Ушли в прошлое советские времена, когда все медицинские расходы на разработку новых лекарственных препаратов и оборудования, их внедрение в практическое здравоохранение брало на себя государство. Сегодня всё чаще заходит речь о государственно-частном партнёрстве и частных инвестициях — в том числе и в медицину. По данным экспертов, 54% инвесторов сегодня заинтересованы в медицинских проектах, называя их одним из самых привлекательных для вложений направлений. Появляются и отечественные инвестиционные фонды. Первым таким частным фондом на российском рынке, который через инвестиции развивает проекты по разработке новых лекарственных препаратов и медицинских изделий, стал Primer Capital со средним инвестиционным чеком в 20 млн рублей. Мы беседуем с исполнительным директором фонда Елизаветой Рождественской.

— Елизавета, какова история возникновения вашего фонда?

— Наш фонд был образован около трёх лет назад. Его идея изначально возникла у нашего основателя Дмитрия Шарова, который уже больше 15 лет успешно занимается проведением клинических исследований в России на контрактной основе. Через него проходит большое количество проектов, и он, как руководитель клинического направления исследований, видит, какие из них могут быть успешными. Так возникла идея поучаствовать в некоторых проектах в качестве инвестора. С этой целью был создан фонд Primer Capital. Мы решили, посмотрев на рынок России, сфокусироваться на ранних проектах, поскольку частных фондов, которые поддерживают проекты на таких стадиях, в России нет.

— То есть вы пока единственные?

— Да, мы единственные. Есть несколько частных фондов, которые инвестируют в медицинские проекты и сосредоточены вне России. Но фондов, которые считают своим фокусом ранние исследования, те, что называются «посевными» инвестициями, — их вообще нет. Конечно, есть инструменты государственной поддержки — это, например, фонд Сколково, Министерство образования, Министерство промышленности.

— Мы говорим именно про ранние стадии?

— Да. Поскольку, скажем, инновации РОСНАНО поддерживают крупные проекты, где есть уже состоявшееся производство. Это даже не стадия клинических исследований. Самая полномасштабная инвестиция — это та ситуация, когда речь идет о больших производствах, о строительстве заводов.

— А ранняя стадия — это что?

— У нас акцент делается на трёх больших направлениях. Первое направление — это препараты, инновационные разработки. Для того, чтобы попасть в фокус нашего фонда, они должны находиться на стадии доклинических исследований, то есть исследованиях на животных. Иногда это может быть начало клинических исследований, когда мы уже переходим к подтверждению безопасности на людях. Либо это может быть предварительный этап, когда выбирается лидирующая молекула, которая станет кандидатом в лекарственное средство.

Второе направление — это медицинские изделия. Это те изделия, которые находятся на стадии работающего прототипа либо на стадии получения регуляторного одобрения в Росздраве.

Третье направление сочетает в себе две области — IT и медицину, то есть программное обеспечение и всевозможные инновационные разработки, которые находятся на стыке этих двух областей.

Как видите, мы узкопрофильный фонд в достаточной мере. Хотя, казалось бы, мы стараемся охватить взором и препараты, и изделия, и софт. Но, тем не менее, стадия всех этих проектов у нас всегда ранняя, и это всегда то, что реально сможет лечить или помогать в лечении, оптимизировать этот процесс применительно к человеку. Мы не смотрим на ветеринарию. Мы не смотрим на приборы, носимые устройства и так далее. Это, конечно, не значит, что мы сразу отказываемся от таких проектов. Но мы уделяем им намного меньше внимания, чем нашим профильным.

— Как вы находите именно то, что вас в дальнейшем интересует?

— Поскольку мы частный фонд, у нас нет ограничений по инвестициям в России и за рубежом. Поэтому мы смотрим проекты по всему миру. Так как наша команда сидит в Москве, порядка 60% наших инвестиций сосредоточены как раз в России. Здесь у нас сформированный путь поиска проектов, который мы проводим опять же в нескольких направлениях. Скажем, все медицинские конференции, которые проходят в России, мы обязательно посещаем в качестве участников, экспертов, спикеров, и как будто специально для нашего удобства они, как правило, сосредоточены либо в Питере, либо в Москве. На всех этих мероприятиях мы можем продемонстрировать свои знания.

