Академик А.С. Тиганов — видный российский психиатр, доктор медицинских наук, профессор, автор более 200 научных публикаций, заслуженный деятель науки РФ, научный руководитель Научного центра психического здоровья РАН, заведующий кафедрой психиатрии Российской медицинской академии постдипломного образования, эксперт ВОЗ по проблемам психического здоровья, главный специалист Управления делами Президента РФ, — оказался человеком мягким, интеллигентным, открытым, любящим юмор и невероятно интересным в общении. Никакого пронзительного взгляда, обескураживающих вопросов и попыток влезть в душу. Общение с ним, как мне кажется, должно само по себе иметь мощный терапевтический эффект — просто потому, что он умеет слушать и понимать собеседника. Ну, и конечно, к приятной беседе располагает самый лучший чай, какой я пробовала во время интервью, — крепкий, настоящий, заваренный в фарфоровом чайнике. А потом еще и кофе, сваренный по-особому, с корицей. И экскурсия по отделениям: кабинеты психологической разгрузки, редкий аппарат ТКМС — транскраниальной магнитной стимуляции, эффективной при депрессиях и пограничных расстройствах, ударно-волновая терапия, тренажерный зал с расслабляющей музыкой и гидромассажная ванна… И врачи, которые разговаривают с пациентами ласково, как с детьми: «Подожди меня, дорогая, я к тебе скоро подойду, и поговорим обо всем подробно». В результате хочется остаться здесь, чтобы отдохнуть от вечной суеты мегаполиса и стрессов, которые порождает жизнь в нём. А хронический стресс, как известно, порождает депрессию — таинственный недуг, количество случаев которого год от года растет. Почему это происходит и что с этим делать, — об этом и многом другом наш разговор.

— Александр Сергеевич, для вас всё начиналось неоднозначно. Были колебания — то ли история, то ли медицина. Почему выбрали медицину?

— Родился я в Москве, на Арбате, в Денежном переулке. Мои родители — инженеры, окончившие Ленинградский электротехнический институт. Я окончил школу в поселке Салтыковка, одну из лучших школ Подмосковья. В школе преподавали замечательные педагоги, а что касается одноклассников, то их, к сожалению, осталось немного, и они продолжают оставаться моими близкими друзьями. Но, действительно, во время учебы в школе я принял решение стать историком. Этому в значительной степени способствовал наш преподаватель, который одновременно был заместителем декана исторического факультета МГУ. Я был введен в круг историков, которые работали на этом факультете, что было, конечно, очень интересно и лестно для меня.

Неожиданно мне попалась книга Викентия Вересаева, его воспоминания. Как известно, он учился в Дерптском университете, где окончил исторический факультет, а потом получил второе образование и стал врачом. Он был убежден, что таким образом принесет большую пользу человечеству.

Я решил сделать наоборот: окончить медицинский институт, а потом, как я полагал, у меня будет время, чтобы заниматься историей. Но, стоило мне поступить в медицинский институт, как стало ясно: времени у меня не будет. Так я целиком и полностью погрузился в медицину.

— Вам было сразу ясно, что это будет психиатрия?

— Нет. Вариантов было очень много. На первом курсе я неожиданно обнаружил явные способности к органической химии. Академик В.М. Родионов, заведующий кафедрой, считал, что я должен учиться на химическом факультете МГУ. Я поехал туда. На факультете меня приняли холодно, мне не понравились закопченные помещения лаборатории, сотрудники в несвежих синих халатах. Я уехал, совершенно разочарованный. А затем у меня появился интерес к другим дисциплинам. На третьем курсе начались клинические лекции, и я окончательно понял, что медицина должна стать моей профессией.

И, конечно, первое увлечение, которое бывает почти у всех — это хирургия. Я очень много дежурил, держал крючки во время операций, посещал кружок.

