В преддверии Международного дня борьбы с раком в первом российском наукограде Обнинске на базе Медицинского радиологического научного центра им. А.Ф. Цыба состоялось открытие сразу нескольких уникальных национальных проектов — Центра высокоточной радиологии Gamma Clinic с установкой гамма-нож; ангиографической операционной, оборудованной по последнему слову медицинской науки; презентация работы протонного комплекса «Прометеус» медицинского назначения, полностью разработанного в России.

Сегодня МРНЦ — филиал НМИЦ радиологии — национальный радиологический центр, где проходит диагностику и лечение около 36 тысяч пациентов в год. Результаты работы Центра впечатляют не только статистически. Вся обстановка в нём напоминает декорацию из фантастического фильма про будущее человечества, где всю техническую работу за людей делает сверхумная роботизированная техника, а персонал выполняет функцию интеллектуального контроля за качеством исполнения.

При этом понятно, что речь идет о конкретных живых пациентах, каждый из которых хочет жить долго и счастливо, и в конечном счете функция работающих здесь онкологов, радиологов, медицинских физиков, инженеров, биологов, клинических психологов одна и та же — помочь им осуществить эту задачу.

Город мирного атома, где была построена первая в мире атомная электростанция и проходили пионерские исследования влияния радиации на живой организм, сегодня стал центром терапии различных заболеваний с помощью радиационных методов. Даже архитектурная форма Центра — это кольцо, как в протонном ускорителе. Движущийся по нему человек подобен ускоренной заряженной частице. Именно такой частицей я себя ощущала, когда бегом передвигалась по переходам Центра, стремясь успеть увидеть все здешние диковинки. А таковых здесь немало.

О прошлом, настоящем и будущем отечественной онкологии мы разговариваем с генеральным директором НМИЦ радиологии, академиком РАН А.Д. Каприным:

— Андрей Дмитриевич, как вы оцениваете работу возглавляемого вами учреждения?

— Это была гениальная идея министра здравоохранения — четыре года назад объединить Институт онкологии им. П.А. Герцена, институт урологии и радиационной медицины им. Н.А. Лопаткина и МРНЦ им. А.Ф. Цыба. Кстати, Анатолий Федорович Цыб его возглавлял до 2013 года, в течение 35 лет. Конечно, без радиологии лечение онкологических заболеваний сегодня бессмысленно. Несмотря на то, что институт им. Герцена является старейшим в Европе, ему не хватало мощностей для проведения комбинированного и комплексного лечения. А такие возможности даёт именно радиология. Поэтому идея министра вынести ядерную медицину за пределы Москвы, оснастить специально подготовленными кадрами, технологиями, и сделать здесь национальный ядерный центр медицинского значения, — оказалась очень кстати.

Сегодня наши возможности достаточно высоки. Появляются новые амбициозные проекты. Сегодня, например, мы открыли центр Gamma Clinic. Это радиологическая машина, которая позволит проводить супер селективное вмешательство при опухолях головного мозга — так называемый гамма-нож, вещь дефицитная и дорогая, и где ему находиться, если не здесь? Инвестором проекта выступила российская компания IPT Group. Сумма инвестиций составила порядка 700 млн руб.

— Не так давно мы говорили об имеющемся у вас аппарате кибер-нож, на тот момент последнем чуде медицинской науки. А что такое гамма-нож?

— Это высокотехнологичный аппарат для так называемой стереотаксической хирургии, который позволяет проводить высокоэффективное лечение опухолевых, сосудистых и функциональных заболеваний головного мозга. Установка считается «золотым стандартом» радиохирургии за счет минимальной погрешности облучения и обширной, накопленной более чем за 50 лет доказательной базы эффективности применения.

