Владислав Иванович Краснопольский – обладатель множества почётных званий и наград. Он лауреат премии Правительства Российской Федерации за разработку и внедрение в практику эндоскопических методов в гинекологии, заслуженный врач России, почётный гражданин Московской области. Награжден орденом “За заслуги перед Отечеством”. В течение 30 лет возглавлял Московский областной научно-исследовательский институт акушерства и гинекологии, а сейчас его президент. Пришел он в эти стены молодым выпускником медицинского института, и с тех пор места работы никогда не менял, храня верность альма-матер. Преданность – вообще одно из его любимых слов. Преданность своему Институту, своей Московской области, которую изъездил вдоль и поперёк, своей стране, своей семье, своим пациентам… Наш двухчасовой разговор получился обо всём – о науке и о жизни, о том, с каким трудом рождались некоторые разработки и новые методики, впоследствии спасшие множество женских и детских жизней; о том, почему сегодня так остро не хватает профессионалов и почему дочки ничем не хуже, чем сыновья.

годня растёт количество кесаревых сечений и по какой причине это далеко не всегда оправданно; что было сделано за эти годы (а сделано немало) и чем живёт институт сегодня; о дочках, которые пошли по его стопам и имени отца ничем не посрамили, даже совсем наоборот, хотя поначалу хотел сыновей, но потом только радовался, что родились дочки. Точно так же, как никогда в жизни не жалел, что стал акушером-гинекологом, хотя поначалу мечтал хирургом. А главными признаками созданной им Школы называет, помимо профессионализма и постоянного стремления к росту и приумножению знаний, - служение пациенту. Владислав Иванович считает, что эти качества в пределах его Института, где проработал 57 лет, сохранить удалось.– Владислав Иванович, давайте вспомним, как в 1961 году, закончив Второй медицинский институт, вы впервые пришли в стены Московского областного научно-исследовательского института акушерства и гинекологии, одно из старейших учреждений Москвы, возникшее еще в начале прошлого века. Что вы здесь увидели?

– Я считаю, что у меня счастливо сложилась жизнь, хотя, учась в медицинском институте, я никогда не видел себя акушером-гинекологом. Я мечтал стать только хирургом. Других вариантов просто не было. И начиная с четвертого курса я стал дежурить с различными, как потом выяснилось, крупными и известными хирургами, такими как академик Виктор Сергеевич Савельев. Он научил меня многому из общехирургических принципов. Первая Градская, где я работал, всегда была скоропомощной больницей, работы всегда было много, и уже к шестому курсу я самостоятельно делал некоторые несложные операции – в том числе, мне нужно было уметь оперировать внематочную беременность.

Заканчиваю институт, и тут происходит знаменательное событие: второй профессор кафедры Андрей Вильгельмович Ланкевич, мой учитель, акушер, перед которым я преклонялся, поскольку он был необыкновенно интересный и широко эрудированный человек, зовёт меня сюда в ординатуру. В МОНИИАГ он переходил заместителем директора по науке. Сюда же он пригласил Ельцова заведовать гинекологическим отделением.

Я говорю: какой акушер-гинеколог, я хирург! И он объяснил мне, что из многочисленных граней хирургии гинекология, акушерство – это куда более ответственно, поскольку не одна, а две жизни, матери и новорожденного, и они зачастую зависят от тебя.

Так или иначе, но со скрипом я, тем не менее, пришел сюда в ординатуру. И потом, надо сказать, ни разу об этом не пожалел. Закончил и остался в гинекологии, а потом попал в отделение онкогинекологии. А в то время общей клиникой заведовал такой Евгений Елисеевич Гиговский, блестящий онкогинеколог, но не без определенных, так сказать, профессиональных изъянов. Как я сейчас понимаю, к таковым относилась безапеляционность, а иногда, может быть, страдала оценка целесообразности операции. Но он одним из первых в стране сделал операции на влагалище при его отсутствии из сигмовидной кишки. Женщины шли на эту операцию, хотя понимали, что это рискованно.

– Они жили с колостомами?

– Нет, это не требовалось – он сразу сшивал кишку. И в этом был определенный минус, потому что толстокишечный анастомоз часто был несостоятельным, и женщины погибали от перитонита. Психологически всё это было очень тяжело. Мы круглосуточно выхаживали этих больных. Это бессонные ночи, мы менялись друг с другом через сутки, и всё было наполнено страданием и болью этих женщин. Это была работа на износ.

– Уставали?

– Уставал. Но, с другой стороны, я совершенно четко представлял свое место в этом сочетании – больной/врач. Я должен был выхаживать этих женщин, ни с чем не мириться, не ныть, не жаловаться на жизнь. У меня не возникало никаких сомнений, что надо так, а не иначе.

