Есть у больницы и ряд других «фишек», делающих её особенной, непохожей на другие детские больницы. Что это за особенности, с чего больница начиналась и к чему стремится, – наш разговор с профессором Корсунским.

– Анатолий Александрович, в официальных источниках говорится, что вашей больнице 95 лет. Но я слышала, что её история началась значительно раньше.

– Да, это так. К 1923-му году, когда больница открылась как лазарет для беспризорных детей, она подошла уже с отдельной богатой историей. Наша территория географически делится на два участка. Участок, который ближе к железной дороге, принадлежал купцу первой гильдии Флору Ермакову. Это был человек, очень пристрастный к помощи людям. Он оказывал благотворительную помощь не только частным лицам, но и целым учреждениям. И вот ровно 130 лет назад он открыл богадельню. Эта богадельня у него была по счету пятая, их он строил в разных городах. А здесь, за Краснопресненской заставой, он тоже открыл заведение такого рода. Там были очень хорошие условия пребывания. Сохранились фотографии. Сюда приходили люди, которые испытывали социальные проблемы, и им оказывали материальную помощь. Их кормили, одевали, помогали разными другими способами, и в некоторые дни богадельня принимала до 1000 человек. Это очень большое количество даже по современным меркам.

Уже через два года Ермаков понял, что без врача ему здесь обойтись нельзя. Он попросил своего семейного врача проводить прием. В начале раз в неделю, потом два раза в неделю, потом врач ему сказал, что он не может вести прием детей, потому что не имеет надлежащей квалификации. Тогда он пригласил еще одного врача, который специализировался на помощи детям. Вначале этот врач приезжал с Сокольнической части на велосипеде раз в неделю. Потом два раза в неделю. Потом начал работать практически в ежедневном режиме. И Ермаков оплачивал эту работу, а врачи с утра до вечера вели здесь прием. Здание богадельни частично сохранено. Это вновь выявленный памятник истории и культуры. За то, как мы его храним, в 2013-ом году мы получили диплом правительства Москвы. Действительно, храним очень тщательно. Там сейчас больничный музей, посвященный в том числе выдающемуся отечественному педиатру- академику Георгию Несторовичу Сперанскому, имя которого носит наша больница.

А вот эта часть, где мы сейчас находимся, – это была дача купца Ивана Тестова, знаменитого московского ресторатора. Эти два человека, несмотря на то, что они были соседями, были очень разные люди. Ермаков был человек глубоко верующий, богомольный. В богадельне было два храма. Один из которых был семейным, а другой храм для посетителей. Он уделял большое значение обучению своих детей, и тех детей, которые приходили сюда. А Тестов был человек не чуждый, так сказать, различного рода увеселений. Его трактир был одним из известнейших и крупнейших в Москве. Его друг Гиляровский, который был постоянным посетителем этого места, давал очень высокую оценку кухне. Гиляровский неоднократно бывал здесь, на даче. Здесь Тестов жил только летом. Зимой он жил в центре. У него была квартира на Лубянке. Они с Гиляровским сидели вот на этом балконе, и в книге «Москва и москвичи» описано, как они с этого балкона смотрят за ловлей рыбы вот в этом пруду. Рыбу ловили, а потом сушили, и Гиляровский спросил Тестова, для каких целей сушат рыбу. «Ну как для каких, для угощения посетителей трактира», – отвечал купец. То есть, здесь был вполне солидный лов рыбы.

В 1911 году Тестов скончался, и его родственники перестали ездить на дачу. Практически круглогодично здесь стали работать психиатры, и так продолжалось практически до 1917-го года.

– А что же после революции?

– Объекты, связанные с благотворительностью, в годы революции оказались в довольно сложной ситуации. Следующее упоминание об этих зданиях относится только к 23-му году, когда, в связи с повышением уровня беспризорности и безнадзорности, горздравотделом было принято решение организовать здесь для таких детей лазарет. Понятно, что они страдали самыми разными, в первую очередь инфекционными, заболеваниями. Вначале лазарет был 50, потом на 100 коек. Потом стало понятно, что эти дети в процессе выздоровления нуждаются в том, чтобы их учить, потому что они долго болели. И тогда здесь появилась необходимость и в образовательной деятельности. Появились учителя, педагоги, которые помогали овладеть профессией, то есть целый учебно-образовательный конгломерат, направленный на то, чтобы не только вылечить, но и адаптировать их к самостоятельной жизни, поскольку это были дети, потерявшие родителей в ходе Первой мировой и гражданской войны.