Открытие центра Gamma Clinic — это важный шаг в деле создания современной онкологической службы на территории Российской Федерации. Этот проект по своей экономической сути реализован в формате государственно-частного партнерства. Кроме гамма-ножа в Gamma Clinic в ближайшее время планируется установить аппарат МРТ высокого разрешения и высокомощный линейный ускоритель последнего поколения. И это, конечно, далеко не единственная машина, которой мы сегодня можем гордиться. Здесь собраны практически все лучевые машины, какие имеются в мире.

— Они все импортного производства?

— Нет, не все. Например, наш протонный ускоритель «Прометеус» — чисто российского производства. Хотя, конечно, отечественной аппаратуры недостаточно. Я считаю, что наш Центр, находящийся в такой великой ядерной державе, как наша страна, должен стать полигоном для испытаний отечественной техники. Стыдно не иметь свою мощную технику в стране, которая стала пионером ядерных исследований. Сейчас мы уже заявили своё участие и являемся техническими исполнителями по испытаниям шестиваттных ускорителей, которых в стране должно быть около трёхсот. По сравнению с импортной аппаратурой цена на них будет значительно более низкой. И это делают наши инженеры и конструкторы, мы сможем работать над усовершенствованием этих машин, комбинировать методики.

— Знаю, недавно вы получили премию правительства РФ за новый радионуклеид для лечения рака предстательной железы…

— Да, это так. Свои радиофармпрепараты мы тоже обязаны делать. Коллаборация с несколькими институтами РОСАТОМа при поддержке Минздрава позволила сделать очень серьезный препарат. Но это только начало. Мы должны не только выпускать сырьё, что делаем уже давно, но и производить готовые лекарственные формы. Выход — это большие машины, в том числе для лучевой терапии. Сегодня это насущная необходимость.

— В преддверии Международного дня борьбы с раком в Центре прошла конференция, посвященная этой теме. Что наиболее важного там прозвучало?

— Все понимают несколько вещей. Во-первых, ранняя выявляемость. Это самый главный враг онкологии. Второе — это воспитание первичного звена, онкологической настороженности врачей, к которым приходят пациенты. И третье — это менталитет наших пациентов, которые должны хотеть обследоваться. Сейчас в стране для этого созданы все условия, этот процесс находится на курации нашего министра. Тема онкологии пользуется повышенным вниманием руководства страны, и мы это постоянно чувствуем. Без этой поддержки нам было бы намного труднее. Это, в том числе, такие рычаги, как всеобщая диспансеризация. До недавнего времени в этом вопросе существовал большой пробел, и мы это чувствовали по росту случаев рака.

— Еще недавно Россия сильно обгоняла страны Европы и США по смертности от онкологических заболеваний. Удалось ли переломить эту тенденцию?

— Да, удалось. Мы ведём регистр, с помощью которого следим за онкологической ситуацией в регионах. Ежегодно только в России выявляют 600 тысяч больных ежегодно, в мире — это 8 млн. Рост заболеваемости раком во всем мире по-прежнему бешеный. Это демографическая история, и на неё мы повлиять никак не можем. Но мы можем повлиять на некоторые индикаторы качества онкологической помощи в стране. Как я уже сказал, это ранняя выявляемость, и у нас наблюдается в последние годы снижение летальности среди пациентов, у которых рак выявлен в первые годы с момента заболевания. Мы создаем пул пациентов, наблюдавшихся пять и более лет. Это говорит о том, что мы всё чаще выявляем болезнь на более ранних стадиях, мы можем их лечить и продлевать им жизнь, значительно повышая её качество. Статистически у нас увеличилось примерно на 60 процентов качество морфологической диагностики. Это большая проблема во всем мире, и наш министр всё время говорит о необходимости индивидуального, генетически обоснованного подхода. Во всем мире существует проблема генетических мутаций. Строятся большие морфологические и генетические лаборатории, которые позволяют видеть группы риска и предвидеть возможные болезни, исследовать те мутации, которые приводят к онкологическим заболеваниям, или те, которые позволяют предположить о резистентности опухоли к химио- и лучевой терапии. Мы также развиваемся в этом направлении.