Потом, как ни странно, меня увлекла патологическая анатомия. Заведовал кафедрой академик Ипполит Васильевич Давыдовский. Это был очень образованный и эрудированный ученый, сохранивший прекрасную память до последнего дня своей жизни. Это был даже не патологоанатом, а патолог, понимавший суть и характер патологических процессов при той или иной болезни. Было невероятно интересно, хотя и сложно понять, как он видит результат, к которому привела болезнь человека, безжизненно лежащего на анатомическом столе, как он смог увидеть и реставрировать весь её ход.

Годы шли, меня невероятным образом увлекла микробиология и иммунология, а когда в числе клинических дисциплин появилась психиатрия, мне стало ясно, что это та наука, которой я хотел бы посвятить свою жизнь.

В нашей семье жила папина сестра — известный московский специалист, заместитель главного психиатра Москвы, много лет она работала с академиком В.А. Гиляровским, однако ранее я никогда не думал посвятить себя этой науке.

Вплотную я столкнулся с психиатрией на соответствующей кафедре, которую возглавлял академик О.В. Кербиков; он прекрасно читал лекции, демонстрировал сложных больных. Одновременно проходили и практические занятия, на которых ассистенты кафедры обучали студентов, как нужно беседовать с больными, что нужно для того, чтобы добиться контакта с ними. Естественно, много времени уделялось и клиническому разбору случаев.

— То есть вам было интересно общаться с пациентами?

— Да. Это было увлекательно. А на шестом курсе мы целый год проходили практику в психиатрической больнице. Это была больница, где находилась кафедра психиатрии Второго медицинского института, который возглавлял Олег Васильевич Кербиков.

А потом мне крупно повезло. Пожалуй, это самое большое везение моей жизни. Меня приметил академик А.В. Снежневский.

— Это ваш учитель?

— Да. Он заведовал кафедрой в Центральном институте усовершенствования врачей. Сейчас это кафедра Российской медицинской академии последипломного образования. Ранее в клиническую ординатуру после окончания института не принимали без практического стажа, однако Андрей Владимирович добился, чтобы меня приняли. Несмотря на мою молодость и слабую психиатрическую подготовку, коллектив кафедры с большим вниманием отнесся ко мне, я постоянно ощущал внимание и поддержку как старших, так и молодых сотрудников кафедры.

— А почему, как вы думаете, он вас выделил? Может быть, что-то в вас разглядел?

— С Андреем Владимировичем я беседовал несколько раз. Мне трудно сказать, какие мои качества заинтересовали его. Может быть, это был неподдельный интерес к психиатрии и к больным, может быть знакомство с современной психиатрической литературой и психиатрией прошлого, а может быть, плохо скрываемое желание работать в его клинике, основной проблемой изучения которой была шизофрения. Спустя несколько лет Андрей Владимирович издал учебник и подписал его мне: «Будущему заведующему кафедрой психиатрии от одного из авторов». Хотя я еще не был даже аспирантом. Он оказался прав. Больше 50 лет я заведую кафедрой, совмещая это с работой здесь, в Центре психического здоровья. На протяжении всей жизни я чувствовал его руку, его помощь.

Андрей Владимирович Снежневский был замечательный ученый, врач и человек. В настоящее время продолжают оставаться значимыми его труды, посвященные шизофрении, работы, содержащие нетрадиционные представления о психических расстройствах при атрофических процессах и соматических заболеваниях, исследования по организации психиатрической помощи. Андрей Владимирович любил больных, он не прощал безразличного отношения к пациентам, строго наказывал за ошибки, связанные с недостаточно серьезным исследованием больного, пытался всеми силами помочь пациентам.