Однако советская страна вставала на ноги. Беспризорников становилось всё меньше. К концу 20-х годов это, по сути, было уже учреждение, куда просто обращались в случае болезни детей. И в 36-ом году это было узаконено – принято решение, что здесь будет детская больница.

– Были ли у неё какие-то отличительные от других детских больниц черты?

– Пожалуй, территориальная близость к железной дороге – это то, что отличает нашу больницу от других учреждений такого рода. Это стало основной причиной её развития. Когда в 1941-ом году началась война, больница была перепрофилирована под госпиталь. Сразу. Потому что здесь белорусская железная дорога, и линия фронта всё время приближалась. Поток раненых рос. И больница приняла на себя удар с точки зрения количества раненых. Тысячи раненых были возвращены в строй. Это основное достижение нашей отечественной военно-полевой хирургии – возвращение в строй пострадавших на фронте бойцов. С блеском с этой задачей здесь справились. При этом надо сказать, что хирурги, которые лечили детей до войны, все остались в составе госпиталя. Кто-то, конечно, ушел на фронт, но большинство осталось, и они с честью выполнили задачу, доказав, что детские хирурги могут с блеском выполнять и функции травматологов и военно-полевых хирургов. Безусловно, инфекционные отделения и отоларингология были задействованы, то есть все наши отделения в той или иной мере активно принимали участие в восстановлении здоровья героев, прибывающих с фронта.

По окончании войны стало понятно, что больница нуждается в развитии. Был принят ряд важнейших решений, из которых я бы выделил три. Первое решение последовало буквально в 45-ом году, в конце года, когда было принято решение, что сюда как на клиническую базу придет кафедра педиатрии, которую возглавлял профессор Георгий Несторович Сперанский. Он основал эту кафедру еще в 34-ом году. И уже в 46-ом началась здесь работа кафедры. С этого времени в больнице всё связано с именем Сперанского, который длительное время был главным педиатром Российской Федерации.

Пожалуй, из вех этого времени надо назвать применение антибиотиков. Такой опыт у хирургов в больнице уже был, поскольку раненые получали в конце войны отечественный пенициллин. Но честь первого применения антибиотиков детям с воспалением легких принадлежит, безусловно, сотрудникам нашей больницы, сотрудникам кафедры и самому Сперанскому.

И еще два события – это решение о строительстве двух новых корпусов. Один был построен в 53-ем году, а другое в 56-ом. Для того времени это были очень современные, передовые технологии. Эти корпуса действуют до сих пор. По одному из корпусов принято решение о сроках капитального ремонта. Мы этого решения ждем, поскольку корпуса требуют модернизации.

Следующее решение относится к середине 60х годов. Решение, на мой взгляд, абсолютно революционное. Оно было принято и властями Москвы и Минздравом РФ. Решение это состояло в том, что здесь будет построено уникальное для своего времени здание хирургического корпуса. И В нем, наряду с отделениями больницы, разместился Институт педиатрии и детской хирургии Минздрава РСФСР.

– Почему это решение революционно?

– Прежде всего, потому, что с этого времени, а это 68-ой-70-ый годы, у нас формировался единый с этим институтом коллектив. Я работал в институте с 85-го по 2000-ый год, а с 2012-го вновь здесь работаю здесь. По сути, большая часть моей профессиональной жизни прошла в этом объединенном учреждении. Это уникальный для нашей страны вариант формирования структуры, когда в одном и том же здании находятся научный и исследовательский коллектив, и обучение врачей, поскольку здесь ординаторы, аспиранты, и непосредственно клиническая практика. Об этом можно только мечтать.

– Что, кроме ожогового центра, вы могли бы назвать в числе приоритетов больницы?