У нас сейчас смертность от рака 117 человек на сто тысяч населения, а в США — 109. В Европе это 107. Это большой рывок за последние годы. Мы уже не на порядки отстаем по смертности. Но успокаиваться, конечно, рано. Рак остается нашим врагом номер один.

— Над чем еще нужно работать, чтобы повысить эффективность помощи пациентам?

— Это индивидуализация программ лечения. Это проведение сложнейших генетических исследований в специализированных медицинских центрах, исследования мутаций, гетерогенности опухоли, понимание клеточных пулов, из которых состоит опухоль, составление её паспорта. Это, конечно, хорошее оборудование и развитие теле- и электронной связи с нашими диспансерами в регионах.

Например, по вторникам и пятницам в 8:45 мы проводим клинические разборы, консультируя 40 наших регионов. Таким образом, мы расширяем нашу помощь, адресно направляя её значительно большему числу пациентов. Несмотря на то, что наши коллеги, как правило, очень хорошо подготовлены, всё равно сложные случае лучше разбирать коллегиально. Консилиум для онкологии всегда являлся выигрышной историей. Для нас также очень важна подготовка первичного звена. Это подготовка методичек, учебных пособий, проведение конференций, в том числе в режиме онлайн.

— Сколько всего пациентов вы принимаете ежегодно?

В нашем объединенном центре мы принимаем порядка 36 тысяч пациентов в год. Оперируем около 9–12 тысяч. 7,5–8 тысяч облучаем, более половины идут на комбинированное комплексное лечение. Причем обеспеченность такова, что мы ни разу не увидели проблемы в расходных материалах или сбоя в работе лучевой терапии. У нас всегда очередь, поскольку мы работаем с регионами, берем самые сложные случаи.

— Андрей Дмитриевич, не так давно вы завели новую традицию — проведение Дней Открытых дверей в Институте онкологии им. Герцена. Зачем это нужно?

— Нам надоело говорить, как всё плохо, и мы решили действовать. Наш Институт является головным онкологическим учреждением страны, а два года назад мы вошли в ICI — европейскую организацию, которая объединяет институты, борющиеся со злокачественными новообразованиями. Дни открытых дверей — часть нашей программы по борьбе с раком. Мало того — теперь мы стали принимать пациентов по субботам. Для многих такая первичная диспансеризация в выходной день очень удобна. Выходит на работу весь коллектив, и мы принимаем 200–300 человек. Результат очень заметный. Скажем, среди пациентов, которых мы принимали по поводу подозрения на заболевания молочной железы, мы выявили четыре случая непальпируемого рака — то есть такого, который определить наощупь невозможно. У нас прошел День открытых дверей в гинекологии, следом — для больных с заболеваниями кожи. По-моему, это хорошая традиция.

— Но, несмотря на все эти меры, во всем мире идёт рост количества онкологических заболеваний. С чем вы это связываете? Только ли с новыми диагностическими возможностями?

Да, в первую очередь. Есть еще такая проблема как постарение населения, когда шансы заболеть раком выше. Проблема эта не медицинская, а социальная. Подчеркну еще раз: главный враг рака — это ранняя выявляемость.

— Какие у вас ещё имеются разработки?