Известны так называемые «земские приемы», когда по утрам Снежневский осматривал больных, которые часто приходили к нему без направления, за помощью и советом. Он никогда не брал денег за консультации и не одобрял частную практику врачей. Он полагал, что каждый врач, работающий в государственном учреждении, должен сделать всё, что в его силах, для того, чтобы вылечить пациента. Андрей Владимирович был замечательным педагогом: его лекции и клинические разборы вызывали огромный интерес не только сотрудников кафедры и врачей больницы; на этих конференциях собирались врачи, работавшие в других больницах и диспансерах. Лекции А.В. Снежневского, прочитанные на циклах усовершенствования, продолжают оставаться актуальными и крайне необходимыми для познания клинической психиатрии. Как в своих научных исследованиях, так и в педагогической практике А.В. Снежневский пытался показать, что психиатрия является наукой со своими законами и закономерностями, иногда позволял себе говорить о психиатрии как о точной науке.

— А почему она точная?

— Потому что диагностика заболевания основывается на закономерной смене синдромов (состояний), каждый из которых, в свою очередь, представляет собой закономерную совокупность симптомов (признаков) болезни.

Могу привести такой пример. Вот существует болезнь Пика, сейчас ее называют «лобно-височная дегенерация». Она имеет такую особенность — некоторый инициальный период, который не является специфическим. То есть обладает целым рядом особенностей. Появляются нарушения памяти, снижение критики к своему поведению, к своему состоянию, появляется некоторая легкость, бестактность и так далее.

— Очень много таких людей — бестактных и с короткой памятью.

— Да, но в случае болезни Пика патология имеет разную мозговую локализацию. Она может быть в области лба — лобная локализация. Она может быть в области виска — это височная локализация. Темени — теменная локализация. Соответственно мы видим картину ту или иную. Если это лобная локализация, то возникает, допустим, бред величия. Пациент начинает говорить: я необыкновенный человек, и у меня невероятное количество денег, машин и так далее. Если это височная локализация — там совсем другая симптоматика, так называемая стоячая, когда человек совершает одни и те же движения, говорит одни и те же слова и т.д. И всё это мы можем зарегистрировать на основании беседы с больным.

— Даже без исследования мозга?

— Вот я к этому и веду. Но если при этом мы проводим, допустим, компьютерные исследования мозга, то мы никогда не ошибаемся.

— Никогда? Ни разу не было у вас необъяснимых случаев?

— Не было. Не бывает ошибок. Потому что эта локализация отвечает за эти участки мозга, которые выглядят определенным образом.

— А обмануть вас нельзя? Ведь периодически мы видим фильмы, где по сюжету человек так ловко прикидывается сумасшедшим, что даже опытные психиатры не могут этого распознать.

— Наверное, не слишком опытные. Ведь каждый синдром состоит не из случайных симптомов, а из тех, которые тесно связаны друг с другом. Они образуют клиническую картину, которая имеет свои особенности и оттенки, но подчиняется законам синдромологии. Для того, чтобы симулировать заболевание, нужно детально изучить дисциплину, не ошибиться в воспроизведении того или иного синдрома, что практически нереально.

— Неужели больше не приходилось сталкиваться с симулянтами? А молодые люди, которые не хотят в армию? Или те, кто нарушил закон?

— Я не являюсь судебным психиатром и не принимаю участия в работе судебной психиатрической экспертизы. Существует положение, что членом судебной психиатрической комиссии должен быть психиатр, обладающий сертификатом специалиста в области судебной психиатрии.

— Наверное, это неправильно, потому что ваше участие предполагает независимую точку зрения. А там уже корпоративная этика начинается.

— Конечно, независимая точка зрения имеет несомненное значение, однако при решении судебно-психиатрических вопросов возникает большое число проблем, с которыми редко приходится сталкиваться психиатрам, работающим в области общей психиатрии.