– У вас так это и осталось на всю жизнь?

– Да, это стало нормой моего отношения к больным. Это очень важно – на ранних, узловых этапах формирования врача понять главное, основополагающее в профессии. Потом я считал для себя нормой такое поведение в жизни. Мне много потом пришлось испытать, когда я стал старшим научным сотрудником, а потом возглавил клинику оперативной гинекологии. Мне было всего 32 года. Это были в основном онкология. Я не оставлял идею научиться формировать искусственное влагалище, но более безопасным методом – из заднего свода.

– Это ваша разработка?

– Это разработка нашего отечественного гинеколога Ксидо, а мы предложенную им методику довели до реально безопасного вмешательства. Это были совершенно другие исходы, другое восстановление, и я не просто учился сам, а учились все мы – вся наша клиника. Операцию делали сначала в три этапа, потом в два и, в конце концов, одномоментно.

– Знаю, вы изобрели саморассасывающийся шовный материал?

– Да, это были уже 90-е годы, когда мы впали в полную нищету. Пришлось изобретать от безвыходности. Ну, не нитками же шить… У нас и патент на это есть, и этот материал до сих пор выпускается и используется.

– Чем запомнился период, когда вы были директором гинекологической клиники Института?

В 1973-м году в Москве проходил Всемирный конгресс акушеров-гинекологов. Это, скажу я вам, небывалая история. И там была организована медицинская выставка. Руководить работой этой выставки, ее формировать также поручили мне. Это была большая ответственность. Всё прошло хорошо, и в результате институт получил возможность один аппарат УЗИ, диковинка по тем временам, забрать к себе.

Аппарат был немецкий. Когда я посмотрел на его работу, мне очень понравилось, сразу представилось, что за этим аппаратом и методом будущее. Хотя, надо сказать, далеко не у всех в институте это вызвало восторг. Многие мне выговаривали: зачем ты это приволок? Что это ещё такое?

– В 1964-м году у вас родилась первая дочь. Вы уже знали пол будущего ребёнка?

– Нет, не знал. Ведь тогда прибора УЗИ у нас ещё не было. А я хотел сына. И вот жена родила, мне позвонили, говорят: «Владислав Иванович, приходите, посмотрите»…

– На вашего мальчика?

– Да, примерно так и сказали. И вот прихожу, а девочки-акушерки выложили, как сейчас помню, десять завернутых новорожденных младенцев!

– Зачем так много?

– Столько в эту ночь родилось. Выбирайте, говорят! Они все чистенькие, аккуратненькие лежат. Я смотрю на них, улыбаюсь, потом думаю – ну вот пусть эта будет. Говорю: эту беру. И точно – это была моя Ксюша.

– Была на вас похожа?

– Не знаю. Не могу это объяснить. Но попал с первого раза.

– Ну а со вторым ребёнком вы провели УЗИ-обследование?

– Да, провели. И опять дочка!

– Расстроились?

– Однажды мой приятель, которому я с тоской в голосе рассказывал, что у меня две дочки, говорит: «Что ты переживаешь? Зато все внуки твои». В жизни оказалось именно так. И я, конечно, их обожаю.

– А дочки к тому же пошли по вашим стопам – обе стали акушерами-гинекологами.

– Младшая дочь находится где-то на середине пути, готовится к защите докторской. А старшая, Ксения Краснопольская, на сегодняшний день одна из лучших, если не самый продвинутый репродуктолог в нашей стране.

– Это вы ее научили профессии?

– Ни в коем случае! Никогда им ничего не навязывал, не уговаривал. Это их выбор. Ксения в эту специальность погрузилась, причем изначально она стажировалась в «Борн Холле» – английской клинике, где был получен первый ребенок из пробирки.

– Владислав Иванович, помимо того, что вы воспитали замечательных дочек, чем гордитесь из своих научных достижений?

– Не могу не гордиться докторской работой. Тема диссертации у меня была «Гнойно-воспалительные опухоли придатков». Это непростая хирургическая ситуация, абсцессы, в результате которых женщины нередко погибали. Случались эти ситуации в результате осложнений того же кесарева сечения, различных, иногда не совсем радикальных, операций. Очень тяжелые больные, и мы старались найти способ их спасти. Но важно вот что. Эта тема стала важнейшей в нашей общей хирургической практике. На ней выросло много замечательных хирургов, моих учеников.

– Эта проблема сейчас остается актуальной?

– Да, она остается актуальной, и последнее издание нашей «Оперативной гинекологии» имеет целый большой раздел на эту тему, написанный уже не мной, а ученицей – профессором Щукиной, которая защитила докторскую под моим руководством, спустя долгие годы после того, как я впервые над этим работал.