— Например, мы выполняем очень эффективную внутритканевую лучевую терапию. Это так называемая брахитерапия, позволяющая сохранять орган. Она применяется, например, при раке предстательной железы, когда в пораженный опухолью орган внедряются источники иридия или йода-125, и больной к вечеру идет домой. При этом достигается одномоментная доза до 150 Гр — такая, которую дистанционно довести невозможно, не повредив кишку и мочевой пузырь, ведь эти органы располагаются близко. Мы делаем это и при некоторых поверхностных опухолях, когда не хотим потерять орган. Например, при такой редкой локализации, как рак полового члена — сами понимаете, к какой операции это приводит. Нами разработаны здесь очень интересные методики, позволяющие сохранить орган. Вообще мы очень много сотрудничаем с фундаментальными институтами. Сейчас ведем совместную работу с генетиками, делаем оценку количества циркулирующих опухолевых клеток в крови. За этим большая перспектива, потому что по-настоящему оценить качество лечения можно только с помощью генетических методик. Ведь бывает, что мы лечим пациента дорогостоящими и агрессивными химиотерапевтическими препаратами, а количество раковых клеток не падает, и нам трудно понять, идём ли мы верным путем. Может, мы напрасно воздействуем на человека таким образом, надо остановиться и сменить индивидуальный план лечения?

— Но, как мы с вами знаем, бывают случаи, что, несмотря на все ваши усилия, ничего не помогло. Как вы думаете, удастся ли когда-нибудь полностью победить рак?

— Я думаю, что всем нам рано или поздно придётся уходить. Нет ни одного человека, который остался на этом свете. Что касается рака, то наш «отец-основатель» П.А. Герцен писал о нём так: «Неразумно и неправильно говорить о лечении рака вообще. Раки все разные. Надо понять, какой это рак и лечить его соответственно». Казалось бы, прошло много лет, а фраза по-прежнему актуальна. Наша задача — пытаться найти «ключик» к этому коварному недугу. Удалось многое, но пока далеко не всё.

— Существует расхожая фраза: «Дожил до своего рака». Хотя ведь есть долгожители, которые погибают вовсе не от рака.

— Тут тоже существует определенный прорыв — мы приближаемся к пониманию влияния на организм многих генетических мутаций. Хирургически мы сейчас достаточно агрессивно вооружены, но понимать, что происходит с клеткой и что становится тем триггерным механизмом, который запускает патологический процесс, — вот это было бы крайне важно. Когда мы будем видеть всю картину жизнедеятельности раковой клетки на всех этапах — от момента зарождения опухоли и до финала, тогда мы сможем регулировать и прерывать этот процесс. Не зря же сейчас многие препараты и способы воздействия — это так называемая таргетная терапия, то есть четко направленная на конкретную цель: она разрывает некий механизм развития клетки, и именно такая терапия зачастую является эффективной. Но пока она, как правило, пожизненная.

— Сейчас в вашем институте им. Герцена проходит лечение Дарья Старикова из Апатит, сумевшая дозвониться до президента Путина. Каково сейчас её состояние?

— У Даши заметна положительная динамика. Ей была проведена большая радикальная операция по удалению опухоли, и исследование ПЭТ-КТ не выявляет её наличия. Лечение не закончено, вскоре предстоит реконструктивная операция. Дарье было проведено несколько курсов химиотерапии комбинированными препаратами (отечественные дженерики и импортные препараты) как до, так и после операции. Прошло множество консилиумов, причем это для нас не какой-то особый, уникальный случай. История лечения Дарьи Стариковой — обычное дело для национального онкологического центра. Для того подобные научные учреждения и создаются, чтобы решать такие сложные проблемы.

— Хотя, конечно, лучше бы до них не доводить…

— Совершенно верно. К сожалению, Даша — далеко не единственная пациентка с такого рода патологией. Я лично оперирую примерно 25 таких девушек каждый год. В радиологическом центре в Обнинске мы берем примерно по 50 таких пациенток в год, а всего у нас проходит лечение примерно 100–120 больных с подобными диагнозами. Мы открыты для всех, работаем по квотам, поэтому забираем тяжелых пациентов сразу, понимая, что пока им мало где могут помочь. География самая обширная — от Калининграда до Камчатки. Поэтому не стоит думать, что отношение к Даше было каким-то особенным. Мы стараемся помочь всем, кто в этом нуждается. Однако ясно, что многих проблем возможно было бы избежать, будь онкологическая помощь на местах более эффективна. Эта проблема существует. Её надо решать, не уповая на чудо, какое случилось с Дарьей Стариковой, сумевшей дозвониться до президента страны.

