, что никогда бы не открыл законы движения бактерий, если бы не знал об электромоторе, придуманном физиками, которые полагали, что это они впервые изобрели такое устройство. Ничего подобного! Его изобрела биологическая эволюция, но просто внутри клеток он очень маленький. В моторе бактерий есть идеальный диск, сделанный из белка и вращающийся под действием электрического поля.

— Так ведь считается, что и колесо изобрели люди. Выходит, тоже нет?

— Выходит, так. Вся деятельность бактериальной клетки напоминает искусную, удивительным образом организованную работу крошечной электростанции.

— А почему вам потребовался такой большой отрезок времени, чтобы начать разрабатывать «Ионы Скулачева»?

— Да, с того момента, когда американский академик Дэвид Грин предложил такое название открытым нами ионам, и до начала проекта прошло целых сорок три года. Дэвид был корифеем биоэнергетики. Именно он придумал сокращения Sk+ и Sk— для наших проникающих ионов. Название «SkQ» — это ион Скулачева (Sk) и хинон (Q от английского «quinon»). Хинон в SkQ — это пластохинон, природное вещество растительного происхождения, которое мы прицепляем в нашему «электровозу» — Sk+, следующему прямиком в клетку, а в клетке — в митохондрию.

Когда эти исследования только начинались, М. Мерфи взял хинон человеческий — убихинон. Коэнзимы на его основе и сейчас продаются в аптеках. Но он неважный антиоксидант. Даже при небольшой передозировке он превращается в свою противоположность — прооксидант. Ничего, естественно, не получилось. А мы подумали, как бы шутя: ну зачем мы будем повторять то, что уже сделано? Возьмем не человеческий, а растительный хинон — пластохинон. Почему у растений? Дело в том, что митохондрии поглощают кислород, превращая его в безобидную воду. И это главный способ защиты клетки от кислорода. А хлоропласты растений, наоборот, образуют кислород. Наверное, пластохинон хлоропластов — лучший антиоксидант, чем коэнзим Q митохондрий. Впоследствии я узнал, что это действительно так, но на первых этапах нашего проекта это было чисто интуитивное решение.

— Однако же интуиция тоже основана на глубоких фундаментальных знаниях.

— Конечно! Есть хорошая шутка о том, что таблицу Менделеева первым увидел во сне Пушкин. Но ничего не понял. А Иван Петрович Павлов пропагандировал, что без идей не увидишь фактов.

— И всё же — что такое, по-вашему, интуиция?

— Это фантастическое свойство мозга, союз подкорки с корой. Вся эта неведомая информация, почерпнутая как бы из ниоткуда, на самом деле есть. Мы помним абсолютно всё, что увидели. Вот мы сейчас сидим, а я кручу в руках карандаш. И вы это запоминаете. Вы не можете это не запомнить. Но тропинка к этому знанию, к этой информации зарастает. Однако, если вы будете постоянно на эту тему думать, однажды вы вспомните про этот карандаш. Эти тропинки однажды открываются — в силу каких-то чрезвычайных обстоятельств, экстремальных ситуаций, глубоких раздумий или просто покоя. Вот почему некоторые открытия приходят ученому во сне, как вспышка, как озарение.

— Так почему так много времени потребовалось для разработки препарата — почти 15 лет?

— Когда мы начинали, неосведомленный человек мог бы воспринять проект как полнейшее мракобесие. Мы спорим с Дарвином! Никто не стал бы нас тогда даже слушать. А я человек практичный. Понимал, что сначала хорошо бы стать авторитетом. Оказалось, что с годами мой индекс цитирования поднялся на заоблачную для биологов, работающих в России, высоту. Появился шанс, что ко мне прислушаются.

 Еще один момент — исчезла Советская власть, при которой наш проект тоже никогда бы не появился. В те годы я уже стал директором института химико-физической биологии им. А.Н. Белозерского МГУ, который вырос из лаборатории. Его я возглавляю последние 43 года. Потом В.А. Садовничий придумал создать факультет бионженерии, где я стал деканом. Я так любил свой институт, что очень боялся, как бы он не прошел стандартный советский путь, — выстарится. Мне нужна была молодежь. Я помню, как в 60-е годы одна аспирантка так быстро бежала по коридору с каким-то пробирками, что не заметила стеклянные двери и влетела в них лбом. А тут я захожу в институт — а там пусто. Люди-то где? Никто уже не пробьет стеклянную дверь. Сотрудники дряхлеют. И тогда я понял, что нам необходим свой факультет. Обязательно маленький, чтобы как в Оксфорде, научных сотрудников было столько же, сколько студентов. Чтобы не один преподаватель на группу в 50 человек, а один к одному. Сейчас наш факультет — самый трудный по поступлению в МГУ. Проходной балл уже третий или четвертый год самый высокий.