А если говорить о симулянтах… Пожалуй, один раз мне пришлось с таковым столкнуться. Мне пришлось в своё время участвовать в расследовании одного очень крупного финансового преступления. Это было еще во времена СССР. А в то время, когда крупные финансовые нарушения имели место, то обычно этим занималось не министерство внутренних дел, а комитет госбезопасности. Этот человек, не будем называть его фамилию, производил шерстяные кофты. А там надо было сделать такую вещь. Допустим, идут два мотка шерсти. Один хороший, другой скверный. Он работал и на открытую торговлю, и на внутренний рынок, для каких-то близких и родных. Из хорошей шерсти делали хорошие вещи, а из плохой — те, которые шли на продажу. Я уж не говорю о том, что ему пришла в голову мысль уменьшить толщину нити. И за счет этого были украдены миллионы рублей. По тем временам это были колоссальные деньги. И, понимая, что ему светит, он говорил, что психически болен. И я туда поехал.

Я ни разу в жизни до этого не видел симулянта. Это был первый и последний раз. Я посмотрел его. Ну, мы, конечно, придирчивые люди — психиатры, но я вижу, что он своеобразный человек. Целый ряд особенностей и эпизодов его жизни мне очень не понравились. Как-то они выпадали из общего контекста той личности, которую я себе представил, когда общался с ним. И тут я выяснил, что, оказывается, у него было три брака, и в каждом рождался ребенок, который страдал шизофренией. Мне все сразу стало ясно.

— Зачем же он симулировал?

— Так ему, видимо, казалось убедительнее. Я уже говорил о том, что всякий синдром имеет очень точное сочетание неких ингредиентов, отдельных симптомов. Так вот, у него эти симптомы вылезали за рамки, а так не бывает в психиатрии. Не бывает, допустим, зрительных галлюцинаций у больного одновременно со слуховыми. Я написал тогда, что он страдает душевным заболеванием, хотя симуляция также имела место.

— Александр Сергеевич, существует огромное количество примеров в литературе, как трудно быть психиатром. У Чехова есть множество рассказов на эту тему. Всё создает впечатление, что психиатр не может оставаться здоровым человеком. Как же вам это удалось?

— Как правило, психиатры достаточно здоровые люди, хотя в отдельных случаях, действительно, врачи идут в психиатрию, потому что сами испытывают определенные проблемы и надеются понять их «изнутри».

— У вас тоже так было?

— Нет. Слава Богу, не было. Как я уже говорил, меня интересовала психиатрия как наука.

— А что вас тогда заинтересовало? Больные люди, у которых нарушена психика, мучимые внутренними переживаниями, не свойственными здоровому человеку... Что увлекло вас в этих состояниях?

— Мне трудно сказать, что конкретно меня увлекло. Для меня было всё интересно, начиная от понимания состояния больного, обоснования диагноза, вопросов терапии, заканчивая современными теориями психиатрии. Психиатрия — очень разносторонняя область. Врачу-психиатру часто приходится сталкиваться с деятелями искусства: художниками, писателями, музыкантами. И если психиатр обнаруживает отсутствие элементарных знаний в той или иной области, это затрудняет контакт с пациентом. Поэтому всё время приходится расти и совершенствоваться. Когда читаешь биографии известных психиатров, поражаешься их эрудиции, энциклопедической образованности, безукоризненному знанию иностранных языков. Все это делает фигуру психиатра крайне привлекательной для пациента с высоким интеллектом и образованием.

— Я читала про ваше увлечение классической музыкой, театром, литературой. Это все потому, что это необходимо для профессии?

— Нет, это воспитание в моей семье. Это вопрос общей культуры. Конечно, я не могу беседовать на равных с физиком или математиком. Мне сложно понять, излагает ли он передовую теорию или это заблуждение, однако я хотел бы надеяться, что в какой-то степени могу поддержать беседу с тем или иным деятелем искусства, что бесспорно способствует контакту с пациентом.

— У вас никогда не возникали депрессивные настроения в результате вашей работы?