– В хирургии мы являемся ведущим центром по госпитализации сочетанной травмы. В тех случаях, когда пострадавший, например, в автоаварии или каких-то техногенных катастрофах имеет и сотрясения мозга, и переломы конечностей, и тупые травмы грудной клетки, живота и так далее, – то есть, весь возможный комплекс травм, наша больница является ведущей по этому разделу. Поэтому мы развиваем хирургию и, прежде всего, травматологию и ортопедию. У нас есть внутрисуставная эндоскопическая хирургия. Стало понятно, что основные состояния, связанные с травматизмом детей, так или иначе связаны с транспортом, со спортом. Сейчас в Москве удалось, благодаря усилиям правительства Москвы, ГИБДД, врачей, родителей, учителей существенно снизить число пострадавших от автоаварий, но центр тяжести травматизма перемещается на самостоятельные занятия техническими видами спорта. Это совсем другие травмы. Мы призываем родителей контролировать транспортные средства, будь то мотоцикл или снегоход, скутер или самокат, современные двухколесные и одноколесные средства передвижения. Применение всех этих транспортных средств требует специальной подготовки, которых у детей зачастую нет. Я очень не хочу, чтобы родители меня услышали так, как будто заниматься этими видами спорта (да и вообще любым спортом) опасно для жизни.

– А ведь такая мысль не раз звучала. Когда некоторые дети получали травмы на уроке физкультуры, были предложения, в том числе от врачей, их отменить.

– Я обязательно должен об этом сказать. Мониторинг той травмы, которая к нам поступает, позволяет сделать вот какой вывод. Речь идет, прежде всего, о травмах, которые получают дети, не имевшие надлежащей подготовки по управлению транспортными средствами. Им кажется, что нет ничего проще, чем управлять скутером или снегоходом. И родители идут у них на поводу, не понимая, что это может быть опасно. Он садится и въезжает в дерево. Черепно-мозговая травма. Достаточно стандартная ситуация для зимних каникул. Поэтому дело не в том, что спорт вреден – вредно заниматься теми видами спорта, к которым ребенок оказывается не готов.

Вы знаете, в этом плане нужно брать пример с боевых искусств. Ведь в боевых искусствах достаточно рано привлекают детей к занятиям. Но несколько лет их учат, как правильно принять удар, как правильно упасть, как правильно дышать. Они же не с первой тренировки начинают драться или пробивать бетонную стену ребром ладони. Вначале нужно юного спортсмена подготовить. А когда речь идет о технических видах спорта, очень внимательно надо учить управлять ими. Даже если это велосипед. Спортивный велосипед – это сложное техническое приспособление.

Сейчас очень много дополнительных приспособлений, которые должны избавить ребенка от необходимости даже ходить. Двухколесные, одноколесные. Они тоже весьма травмоопасны, но родители тоже не всегда обучают детей ими пользоваться. Это по сути гаджеты. Я уже видел студентов, которые выходят из метро, открывают дипломат, а это никакой не дипломат, это одноколесная штука – он встает и едет. Дальше перед входом в ВУЗ он закрывает свой дипломат и идет на занятия. Ему не нужно сейчас ничего носить, у него в айпаде все уроки, все лекции.

– Но ведь без травм, наверное, не бывает спорта…

– Спортивная травма была, есть и будет. Тот, кто занимается всерьез – неизбежно может с этим столкнуться. Наша задача, чтобы юные спортсмены как можно быстрее вернулись в строй. Я объясню, почему это важно.

Первая позиция – это дети, очень привязанные к коллективным видам занятий. Это очень важно для развития ребенка. И когда ребенок утрачивает связь со своим коллективом, в данном случае спортивной командой – это для него серьезная психологическая травма. Во-вторых, если ребенок длительно занимался спортом, то он уже привык к этим нагрузкам, и утрата нагрузки ведет к потере спортивной формы, и тогда родители начинают волноваться, не пойдет ли он на улицу, не начнет ли он курить и так далее. И, конечно, юные спортсмены – это те дети, которые потенциально могут стать надеждой нашего спорта. Мы же не знаем, может быть, именно этот мальчик, который на третьей в своей жизни тренировке неудачно упал, и есть будущий чемпион. Поэтому мы относимся к этому с трепетом. У нас создан Центр спортивной травмы, который пользуется очень большой популярностью. Он известен в городе. Мы говорим этим молодым спортсменам: наша задача вас лечить, а ваша задача – стоически переносить все хирургические вмешательства, все виды лечения, и тогда мы вас вернем в строй – не сразу, но постепенно.