— О каких знаниях речь?

— У нас в фонде практически все сотрудники, кроме юристов и финансистов, имеют специальное биологическое либо медицинское образование, у многих есть ученые степени. Из всех проектов, которые нам могут подойти, мы выбираем лучшие.

— Наверняка на этих же конференциях вы получаете какую-то новую информацию, приобретаете важные контакты?

— Да. Безусловно. Это инструмент для поиска проектов. То есть мы не ученые, которые занимаются исследованиями, но мы должны быть в курсе трендов разрабатываемых продуктов. В первую очередь, наша цель — это поиск проектов. Соответственно, со всеми акселераторами, бизнес-инкубаторами, фармацевтическими кластерами, которые есть в России, у нас подписаны соглашения о сотрудничестве, соглашения о намерениях, согласно которым они предлагают нам проекты, подходящие нам по стадии развития, по фокусу. Мы проводим их экспертизу и рассматриваем возможность осуществления инвестиций.

— Расскажите о самых значимых ваших проектах.

— У нас на сегодня девять проектов в портфеле. Хотя, надо сказать, за это время мы просмотрели около пяти тысяч проектов. То есть, отбор достаточно жёсткий. Первую инвестицию мы осуществили в сентябре 2016 года. До этого у нас шла стадия формирования фонда, подготовки документов. В конце 2016-го мы пришли в активную инвестиционную стадию.

Первая группа — это препараты. У нас есть три российских проекта, которые сейчас находятся на стадии доклиники, и каждый из них получил государственный контракт от Министерства здравоохранения на проведение доклинических исследований инновационных препаратов. Сейчас все они его успешно выполняют.

— О каких препаратах речь?

— Один из них — это антитело для лечения множественной миеломы. Сейчас как раз стартуют исследования на животных. Второй препарат — для лечения туберкулеза. И третий препарат — это ингибитор тромбина. Здесь сделан большой шаг, компания успешно развивается, у нас на руках завершенный отчет о доклинических исследованиях, согласно которому мы теперь будем подавать документы в Минздрав для получения разрешения на проведение клинических исследований.

— На сайте у вас есть информация о том, что компания вложила 11 млн рублей в проведение разработки препарата для профилактики и лечения тромбозов. Немалые деньги.

— Да, это так. Но вложения стоили того. Компания «ФК Лабораториз» прошла путь, на котором «сыплется» порядка 80% претендентов. Здесь уже доказана безопасность и эффективность на модельных животных, разработана лекарственная форма, то есть все подготовительные этапы успешно пройдены.

— Другие компании не столь успешны?

— Две другие компании только стартуют с доклиническими исследованиями. Мы очень надеемся, что совместно с нами, с нашими компетенциями, с помощью наших специалистов эти проекты так же через год завершат эту стадию работы, и я смогу рассказать вам о результатах.

Еще один препарат в нашем портфеле — детище французской компании Acticor Biotech. Несколько дней назад они анонсировали успешное завершение первой фазы клинических исследований. На сегодня в портфеле это самый продвинутый препарат для лечения ишемического инсульта.

— Итак, четыре препарата. А какие у вас медицинские изделия?

— Среди медицинских изделий мы делаем упор на высокотехнологичные девайсы. Израильская компания Bendit делает микрокатетеры для проведения операций на кровеносных сосудах. Сейчас они находятся уже на регистрационной стадии в Европе. У них есть рабочий прототип, они выполнили огромное количество полномасштабных доклинических исследований на животных и сейчас готовы выйти на следующий уровень.

— Это хирургические катетеры?

— Да. Катетеры для проведения хирургических операций как на периферических сосудах, так и на сосудах головного мозга. Весьма актуальная на сегодня тема.

Второе наше медицинское изделие — от российской компании «Онкодиагностика Атлас». Это тест-система, которая позволяет персонализированно выбирать химиотерапию в зависимости от типа опухоли, обнаруженной у пациента.