— А как решать?

— Мы уже говорили о телемедицине. Это очень перспективное направление. Недаром министр здравоохранения призывает врачей, ученых проводить телемосты и создавать телекоммуникации. И за те два года, что мы начали проводить такие мероприятия, ситуация в регионах стала меняться в лучшую сторону. Есть хорошо вооруженные регионы, откуда мы все меньше получаем пациентов. Они решают эти проблемы своими силами.

— Слышала, вы запустили проект удаленных морфологических консультаций…

— Да, мы с японскими коллегами запустили проект, в ходе которого нам начнут пересылать предварительно отсканированные стекла с гистологическими пробами опухоли для морфологических консультаций. Такую же программу мы планируем осуществить с регионами, где существует большая нехватка морфологов, а ведь с этого всё в онкологии начинается — с распознания вида опухоли, а значит, и поиска тех методов, с помощью которых можно её вылечить. Мы посадим всех наших специалистов и будем совместно решать эти проблемы, чтобы наши прекрасные молодые женщины больше не имели необходимости звонить по этому поводу президенту страны.

— Вы и сами активно оперируете. Есть ли у вас какие-то свои «фирменные» методики?

— Я очень не люблю свою работу за то, что в ней, к сожалению, операции обычно органоуносящие. Поэтому я увлечен разработкой различных способов замещения органов. Моя докторская диссертация — это замещение различными сегментами кишки при раке мочевого пузыря. Конечно, это очень большая операция на стыке многих специальностей. Мочеточники фактически лежат в брюшной полости, где нет мочевого резервуара, и создать его крайне сложно. Но иногда удается из различных сегментов тонкой кишки, других комбинаций сделать новый мочевой пузырь, превратить его в шар, соединить с уретрой и так далее. Это уже не чисто урологическая хирургия: там и прямая кишка, от которой нужно отойти, пересадить мочеточники в кишечный резервуар, а потом — нейрогенные тонкости, когда надо научить этот новый мочевой пузырь работать… Поэтому мы работаем и с колопроктологами, и с неврологами, которые помогают оценить состояние тазового дна. Это очень интересная специальность, и когда ты видишь, что человеку угрожала смерть от кровотечения из распадающейся опухоли, а теперь о недуге не напоминает ничего, кроме рубца на передней брюшной стенке, — это, конечно, непередаваемое ощущение.

Я.О. Шмойлов, инженер отделения рентгенхирургических методов лечения и диагностики МРНЦ:

— Наше рентгеноборудование способно проводить одномоментно как диагностику, так и лечение. В данный момент вы видите картинку с подключенным катетером, через который подается контрастное вещество. Данная манипуляция выполняется врачом. Моя задача как инженера заключается в поддержании работоспособности этой аппаратуры. Врач должен быть уверен, что он получает достоверные изображения. Никаких внештатных ситуаций быть не должно. В мою работу входит слежение за аппаратом УЗИ, данными компьютера, дающими 3d изображение. В зависимости от терапевтической практики идет одновременный контроль УЗИ и рентгеноборудования. Можно, например, посмотреть сосуд в разных положениях и разными приборами.

Это потрясающее оборудование, и то, что оно появилось у нас в центре, открывает принципиально новые возможности. Например, при качественной картинке изображения аппарат дает наименьшую дозу облучения пациента. Это важнейший аспект рентгенхирургии — нанести минимальный вред пациенту при максимальной пользе.

Надо сказать, быть медицинским физиком и работать в этом Центре — было моей мечтой. Я специально приехал из Краснодарского края учиться в Обнинск, в Институт атомной энергетики, чтобы потом распределиться сюда. И счастлив, что моя мечта осуществилась.