Не могу не сказать о том, что наша больница как многопрофильная решает еще одну задачу, которую, например, не может решать узкопрофильная больница. Это вопросы проблемы дифференциальной диагностики между хирургическими и нехирургическими состояниями. Это очень важно, потому что когда ребенок, скажем, младшего возраста поступает в связи с болями в животе, то причин этих болей может быть несколько десятков. Поэтому нужна постановка правильного диагноза. Необходимо сделать это быстро, компактно, на глазах у родителей, всё им объяснить, чтобы они поняли, каковы все наши дальнейшие действия. Кладем ли мы этого ребенка в хирургический или педиатрический стационар …

– Или отпускаем домой.

– Совершенно справедливо. Ведь отпускаем домой больше всех. И это очень важно. Потому что те, кто уходит домой – они не просто уходят. Они уходят домой, имея при себе свежайшие анализы, результаты рентгена и ультразвука. А в ряде случаев компьютерную или магнитно-резонансную томографию. Этим мы существенно облегчаем задачу участкового врача, чтобы дальше лечить этого ребенка. У него есть все необходимые данные. Я работал в поликлинике и на скорой, и я понимаю, что непроста задача врача приехать и оценить состояние ребенка на месте. И никогда не осуждаю врачей, которые считают, что нужно ребенка доставить в приемное отделение для более углубленного осмотра.

На современном этапе эта функция многопрофильных больниц становится центральной. Потому что, во-первых, любая болезнь ребенка – это не только морально-этическая проблема семьи. Это же еще проблема экономическая, социальная. Мама должна ухаживать, если ребенок болен. Она не может ходить на работу. Она нервничает, волнуется, срываются какие-то жизненные планы. Домохозяйство несет убытки. Поэтому, чем быстрее мы правильно оценим состояние ребёнка, тем это более выгодно со всех точек зрения.

– В 2012-м году у вас открылся новый корпус инфекционного профиля на 200 мест. Что он собой представляет?

– Это отдельные палаты для мам с детьми с двойной очисткой воздуха, с централизованным пылеудалением, со всеми удобствами. Без ложной скромности – условия очень хорошие, соответствующие тем требованиям, которые к нам сейчас предъявляются как Роспотребнадзором, так и родителями. Поэтому инфекционные заболевания у нас вылечиваются в кратчайшие сроки. Состояние улучшается. Такой важный фактор как изоляция пациента позволяет, во-первых, избежать распространения инфекции, а во-вторых – ускоряет лечение. В этом корпусе у нас имеется отдельный приемный покои, который позволяет в течение кратчайшего времени провести всё необходимое обследование. Ребенка может посмотреть педиатр, хирург, отоларинголог, будет при необходимости сделано УЗИ на аппарате экспертного класса, рентген в любом количестве позиций, компьютерную томографию, причем все это можно сделать сразу. Если состояние пациента при поступлении тяжелое – сразу поднимается в отделение реанимации и интенсивной терапии. По сути, наша задача – сделать так, чтобы поступали только те дети, которые реально нуждаются в пролонгированном лечении под наблюдением медиков. И она таким образом решается. Мы даже не обсуждаем ситуацию, что положили ребенка, а у него, оказываются, все анализы хорошие, и делать ему тут по сути нечего. Так просто не бывает.

– Каков основной контингент ваших пациентов?

– 84% – это пациенты, нуждающиеся в оказании экстренной помощи. Из них 65% пациентов доставляют кареты скорой помощи. 19% доставляют сами родители, потому что зачастую они считают, что доедут быстрее. Например, если они территориально находятся близко или приехали откуда-то. Я имею в виду не только жителей ближайших районов Московской области, но и иногородних пациентов. В Москву ведь очень много приезжает детей по самым разным поводам – в том числе на экскурсии, в театры, на выставки, в музеи. И если с ними что-то происходит, мы их всегда готовы принять. Чаще всего они доставляются каретами скорой помощи или педагогами, воспитателями. 3% – это переводы из других лечебных учреждений. И только 10-11% – плановые пациенты. У нас блестящая детская урология, андрология. Она вся у нас построена на современных малоинвазивных технологиях. Хирурги работают абсолютно ювелирно, им очень доверяют.

Нейрохирургия у нас тоже на высоте. Мы – то место, куда доставляется вертолетами самая тяжелая черепно-мозговая травма. Это также пороки развития, гидроцефалия, которую успешно оперируют наши хирурги. Считаю их асами в этой области.