— Существует определение депрессии, признанное Всемирной Организацией Здравоохранения; речь идет о клиническом состоянии, требующим, как правило, наблюдения психиатром и адекватной терапии. Разумеется, периоды плохого настроения и тяжелого психоэмоционального состояния у меня, как у большинства людей, были: иногда они были связаны с неудачами профессионального характера, иногда — с заболеваниями или смертью близких. Я никогда не пользовался в этих случаях антидепрессантами, как правило, мне очень помогало сочувствие и поддержка моих близких и друзей.

— Мы часто обсуждаем с собеседниками, какими качествами должен обладать врач той или иной специальности. Например, хороший хирург должен уметь принимать быстрое решение, руки у него должны правильно расти. Какие качества должны быть присущи психиатру?

— Основной целью профессиональной деятельности психиатра является оказание психиатрической помощи всякому нуждающемуся. Существуют принципы, которые должен выполнять психиатр при исследовании больного. Любые проявления превосходства над пациентом со стороны психиатра недопустимы. Психиатр не должен навязывать пациенту свои философские, религиозные и политические взгляды. Унижение психиатром человеческого достоинства больного, негуманное, немилосердное отношение к нему также недопустимы и являются грубейшим нарушением профессиональной этики. Психиатр должен стремиться к установлению с пациентом терапевтического сотрудничества, основанного на взаимном согласии, доверии, правдивости и взаимной ответственности. Психиатру следует уважать право пациента на согласие или отказ от предлагаемой психиатрической помощи. Должно быть невероятное терпение. Иногда с больным приходится говорить очень долго. Он может повторять одно и то же несколько раз, и если вы его оборвете, то контакт нарушится. Восстановить его будет трудно. А контакт с больным — это самое важное. Если он вам не доверяет, относится к вам без уважения, — ничего не получится.

— Но ведь это касается любого вида врачевания.

— Конечно. Естественно. Но у нас это особенно важно. Доктор И.Ф. Люли, член Императорского попечительского совета (1768–1846 гг.), писал так: «Имей сожаленье к ближайшему твоему, потерявшему драгоценнейшее для человека — рассудок, не отказывай подать ему руку благодетельной помощи и страшись не признавать его себе подобным».

— Александр Сергеевич, вы 20 лет жизни связаны с этим институтом, теперь центром психического здоровья РАН. Были директором — сначала института, потом центра. Что удалось сделать наиболее важное за это время?

— Самое главное и самое основное — это дальнейшее развитие основных концепций психиатрии, развитие основных положений психопатологии и клиники психических заболеваний, содержащихся в трудах А.В. Снежневского и других выдающихся отечественных и зарубежных психиатров. Трудно перечислить все, что было сделано за эти годы. Это дальнейшее исследование психопатологии и клиники шизофрении в различных возрастных аспектах, это изучение атрофических заболеваний позднего возраста и, в первую очередь, болезни Альцгеймера. Это развитие биологической психиатрии в тесной связи с психопатологией и клиникой психических нарушений. Значительное место в работе Центра занимали исследования, связанные с организацией психиатрической помощи. Немаловажно обучение молодых психиатров в клинической ординатуре и аспирантуре. Мало того — это, пожалуй, для нас самое важное. К сожалению, в настоящее время психопатологическое и клиническое исследование больного заменяется заполнением анкет и схем, а диагноз строится на основании умозрительных заключений.

— Это касается не только психиатрии. Можно даже не смотреть на пациента: вот его анализы, вот его заключение — всё ясно.

— Совершенно верно. У меня дочь детский гематолог. Когда-то она проходила стажировку в США, в Мемфисе — основном центре детской гематологии в Штатах. Однажды она тщательно осматривала больного ребенка. Осмотр длился около часа. Собралась толпа врачей, которые задавали ей вопросы, насколько необходим столь тщательный осмотр пациента, ведь все данные о нем содержатся в компьютере. Подобные эксцессы нередко наблюдаются и в психиатрии, когда психиатры не понимают, зачем нужно столь пристально и обстоятельно расспрашивать больного о его состоянии. К сожалению, увлечение стандартами, относящимися к диагностике и терапии, лишают врача непосредственного контакта с больным. А для пациента, страдающего психическим заболеванием, без такого общения с врачом полноценная помощь не может быть осуществлена. В психиатрии нельзя лечить по стандартам. Это совершенно невозможно. Есть тысячи препаратов. И мы прекрасно знаем, что один и тот же препарат может действовать на одного больного так, а на другого совершенно иначе. Стандарты и психиатрия — понятия несовместимые.