В.В. Кучеров, заведующий отделением рентгенохирургических методов диагностики и лечения, кандидат медицинских наук, полковник медицинской службы, заслуженный врач РФ:

— Наш ангиографический аппарат — это аппарат экспертного класса, который позволяет проводить манипуляции на сосудах всего тела. В основе его работы лежит рентген, поэтому мы работаем в специальных защитных костюмах, нередко применяем специальные экраны. Однако, в отличие от других аппаратов и благодаря новому детектору, доза здесь снижена в два раза. То есть доза, которую пациент получит на этой установке, ровно на 50 процентов ниже, чем он бы получил на другой.

Кроме того, аппарат обладает таким программным обеспечением, которое позволяет проводить исследование и лечение не только болезней сердца и периферических сосудов, но и онкологических опухолей. Причем это онкология во всех проявлениях, на всех стадиях и при любых локализациях.

У нас нет разрезов, только пункционные методы. Мы попадаем в интересующую нас артерию, после чего вводим длинную проволоку — проводник, доводим его до нужного сосуда, а по нему уже проводим катетер, который может достигать длины до 2–2,5 метров и способен, например, от бедренной артерии дойти до сосудов головы, сердца или верхних конечностей. У нас есть доступ ко всем сосудам.

Затем мы смотрим диагностику — как выглядит сосудистая стенка. Мы можем лечить атеросклероз, мы видим атеросклеротическую бляшку, наблюдаем окклюзию, как стенозирован сосуд, и мы можем расширить этот сосуд, вставив стент.

Этот аппарат дает неисчерпаемые возможности для лечения любых сосудистых патологий. Онкология — это зараза, которая любит распространяться. Вокруг себя она строит новые сосуды, чтобы питаться и дышать кислородом. Мы можем подойти к этим сосудам и заэмболизировать их. Мы перекрываем сосуд, опухоль перестает получать кислород, и соответственно начинает погибать. Сейчас уже распространены такие методы, как химиоэмболизация, когда к этим эмболам мы добавляем химиопрепарат, и помимо того, что опухоль начинает погибать от недостатка кислорода, прибавляется и еще один лечебный фактор. Есть еще и метод радиоэмболизации, когда в сосуд вводят радиофармацевтический препарат. Происходит местное облучение. Для нас это — пока дело будущего.

В России таких аппаратов, куда интегрирована еще и ультразвуковая установка, единицы. Благодаря этому мы можем посмотреть, как выглядит сосуд изнутри. Уникальность нашей операционной состоит в том, что она строилась по европейским стандартам. Таких в стране пока больше нет. Мы видим две консоли — хирургическую и анестезиологическую, что позволяет нам в случае необходимости переходить на крупные операции.

Уникальность также и в том, что сюда интегрировано не только коронарное программное обеспечение, которое позволяет нам лечить инфаркт миокарда, но также огромный пакет обеспечения, позволяющий проводить онкологическое вмешательство.

Этот аппарат существенно расширяет наши возможности. Если говорить об онкологии, то здесь нет методов, которые бы заменяли все остальные. Мы говорим о комплексных подходах. Ангиографическая установка является частью такого комплекса.

А если мы говорим об инфаркте миокарда, то на данный момент это единственное изобретение, которое позволяет без разрезов, без длительной медикаментозной терапии полностью вылечить пациента. Мы видим сосуд, которой вызвал инфаркт — мы его расширяем и отпускаем пациента. Он здоров.

М.А. Пирадов, директор ФГБНУ «Научный центр неврологии», академик РАН:

— Работа МРНЦ внушает большой оптимизм. Гамма-клиник, на открытии которой мы сегодня присутствовали, — это возможность на ранних этапах предупреждать развитие тяжелых осложнений. Гамма-ножи лечат небольшие опухоли и метастазы небольшого объема, как правило, на ранних стадиях опухолевого процесса. Эффективность их очень высока. Данная установка — шестая в России. А в США их более ста. Это говорит о том, что надо это направление активно развивать. Другое дело, что это очень дорого стоит, и очень хотелось бы, чтобы наша промышленность, наши талантливые инженеры освоили создание аналогичной аппаратуры. Уверен, что у них получится ничуть не хуже, а возможно и лучше, чем то, что мы можем наблюдать сегодня.