Не могу не сказать о консервативной урологии. Очень большая социальная проблема – это дети с нарушением функций тазовых органов. К глубокому сожалению, родители не всегда обращают внимание на эти вещи в раннем возрасте. Я имею в виду ситуации, когда ребенок не контролирует мочеиспускание, опорожнение кишечника. И в какой-то момент родители оказываются в ситуации, когда ребенок должен пойти в детский сад или в школу, или его хотят отдать на занятия спортом, танцами, музыкой. А ребенок себя не контролирует. И мы по сути уже долгие годы являемся ведущим в стране центром по коррекции этой патологии. Мы настолько привлекательны и имеем настолько хорошие результаты, что даже развернули отделение, где эти дети продолжают лечение. В этом плане мы очень востребованы. К нам стремятся практически из всех субъектов Российской Федерации. Поскольку закон об ОМС позволяет лечиться у нас по программе «Москва-столица здоровья», у нас это отделение более чем наполовину загружено пациентами с других субъектов РФ. Работают там специалисты самой высокой квалификации. И отзывы родителей самые лестные. Сейчас мы ждем, когда в этом корпусе начнется капитальный ремонт. Конечно, мы бы хотели, чтобы условия пребывания для этих детей улучшились.

В этом же корпусе у нас находится ЛОР-отделение. У нас здесь работает профессор Алексей Юрьевич Ивойлов, главный детский отоларинголог Москвы, один из ведущих в стране специалистов. Мы надеемся, что после капитального ремонта появится еще одна инновационная операционная, где наши хирурги-отоларингологи смогут проявить свою виртуозную технику.

Ну а ещё мы – крупнейшая детская инфекционная больница на 405 коек. Социологи говорят, что значимость инфекционных заболеваний снижается. Но это не так. Значимость лечения инфекционных болезней в ближайшее время никуда не денется. И мы как инфекционная больница в полной мере пожинаем плоды того, что в интернете очень активно работают сообщества, которые призывают не делать прививки, не проводить вакцинопрофилактику, рассказывают разного рода страшилки. А потом эти дети поступают к нам. Болеют очень тяжело. И родители на собственном опыте, вернее на опыте своих детей убеждаются, что они, поддавшись этой пропаганде, ошибались.

– Знаю, вы сейчас внедряете новую программу оказания помощи маленьким пациентам. В чём её суть?

– Мы считаем, что эта тема должна получить развитие, и в Москве это уже происходит. Сейчас эта программа находится в разработке. Она будет осуществляться на базе функциональных отделений скорой помощи и на базе приемных отделений больниц. Принцип работы – туда обращаются все пациенты, которым это необходимо, за исключением самых тяжелых, которых сразу везут в реанимацию. И уже здесь, в приемном отделении, идет их сортировка – на тех, кто нуждается в оказании немедленной помощи, как-то сделать перевязку, сделать рентген или анализ. Это те пациенты, которые получат помощь и уйдут. Вторая группа пациентов – это те пациенты, которые получат помощь и задержатся, но не более чем на сутки, максимум на двое, трое суток. И все остальные пациенты, которые нуждаются в экстренной помощи или в госпитализации на более длительный срок. Такие отделения уже работают в нашей стране. Я ездил в одно из этих отделений знакомиться с их работой. Мне представляется это очень перспективным. Родители сразу получают ответы на все свои вопросы, они не нервничают, не сомневаются, не ожидают каких-то глобальных решений, а просто получают ответ немедленно. Мы такой проект тоже подготовили. Ждем решения Департамента.

– Какие у вас ближайшие планы, помимо внедрения этой программы?

– Больница не останавливается, мы идем вперед. Очень много молодежи. У нас активно внедрен с 2015-го года проект «университетская клиника». Сергей Семенович Собянин приезжал знакомиться с работой университетской клиники. Дал позитивную оценку нашей работе. Это ситуация, когда ВУЗовские работники ведут приемы у нас и смотрят пациентов. Это очень высоко оценили москвичи. Потому что теперь для консультаций профессора нужно просто получить направление в нашу поликлинику. А с другой стороны, студенты, ординаторы получили в качестве воспитателей наших ведущих практических врачей. Это бесценно для них, ведь мы понимаем, что работа врача – это, прежде всего, учиться работать у тех, кто уже овладел знаниями, опытом. Поэтому университетская клиника тоже будет развиваться.