— К тому же у нас есть своя психиатрическая школа.

— Да, именно! Мы имеем все основания гордиться нашей национальной психиатрической школой, которая во главу угла всегда ставила пациента, а основными методами познания болезни были психопатологические и клинические методы. К сожалению, в настоящее время во многих национальных психиатрических школах игнорируют или недостаточно оценивают эти краеугольные основы нашей психиатрической науки. Отечественная психиатрия, развивавшаяся практически одновременно с немецкой психиатрической школой, в течение многих лет являлась основой как практической, так и теоретической психиатрии. Наш Центр в этом отношении, боюсь, скоро будет таким островком психиатрической науки, направленной на пациента. Пока я жив, во всяком случае…

— Ну, наверное, у вас есть достойные ученики.

— Да, ученики есть. Директором Центра в последнее время является доктор медицинских наук, профессор Татьяна Павловна Клюшник. Она биолог, её научные исследования широко известны у нас в стране и за ее пределами. Татьяна Павловна проработала в нашем Центре около тридцати лет, успешно возглавляет биологический блок нашего учреждения, является автором значительного числа работ, опубликованных как в отечественной, так и в зарубежной литературе. Большим достижением я считаю, в частности, её работу «Нейро-имунно-тест» для лабораторного мониторинга состояния пациентов с эндогенными заболеваниями для оценки остроты психического состояния, а также глубины и качества ремиссий.

Среди моих учеников — психиатры, которые на протяжении нескольких десятилетий усовершенствовали свои знания на Кафедре психиатрии Российской Медицинской Академии последипломного образования. Это кандидаты и доктора наук, нередко занимающие ключевые позиции в психиатрии, выполнившие свои исследования под моим руководством. И, наконец, это мои сотрудники, многие из которых являются моими единомышленниками, разделяют мои профессиональные, этические и жизненные позиции.

К сожалению, некоторые способные молодые специалисты в области клинической и биологической психиатрии покидают нас, что чаще всего связано с проблемами финансового характера. Это грустно. На дворе век денег… А мы выросли совсем в другие времена, когда брать деньги у пациента считалось совершенно неприличным.

— Александр Сергеевич, наверняка у вас были сложные случаи, когда удалось помочь пациенту.

— Сложных в диагностическом и терапевтическом отношении случаев у меня, как и у каждого врача, было очень много. Моя кандидатская диссертация была посвящена приступам шизофрении, которые сопровождаются высокой температурой и тяжелым соматическим состоянием, а иногда могут привести к летальному исходу. В свое время мной был разработан метод лечения этих больных. Мне часто приходилось вылетать в различные города нашей страны, чтобы оказать такого рода помощь. К счастью, большинство из них поправились, и это предмет моего профессионального удовлетворения.

— Чем вы сейчас занимаетесь как научный руководитель Центра?

— В обязанности научного руководителя Центра входит разработка совместно с директором и ученым Советом приоритетных направлений научной деятельности Центра, совершенствование его структуры, создание новых и, при необходимости, ликвидация неэффективно действующих структурных научных подразделений, а также оценка результативности научной деятельности Центра. Контроль за реализаций научно-технических программ, грантов, контрактов, договоров, а также руководство диссертационным Советом по защите кандидатских и докторских диссертаций. Как видите — работы хватает. А если кратко — пытаюсь, чтобы была какая-то единая направленность в структуре нашего Центра. Когда говорят, что нам всё уже известно, я подчеркиваю, что это бесконечный процесс. Каждый раз вы заново начинаете раскручивать то или иное состояние. И оказывается, что оно не столь просто и однозначно, как вам казалось.