Третье медизделие представляет американская компания Mindera. Сейчас коллеги находятся на старте клинических исследований. Это устройство позволяет получить биоматериал с кожи пациента без проведения сложной, дорогостоящей и в некотором роде даже опасной процедуры биопсии.

Как я говорила, есть также проекты на стыке IT и медицины. Первый — от российской компании Data MATRIX. Это компания разрабатывает софт для биостатистической обработки данных клинических исследований. За последний год ребята сделали просто потрясающий рывок как в плане разработки, так и в плане продаж своего софта — в конце прошлого года были заключены первые международные контракты. Сейчас коллеги приступают к работе над проектом для американской фармацевтической компании.

Вторая компания — Botkin.AI — тоже российская, но она стала нашей портфельной совсем недавно. Компания разрабатывает платформу на основе искусственного интеллекта для помощи врачам в постановке диагноза «рак легких» на основе снимков КТ и МРТ, а также других медицинских данных. Мы считаем, что здесь разработка идет тоже эффективно, и в конце прошлого года нам удалось привлечь партнера и закрыть следующий раунд инвестиций.

Надо сказать, что наши проекты отличаются не только направлениями, но и сроками исполнения. Скажем, лекарственный препарат от возникновения идеи и выбора молекулы до выхода на рынок обычно проходит путь не менее 10 лет. Другое дело — медицинские изделия. Они могут выйти на рынок уже через год. Поэтому мы надеемся, что эти важные разработки появятся на медицинском рынке очень скоро.

— Вы сказали о том, что вам удалось найти финансового партнера. Наверное, это непросто?

— Мы не первый фармацевтический фонд, и нам велосипед изобретать не надо. Во всем мире, и в России в частности, работают инвесторы, которые знают, сколько занимает разработка препарата. И все инвесторы понимают, какой потенциальный выхлоп может быть от такого проекта. Поэтому каждый инвестор трезво оценивает свои риски и возможности.

— Но ведь в России сегодня практически все предприниматели хотят быстрого результата.

— Да. Вы правы. Поэтому, еще раз оговорюсь, мы пока единственный частный фонд, который инвестирует в такой области.

— Что это за люди, которые всё-таки рискуют вкладывать деньги в такие проекты? Наверное, у них не только деньги на уме, они хотят пользу обществу принести, людей спасать. Этот мотив присутствует?

— Тут может быть комбинация нескольких факторов. Действительно, присутствует и такого рода гуманистический фактор, иногда он даже носит личностный характер. Хотя понятно, что инвестиции — это не спонсорская помощь, не грант, они все-таки осуществляются в обмен на долю в компании, то есть это нельзя назвать благотворительностью или меценатством. Однако для наших инвесторов, особенно непрофильных, тех, для кого такие вложения являются нестандартными, это имеет значение: не только деньги вложить, но и важное дело сделать. И, если наш партнер уже принял решение, что деньги в это вкладывать стоит, то речь уже не идет о каких-то научных или финансовых показателях проекта. Наша задача — представить проект, в который мы хотим пригласить партнеров, или, например, прийти вместе в эту сделку, доказать, что инвестиции обоснованы, провести грамотную экспертизу. В зависимости от того, какой это проект, мы рассчитываем сроки. Если это препарат, закладываем срок не менее десяти лет, — именно столько в нашей стране требуется на проведение всех стадий испытаний, оформление необходимой документации. Это всегда долго. Если изделие — это уже 3–4 года. А если это IT, то здесь может «выстрелить» через полгода, а может через два года. Примерно на такие сроки мы обычно рассчитываем.

— А может вообще не «выстрелить»?