Еще одна вещь — чисто прикладная. Мы должны отработать вложенные в нас деньги, показать тем людям, которые платят по 500 рублей за флакончик визомитина, что они потратились не зря. Здесь результат должен быть налицо, иначе я пополню список несчастных геронтологов, про которых говорят: у всех тех, кто боролся за бессмертие, одна общая черта — все умерли.

Я всем говорю, что за бессмертие вообще не борюсь. Это совсем другая история. Я борюсь со старением. По всей видимости, на 700 лет жизни человек мог бы рассчитывать. Уход из жизни — по собственному усмотрению.

— Опять напрашивается аналогия с Библией и библейскими долгожителями.

— Совершенно верно. При советской власти, занявшись прикладной наукой — изобретением принципиально нового лекарства, я терял свой главный щит против партбюрократов, которые не могли выговорить мою тему «окислительное фосфорелирование», а значит не могли и вмешиваться в моё фундаментальное исследование. Высунься я раньше, всю нашу семью могли бы выгнать куда-нибудь в Магадан. Я уже упоминал про деда. Так вот. Он был личным другом Ленина, принимал у него членские взносы, когда был секретарем ячейки РСДРП в Бельгии, и Ленин, проезжая, у него остановился. Семья ютилась в рабочем пригороде Льежа. Бабушка рассказывала, как они спорили с дедом, кто из них будет спать на полу. Кровать одна была. При этом бабушка никогда не рассказывала, чем же все закончилось. Как-то, уже будучи подростком, я набрался наглости и спросил: «Бабушка, а где же Ленин спал?» — «Конечно, на кровати». Троцкий и другие «контрреволюционеры» постленинского периода были знакомыми деда. Если бы ему всё это припомнили, его бы расстреляли, а мы как члены семьи врага народа отправились бы далеко и надолго.

— Вы сознательно выжидали?

— Нет, я не знал, что будет, просто понимал, что заниматься прикладной наукой нельзя. Вот такой пример. Я был беспартийным. И когда меня пригласили в Балтиморский университет, я полгода ждал разрешения на выезд и не дождался. Потом уже выяснилось, что существовали списки беспартийных, которых нельзя на долгий срок выпускать за границу. Особенно в самую страшную империалистическую страну — Америку, в которой политически незрелому человеку просто не выжить. Это они о нас заботились, понимаете? А так — кто знает, может быть, я сейчас жил бы там. Хотя я очень люблю русский склад мысли, широту подхода, риск и удаль, свойственные моим соотечественникам. Там всё иначе — очень прагматично. Недаром там хорошо восприняли Дарвина. Всё ради идеи. А ведь он не был так прост и однозначен, как его трактуют некоторые дарвинисты. Он, например, признавал альтруизм у животных.

А третья причина состояла в том, что это очень дорогой проект. Государство никогда не дало бы таких денег.

— А кто же их дал?

— Стечение обстоятельств почти фантастическое. Я как декан участвовал в деканских совещаниях ректора, и однажды рядом со мной очутился Олег Самуилович Виханский, декан нового факультета высшей школы бизнеса. А он многие годы был экономическим советником Олега Владимировича Дерипаски. Дерипаска — выпускник физфака, и у него красный диплом. Олег Самуилович стал меня расспрашивать, как дела. Я говорю: «Всё хорошо, только денег нет». Объяснил, зачем нужны деньги. И он предложил свести меня с Дерипаской. Тот выразил согласие. Как сейчас помню: на праздновании Татьянина дня мы подошли к памятнику Павлову на втором этаже главного здания МГУ, и я зачем-то, видимо, для надежности, ухватил памятник за ногу. А с другой стороны ноги стоял Дерипаска. Он тогда был самым богатым человеком России. Олег Владимирович сказал: приезжайте, попробую вам помочь. Приехал. Я пытался даже рассказать ему об электричестве в митохондриях, но он перебил и сказал: «Владимир Петрович, не надо. Я уже знаю, что вы самый цитируемый биолог в Россию. Мне этого достаточно. Этого не купишь».

И спросил — сколько? Я совершенно растерялся. Из суеверных соображений я не стал подсчитывать заранее, решил, что как-нибудь решу на ходу. В голове бешено закрутились цифры, и я сказал первую пришедшую мне на ум, как мне казалось, чудовищную сумму — 120 тысяч долларов. Стоял 2002 год, очередной кризис, финансирования на оборудование вообще не было.