— Чем больше вы знаете, тем меньше знаете.

— Совершенно верно.

— Александр Сергеевич, среди множества ваших книг, учебников и монографий есть одна, где вы рассуждаете о психопатологии творческих личностей. Кого среди таковых только нет!

— Меня очень интересует творчество душевнобольных. Через него я пытаюсь понять, как определенные периоды творчества сочетаются с тем или иным видом психических расстройств. Здесь есть много труднообъяснимых ситуаций: художник или музыкант, будучи в достаточно тяжелом состоянии, с признаками деменции, создает выдающиеся произведения. Существует большое количество вопросов, на которые я пытаюсь ответить в своей книге, посвященной творчеству душевнобольных. И не на все я пока что нахожу ответы.

— Недаром говорят, что гений часто безумен. Как вы думаете, если бы их всех вылечили, они оставили бы нам такое творческое наследие?

— Вопрос носит чисто умозрительный характер, однако я полагаю, что всё зависит от характера заболевания, связи творчества с особенностями психического состояния. Если у больного наступила ремиссия, его творчество может быть свободно от тех особенностей, которые наблюдались в состоянии с выраженными психическими нарушениями.

— Если взять творчество, например, Ван Гога, который занимался членовредительством и вроде бы был совершенно безумен. Знаете ли вы, что сейчас физики по его картинам изучают процесс турбулентности, который во многом им непонятен? То есть этот безумец дал пищу для их ума.

— Интересно. Нет, я об этом не слышал.

— А вы можете увидеть по живописной манере, что этот человек болен?

— Это очень сложный вопрос. Здесь нужно быть очень осторожным, чтобы не объяснить своеобразную манеру творчества болезненном процессом.

— То есть вы не видите в каждом человеке своего пациента?

— Нет, конечно.

— Мне кажется, это еще одна важная черта хорошего психиатра — не видеть повсюду своих пациентов.

— Думаю, вы правы.

— Вы вспоминали о том, что, еще будучи студентом, защитили работу о сочетании гипноза с медикаментозной терапией. Сейчас вы применяете гипноз?

— В настоящее время я не использую гипноз в своей лечебной практике по целому ряду причин. Если есть хотя бы малейшее подозрение, что в болезненной картине наблюдаются тяжелые психопатологические расстройства — бред, галлюцинации, — использование гипноза категорически противопоказано, так как гипнотическое воздействие может вписаться в картину психоза, следовательно, произойдет дальнейшее расширение психотических расстройств в структуре синдрома.

Гипноз в случае невротического состояния приносит, как правило, лишь временное облегчение, поэтому вряд ли его можно считать одним из надежных методов излечения того или иного состояния. Кроме того, нужно быть необычайно осторожным при изложении формулы внушения, ведь неосторожно сказанное слово может прервать сложившиеся партнерские отношения врача и пациента.

Мои учителя не одобряли гипноз. Постепенно я понял, что они совершенно правы. Дело в том, что гипноз и психоанализ в ряде случаев могут причинить невероятный вред. У меня есть один знакомый, мой коллега. Когда-то очень увлекался психоанализом. А для того, чтобы поступить в Ассоциацию психоаналитиков, нужно самому подвергнуться психоанализу. И он мне рассказывал: когда его подвергли этой процедуре, первое желание было — покончить с собой. Какая же я гадость, какая же я дрянь!

— Почему?

— Это бывает очень часто, когда после сеанса психоанализа развивается депрессия. Поэтому с этим надо быть очень осторожным. Хотя многие врачи продолжают эти методы практиковать.

— А вы, значит, используете в основном медикаментозные методы?

— Да. Медикаментозные методы наряду с рациональной психотерапией и некоторыми новыми методами лечения являются основой терапии больных, страдающих психическими расстройствами.