С.Е. Ульяненко, заведующий отделом радиационной биофизики МРНЦ им. А.Ф. Цыба, доктор биологических наук:

— Созданию протонного ускорителя способствовала уникальность нашего расположения. Обнинск — город мирного атома, первый наукоград России. Наша инфраструктура предполагает возможность развития таких направлений, как ядерная и лучевая терапия.

Исторически так сложилось, что в нашем институте испытывалась и доводилась до ума вся атомная российская техника, а сейчас он стал национальным медицинским научным радиологическим центром страны. Это учреждение способно решать такого рода задачи, и задачи не частные, а глобальные — это разработка, испытание и тиражирование соответствующей техники. Это не просто аппараты, приборы, а медицинская технология с определенной локализацией.

Сейчас речь идет о лечении рака головы и шеи, однако мы трудимся над тем, чтобы в будущем лечить онкоурологию и гинекологию. У нас работают высоко квалифицированные радиологи, медицинские физики, биофизики.

Сначала, конечно, мы реализовали проект в эксперименте. И вот полтора года назад начали клинические исследования протонного ускорителя. Оказалось, что машина надежная. В Обнинске и Протвино, где стоит такая же машина, за это время в сумме было пролечено 200 больных. Мы продолжаем поддерживать самую тесную связь с конструктором, членом-корреспондентом РАН Владимиром Балакиным, который и создавал ускоритель на базе Института физики высоких энергий в Протвино.

Результаты лечения замечательные. Врачи не видят лучевых повреждений нормальной ткани, первичный очаг уходит полностью, как и должно быть при классической радиологии. Сейчас клинические исследования закончены. Мы открыты для массового приёма пациентов.

Конечно, нельзя сказать, что ускоритель идеален. Любая машина может быть усовершенствована. Мы можем здесь искать варианты лучшего применения в системе планирования, распределения пучка, не говоря уж о научных задачах по поиску биологической эффективности, изучению так называемого пика Брэгга с выделением энергии на конце пробега. Тогда резко изменяются характеристики и свойства, энерговыдение и передача энергии. Но зато после этого пика ничего практически не летит, и если ты всё грамотно рассчитал и направляешь пучок непосредственно на опухоль, результат стопроцентный. Поэтому, например, хондрома — опухоль, расположенная вплотную к нервному стволу, которую ничем другим лечить невозможно, в данном случае поддается терапии без рисков осложнений. Всё это изначально делает протонную терапию выигрышной.

У разработки есть и отдаленные перспективы. В Протвино начато изготовление медицинского блока на канале полуторакилометрового синхротрона. Там будет формироваться пучок на основе ионов углерода. Считается, что терапия углеродным пучком значительно более эффективна, чем протонная, если речь идет о радиорезистентных опухолях. Правда, она более разрушительно действует на организм, поэтому применять её надо только в таких случаях, если ничего другое не помогает.

60 лет назад институт создавался как научно-исследовательский комплекс. Радиология как наука только начиналась. Было всё — от клеточных циклов до выживаемости. Всё было впервые сделано именно здесь. Сейчас тоже идут пионерские исследования, каких пока нигде не было. Открыты колоссальные возможности для клиники.

Конечно, панацею при раке найти трудно. Это не наночастицы, не лучевая терапия, не гамма-нож — это комплекс терапевтических, психологических, когнитивных воздействий в зависимости от индивидуальных человеческих особенностей. Мы — научное подразделение, и в первую очередь ищем оптимальные пути избавления человечества от рака. Ядерная медицина — это отправная точка новых возможностей.

Наталия Лескова

Фото Андрея Афанасьева