И эти деньги стали для нас спасением. Я был вне себя от счастья. Так продолжалось ровно столько, сколько живут мыши в плохом виварии — около двух лет. Денег на строительство нового вивария еще не было. И мы начали проводить свои эксперименты в старом. На 250 мышах мы осуществили свой опыт: давали им свой препарат и смотрели — сдохли или не сдохли.

Через два года мы увидели картину, что все мыши, не получавшие SkQ, умерли, а те, что его получали, — живы. И когда я это увидел, понял, что пора идти к Дерипаске со следующей просьбой: о том, что нам нужен не просто грант, а инвестиционный проект лет на 15, что он потянет не меньше, чем на миллиард рублей. В этом ужас нашей науки — геронтологии: опыт должен продолжаться многие годы.

И что вы думаете? Дерипаска немедленно распорядился сделать такой проект, который у его помощников тут же получил скептическое название «Дохлая крыса». Они категорически возражали против такого проекта — он стукнул кулаком. Он хозяин. Вот еще одно отличие от Советской власти. Там бы никто кулаком не стукнул и денег не дал. При этом у меня есть одна омерзительная черта: я совершенно не умею врать. Иногда надо бы смолчать. А я возьми и скажи: «Только имейте в виду — я не обещаю, что у нас что-то получится». Потом подумал и добавил: «Но от заусенца точно поможет». Дерипаска засмеялся и сказал: «Ну хорошо, тогда в университете будет еще одна хорошо оснащенная лаборатория». Самое смешное: от заусенцев наш экзомитин, действительно, прекрасно помогает.

— Сейчас Дерипаска с вами уже не сотрудничает?

— В 2008 году О.В. Дерипаска исчез с моего горизонта. Он просто закрыл все свои инвестиционные проекты. Семь месяцев проект висел в воздухе. 300 человек из семи стран были без зарплаты. Нас «подобрал» А.Б. Чубайс по просьбе нашего ректора В.А. Садовничего. Ректор устроил в нашем институте семинар — это было что-то типа конкурса инвестиционных проектов. Помню, я написал на нашем слайде: «For sale» — «Продаётся». Чубайсу это страшно понравилось. И он сказал: «Мы вас поддержим». Тогда мы просили уже больше — 1,3 миллиарда рублей. К тому времени было уже многое сделано, о нас знали. Через какое-то время мы деньги получили. Чубайс нашел нам банкира, который дал половину денег. Правда сейчас эти инвестиции уже год как закончились, но мы сумели встать на ноги. Зарабатываем достаточно, чтобы проект двигался вперед. Хотя для «полного хода», конечно, средств маловато.

— Владимир Петрович, и всё-таки: пресловутая таблетка от старости когда-нибудь появится?

— Конечно. Лабораторные исследования раствора SkQ давно прошли, поэтому мы взялись за таблетку. Я обещал сделать таблетку — и обязательно сделаю. Фармакологи ставят эту форму значительно выше, потому что она лучше хранится, да и привычнее людям, чем раствор или ампула. Проглотил — и забыл. Прошли первые стадии испытаний раствора SkQ на людях, когда надо убедиться, что здоровые молодые люди не заболели от этого средства. В одной из ведущих московских больниц это было сделано еще год назад. Таким образом, мы доказали безопасность нашего средства. Сейчас мы находимся на пороге второй стадии клинических исследований, когда должна быть вылечена какая-либо болезнь. Это мы и постараемся продемонстрировать. Третья стадия — это большое количество больных, тысячи людей, с самыми разными заболеваниями. Чтобы такое испытание поднять, понадобится сотрудничество с крупной фармкомпанией — т.н. «большой фармой». Это непросто. В нашей стране испытания идут довольно туго: у нас до сих пор принято считать, что старение — это нормальный процесс, которому нельзя помешать. На самом деле это, конечно, не так. Старение — это целый комплекс нарушений, с которыми можно и нужно бороться. Может быть, наше средство не будет называться «таблеткой от старости», а станет лекарством от конкретных болезней, чаще всего развивающихся с возрастом, — гипертония, болезнь Альцгеймера, болезнь Паркинсона, заболевания сердечно-сосудистой и костно-мышечной систем… Постепенно, как это было с каплями для глаз, список показаний будет расширяться.

— И всё-таки — какой прогноз? Когда «таблетка от старости» российского производства появится в аптеках?

— Меньше десяти, но больше трех лет. В таком интервале мы этот продукт дадим на российский рынок. Не знаю, будут ли это таблетки или, может быть, раствор — эликсир. Эликсир — тоже звучит неплохо, а?

— Эликсир жизни. Средство Макропулоса.

— Я бы предпочел иначе — «Средство Скулачева».

Беседу вела Наталия Лескова

Фото Андрея Афанасьева