— Вот вы говорите, что воспитывались советской психиатрией. О ней можно было услышать далеко не только хорошее. Был даже такой устойчивый речевой оборот — советская карательная психиатрия. Что по этому поводу вы можете сказать?

— В Советском Союзе было много замечательных школ, которые возглавляли выдающиеся психиатры того времени. Что касается термина «карательная психиатрия», то он принадлежал, в первую очередь, журналистам, которые связывали это понятие с именем А.В. Снежневского. Иногда говорят, что именно Снежневский в свое время изобрел вялотекущую шизофрению для того, чтобы класть в стационар неугодных, но это полная ерунда. Вялотекущая шизофрения и карательная психиатрия отнюдь не синонимы. Вялотекущая шизофрения была описана подробно еще в начале прошлого столетия в Германии Э. Блейлером, этой проблеме был посвящен ряд работ американских психиатров. В свое время министр здравоохранения США профессор Гудвин сказал, что вялотекущая шизофрения является сложной клинической проблемой, но решать ее должны не политики и журналисты, а врачи-психиатры. Да, были случаи, когда речь шла о лицах, которые совершали те или иные правонарушения. Или вели себя вызывающе, куда-то выходили с флагами. Но это были больные люди. Другое дело, что в ряде случаев этих больных помещали в специальные психиатрические учреждения. Вот это, наверное, была ошибка.

— Как вам кажется, наше общество становится более психически нездоровым или нет?

— Несколько лет тому назад совместно с недавно ушедшим из жизни профессором В.С. Ястребовым и его отделом, занимающимся вопросами организации психиатрической помощи и эпидемиологиии, был проведен анализ заболеваемости. В результате этих исследований оказалось, что количество лиц, страдающих эндогенными заболеваниями, в том числе и шизофренией, сохраняется на одном и том же уровне. Что касается заболеваний позднего возраста, то они, бесспорно, растут. Это связано с увеличением продолжительности жизни населения, а также более четкими критериями диагностики, в первую очередь, расстройств атрофического характера. А вот количество пациентов с невротическими расстройствами, бесспорно, растет. Это связано с изменениями экономического положения в стране, трудностями адаптаций к иным условиям жизни и деятельности. Так что с разного рода депрессиями виден устойчивый тренд к росту. Далее, это рост болезни Альцгеймера. Невероятный. С чем это связано — сказать также трудно. Здесь существуют вопросы, на которое нам еще предстоит ответить. Надеюсь, что сильное биологическое направление работы нашего Центра поможет это сделать.

— А детский аутизм?

— Детский аутизм — одна из сложнейших проблем в детской психиатрии. У нас этой проблемой занимается отдельный детский отдел. Это проблема не только медицинская. Здесь огромное значение имеют психологи и педагоги, как занимающиеся изучением этого синдрома, так и оказывающие помощь в лечении и реабилитации этих пациентов.

— Александр Сергеевич, что вы считаете самым важным для вашего Центра?

— Наверное, то, что он повернут лицом к пациенту. Наш Центр был создан Андреем Владимировичем Снежневским, который стремится развивать эту концепцию. Недаром его когда-то называли Школой просвещения и гуманизма. Мы не только занимаемся научными исследованиями. Мы лечим больных, испытываем новые психофармакологические препараты, учим психиатрии, издаем монографии, руководства, выпускаем собственный журнал в тесном сотрудничестве с издательством «МИА» и очень рады нашему многолетнему сотрудничеству.

У нас не только прекрасная клиническая база, но и большое число лабораторий, помогающих нам понять суть психических расстройств. В Центре ведется большая работа, но главное — это атмосфера доверия и дружелюбия к пациентам, которую мы стараемся сохранить, несмотря ни на что. Больному человеку можно помочь, только соболезнуя ему.

Беседу вела Наталия Лескова

Фото автора