Расположение в центре Москвы накладывает определенные для нас сложности. Но для пациентов это плюс. До нас достаточно просто добраться, к нас всегда есть доступ. И в случае возникновения проблем с состоянием здоровья детей все знают, что здесь они будут приняты всегда, круглый год, 24 часа в сутки без праздников и выходных. У нас здесь есть всегда для этого условия, специалисты, и мы стареемся всех успокоить и решить их проблемы.

– Анатолий Александрович, у меня к вам есть ещё и личный вопрос. Правда, что вы в детстве сами себе диагностировали аппендицит?

– Да. Такой эпизод имел место.

– Как вам это удалось сделать?

– Я из семьи потомственных медиков. У меня прадед был земским фельдшером. Он не смог доучиться, потому что семья большая, и он вынужден был бросить университет. Дед был военным врачом, закончил короткий курс перед войной и погиб в годы Великой Отечественной. Был командиром медико-санитарного батальона. Отец у меня тоже военный врач. После демобилизации работал в здравоохранении Московской области. Мама у меня фельдшер.

– То есть у вас не было колебаний, кем быть?

– Никогда. Отец работал в больнице, в приемном отделении дежурил. И он меня брал на дежурства. Представляю, что чувствовали больные, когда меня видели. У меня даже халат был белый. Когда мне было уже 10-11 лет, я уже с отцом мерил давление пациентам. А в возрасте 12 лет у меня заболел живот, я открыл малую медицинскую энциклопедию, нашел там всё и поставил сам себе диагноз. Был выходной день – воскресенье.

– Сказали об этом отцу?

– Сказал отцу. Отец не поверил. Я настаивал. Он сказал – ну что ж, надо пойти к хирургу. И мы пошли. А наша дорога к больнице проходила мимо дома детского хирурга, который в этот момент сажал цветы возле своего подъезда. Это было в подмосковной Коломне, где мы жили. Отец ему говорит – мой сын поставил диагноз. Он так посмотрел на меня…

– Скептически?

– Это мягко говоря. Сказал: ну хорошо, идите в приемный покой, я сейчас помою руки и приду. Когда он пришел, мне уже сделали анализ крови, и он меня посмотрел. Потом вышел к отцу и сказал – ты знаешь, а мы его будем сейчас оперировать. 

Этим всё не закончилось. Меня подготовили, отвезли в операционную. И почему-то решили дать местную анестезию. То есть, я в зеркало лампы видел все, что происходит. Ничего не чувствовал, но все видел. И я начал хирургам давать советы, что в медицинской энциклопедии не так написано, вы меня, мол, неправильно оперируете.

– И тогда они решили вам дать общий наркоз.

– Совершенно верно. Мне дали наркоз, чтобы я им не мешал.

– А сейчас вы тоже мешаете хирургам? Приходите на операции, советуете, как надо?

– Нет, потому что я не хирург. И с огромным уважением отношусь к специальности хирурга. В качестве пациента потом выступал неоднократно, наверное, как и многие. Но советов не даю, всегда очень доверяю врачам. Вообще, профессия врача – она предполагает, что когда ты к своему коллеге приходишь, ты доверяешь ему свое здоровье. Иногда и жизнь. Нужно врачам доверять. Хотя, к сожалению, бывают разные ситуации в жизни. И здесь крайне важно общение с родителями. Я пришёл к выводу, что родители очень мало информированы. Особенно здесь актуальны ожоговые травмы, где очень много специфики. Это дети, которые совершенно здоровы, и психологически родители не готовы к хирургическим операциям и тяжелым последствиям. Они совершенно теряются, когда надо давать информированное согласие на операцию разной степени тяжести. А времени на раздумья нет.

Причина ожоговой травмы в подавляющем большинстве случаев – это то, что родители не обеспечили безопасную среду в доме, на даче. Вообще это касается всей травматологии – утопления, выпадения из окон и так далее.

– Но как обеспечить родителей всем необходимым объемом такой информации?