— Конечно. Это возможно у всех. Это возможно даже в том случае, когда изначально кажется, что будет стопроцентный результат. Мы венчурный фонд. И это, безусловно, рискованные инвестиции. То есть мы стараемся, конечно, нивелировать риски, и у нас есть все инструменты для этого, вплоть до привлечения большого количества экспертов. На данный момент у нас их 55 человек. Они все на консультационных договорах, и мы привлекаем того или иного эксперта по мере необходимости. Это биологи или медики, работающие в совершенно различных областях. Это может быть человек, который работает на производстве фармкомпании, это может быть практикующий врач, это может быть микробиолог, который стоит, например, в лаборатории у истоков исследования до зарождения лекарственного препарата. И всякий раз мы смотрим, какие нам необходимы компетенции от экспертов, и соответственно этим потребностям набираем их пул, чтобы посмотреть проект со всех сторон. Но даже с учетом таких мер предосторожности результат может обмануть ожидания. Инвесторы это прекрасно понимают.

— Есть ли какая-то специфика работы такого фонда в России?

— У нас, действительно, культура долгих инвестиций еще не установилась. Люди часто к этому не готовы. Еще один момент — пока нет такого, чтобы препараты, разработанные в России, сейчас продавались за миллиарды долларов по всему миру. Но, глядя на то, какие стартапы у нас имеются, мы это предполагаем и, более того, видим интерес от европейских фондов-партнеров к российским проектам. Мы думаем, что в ближайшие годы нам удастся продемонстрировать первые успешные примеры таких проектов.

— Как вы думаете, смогут ли частные инвестиционные фонды спасти отечественную медицину и здравоохранение, которое сейчас находится в очень тяжелом, скажем прямо, положении?

— Это, наверное, громко сказано. Сейчас основная часть медицинских разработок всё-таки финансируется государством, за что ему большое спасибо, потому что инвестиции немаленькие.

— Однако они явно недостаточны. И с этим приходится сталкиваться каждый день, когда разговариваешь с кем-либо из ведущих специалистов в той или иной области. Говоришь о проблеме ВИЧ — недофинансирование по лечению ВИЧ-инфицированных. Говоришь о раке — та же проблема. Или о ревматоидном артрите — разработаны революционные препараты, но получать их может 2–4 процента нуждающихся. А покупать это далеко не каждому по карману. Могут ли здесь помочь инвестиционные проекты?

— Вы правы — финансирование, конечно, хоть и совсем не маленькое, однако с той же Америкой, например, эти цифры сравнивать нельзя. Связь с инвестиционными проектами тут, конечно, есть, но она не прямая. Работа фонда и обеспечение пациентов необходимыми препаратами — это совершенно разные вещи. Внедрение разработок в практическое здравоохранение и вопрос включения их в список жизненно необходимых препаратов, которые все нуждающиеся будут получать бесплатно, за счет государства, — это особое направление государственной политики. Наша задача — такие возможности предоставить. Но разработка инновационных препаратов и приобретение уже зарегистрированных, которые на данный момент в большей мере не российского производства, — это две разные истории. Наша — о том, чтобы препараты, разработанные в России или даже за её пределами, но с возможным локализованным в нашей стране производством, можно было донести до отечественного пациента. Это позволит существенно уменьшить цены на препарат, не понижая его качество, и, соответственно, обеспечить им большее количество пациентов.

— Но ведь вы наверняка работаете с государством? Сегодня актуальна идея государственно-частного партнерства. Разве государству не выгодно обеспечить всех нуждающихся дешевыми отечественными препаратами при раке или туберкулезе?

— Такие программы у нас, конечно, есть. Поскольку большинство наших проектов российские, все они являются резидентами Сколково, мы максимально используем идею государственно-частного партнерства. Там мы как фонд выступаем частным инвестором, а государство предоставляет гранты, субсидии, контракты на разработку.

— Какие у вас планы? Есть ли на примете новые интересные проекты?

— Конечно, у нас есть интересные проекты на перспективу, но о них пока говорить рано. Скажу лишь, что фокус своей деятельности менять не планируем.

— Вы считаете, что перспективы у таких фондов, как ваш, имеются?

— Иначе бы мы этим не занимались.

— Думаете, со временем частных инвестиционных фондов будет больше?

— Очень на это надеюсь, ведь частные инвестиции — один из важнейших драйверов развития отрасли.

Беседу вела Наталия Лескова

Фото автора