– К 95-летию больницы мы готовим такую книжку. Она будет носить подарочный, праздничный характер, но, помимо исторической части, мы дадим для участковых врачей и родителей, которые будут ее держать в руках, большой раздел, как обеспечить дома безопасность и что делать, если все-таки травма произошла. Как быть, если нужно проветрить квартиру, а в доме маленький ребенок. Как готовить, как убирать, как себя вести, чтобы не было опасностей. Там будут даны абсолютно взвешенные рекомендации, и мы надеемся, что эта книжка, которую мы будем раздавать бесплатно, окажется востребованной для многих. Надо сказать, мы такую книжку уже выпускали на 90-летие больницы, и она пользовалась огромной популярностью. Мы ее сделали как ежедневник. То есть, там можно что-то записывать, а на другой стороне – важные советы. Эта технология известна, когда человек целый год будет из-за ежедневника держать эту книжку на столе. Потом, может быть, выбросит, но за год прочтет. Что-то запомнит, что-то передаст другим.

– Анатолий Александрович, а случалось ли вашим маленьким пациентам самим ставить себе диагнозы, как вам когда-то?

– Вы знаете, эта ситуация меня очень важной вещи научила. Она говорит о том, что надо очень внимательно прислушиваться к мнению детей.

– И вы прислушиваетесь?

– Вы знаете, да. Обязательно.

– Своих или пациентов тоже?

– Ну, к мнению сына я обязательно прислушиваюсь. Он врач, иммунолог-аллерголог. Лауреат премии «Лучшим врачам России - ПРИЗВАНИЕ». Он нашел себя. Он – высокий профессионал в своей области, серьезный ученый - исследователь, так что его мнение для меня очень ценно. А вот что касается моих маленький пациентов, то их мнения зачастую никто не спрашивает. И это ошибка. Здесь ведь мнение врача должно строиться на сопоставлении мнения ребенка, каждого из родителей, собственного мнения и результатов обследования. Времени на это зачастую вообще никакого нет. Порой это считанные минуты. И за эти минуты ты должен принять верное решение.

Не так давно был эпизод, когда оказалось, что ребенок был в нескольких клиниках в ряде городов, но выяснилось, что я оказался первым, кто заговорил о его болезни с ним, а не с мамой или другими родственниками. Мальчик - младший школьник, но он вполне здраво мне все рассказал, и это оказалось очень важно.

– А что у него за проблема?

– Патология сустава. Но не в этом суть. В процессе беседы с пациентом оказалось, что мама не слышала от него того, что он рассказывает мне. Мама рассказывала всем врачам свою версию, которая у нее за несколько месяцев болезни сформировалась уже как некий законченный рассказ. И его рассказ не укладывался в ее описание. Но вот мальчик рассказал, как он чувствует, ведь в конечном счёте всё идет от его жалоб. И тогда мы сделали некоторые дополнительные исследования, которые доктора до нас не видели необходимости проводить. Всё сразу встало на свои места. Более того, мы всего за неделю смогли добиться существенного улучшения его состояния.

– Однако дети порой фантазируют.

– Это верно. Мы боимся услышать какую-то сказку, но мы же для этого собираем информацию из всех источников. Мы должны его внимательно выслушать. Дадим ему возможность сказать. Конечно, работа педиатра в этом плане очень сложна. Дети раннего возраста вообще ничего не рассказывают. Объективизация здесь непроста. Поэтому так важны такие свойственные большим больницам темы, как преемственность, многопрофильность, необходимость все время советоваться.

Вот у нас в больнице существует, например, специальная система нормативных актов, как проводить консилиум. Система нормативных актов, как подтверждать диагноз инфекционного заболевания. Как показала жизнь, единоличное решение врача о том, что тут, условно говоря, корь или ветрянка – не всегда может быть верным. Поэтому считаю необходимым, чтобы у нас была система, когда постановка любого диагноза, связанного с возникновением сыпи, предполагает обязательную фотофиксацию этой сыпи, чтобы мы могли видеть её динамику, как она будет меняться. И обязательно, чтобы этих врачей было несколько. Это позволяет снизить вероятность врачебных ошибок. Вообще тема врачебных ошибок с развитием технологий будет вставать всё чаще.

– Сейчас эта тема звучит постоянно.

– С одной стороны, здесь много излишней шумихи, а с другой – немало случаев, когда возникают реальные ситуации, в которых врач недосмотрел, недодумал, недооценил, не посоветовался, принял необоснованное решение.

Администрация больницы, врачебное профессиональное сообщество, профсоюзы, каждый врач на своем рабочем месте и в процессе непрерывного повышения квалификации должны создавать условия, когда сама возможность совершения этих ошибок будет минимизирована. А в идеале – невозможна.

Беседу вела Наталия Лескова.

Фото автора и из архива больницы.