– Владислав Иванович, вы возглавили этот институт в 1985 году и занимали пост директора до 2017-го. Более 30 лет! Это были самые тяжелые годы – падение Советской власти, перестройка, разруха, кризис за кризисом…Как выжили? Корову купили?

– Это очень интересный вопрос. В те годы, в 85-м, первым секретарем обкома партии был Василий Иванович Конотоп, который с напутствиями отправил меня на эту должность. В тот же год я получил квартиру – это было важно, потому что до этого мы с семьёй, двумя детьми и нянькой ютились в крошечной кооперативной квартирке. Надо сказать, за всю свою жизнь я ничего не просил ни у московского начальства, ни у подмосковного. Никакой дачи или хотя бы земельного участка никто мне в жизни не давал. При этом я всегда оставался патриотом не только родного института, но и Московской области, потому что вся моя жизнь прошла в разъездах – реальная помощь, операции, консилиумы… Всего не расскажешь.

– Давайте вспомним какой-нибудь клинический случай, с которым пришлось столкнуться.

– Их было огромное количество. Но из памяти не идёт операция у женщины в Солнечногорске. Большая саркома с метастазами. Надо было всё удалить. Помню, ещё и освещение было плохое, так что оперировать было сложно. Есть такой этап операции – очень серьезный и ответственный, когда при злокачественных опухолях возникают массивные кровотечения, и тогда приходится перевязывать одну из магистральных артерий – внутреннюю подвздошную. Эта артерия лежит на одноименной вене, а вторая стенка вены – непосредственно на костях таза. И самая большая опасность – это ранение вены, потому что остановить кровотечение перевязкой практически невозможно. Только разрываешь дальше эту вену. Женщина была с ожирением, оперировать было очень сложно. И вышло так, что я эту вену поранил. Это был второй случай в моей жизни. Но первый случай произошёл у нас в институте. Здесь совершенно другие условия. А тут я эту вену не прошивал, не пытался как-то провести гемостаз, а наложил зажимы вдоль неё и остановил кровотечение. А зажимы оставил в животе и зашил. Из живота торчали два зажима, чем я поверг в шок моих ассистентов. Потом, уже на третьи сутки мы сняли эти зажимы, и всё закончилось благополучно. Это спасло пациентке жизнь.

– Пытались закрыть?

– В то время один за другим происходили рейдерские захваты, всюду царили бандюганы. Всё это не обошло и наш институт.

– К вам приходили?

– Приходили. Приходили с благими намерениями – построить нам институт в другом месте. Обещали какие-то страшные деньги. Мне пришлось очень оперативно решать эту непростую задачу. Я помню, их сидело трое или четверо вот за этим столом, и я говорю: предложение очень заманчивое, но мне надо какое-то время, чтобы всё осмыслить, подумать, посоветоваться, найти варианты безболезненного строительства нового здания. Они говорят: «Ну, неделю хватит?» – «Думаю, да».

– Вам надо было выиграть время? Вы знали, что вам это не подходит?

– Мне было ясно, что надо бежать и искать какие-то выходы. А в то время только стал мэром Лужков. И я попал к нему, объяснил ситуацию. Он быстро понял меня и спрашивает: «Земля московская?» «Да, – говорю, – московская». «А учреждение?» «Тоже, мы платим налоги». И в течение двух суток вышло решение Правительства Москвы, что эта земля может быть использована только под медицинское учреждение и только акушерского профиля. Я и сейчас эту бумагу храню.

– Такую бумагу, что никакой Швондер не подступится.

– Да, именно. И когда они появились у меня снова, я чуть не со слезами на глазах стал им рассказывать, что не могу ничего поделать. Это тогда и спасло учреждение, потому что помощи больше ждать было неоткуда. В этом институте ни разу за все эти годы, в том числе и в самые тяжелые 90-е, не было задержано зарплаты. Точнее, один раз на месяц мы задержали, но потом всё выплатили, хотя найти источник финансирования было ой, как непросто. А всё остальное на это уже нанизывалось – и новый шовный материал, и попытки приобретений какого-то оборудования для выхаживания новорожденных.

– С какого-то момента вы стали заниматься не только гинекологией, но и акушерством. Почувствовали разницу?

– Акушерство – это абсолютно другая история. Хотя то акушерство, которым мы тогда занимались, разительно отличается от нынешнего. Но вот что меня волнует в современной ситуации. Сейчас ведь все время делают кесарево сечение. Доходит до 50%.

– Вы считаете, слишком часто? Не всегда оправданно?

– Да. Мы сейчас пожинаем тяжелейшие осложнения после повторных беременностей при кесаревом сечении. А в те годы, в начале 90-х, частота кесарева сечения была не больше 1%. Строго по показаниям. Кесарево сечение – простая операция, она в техническом исполнении ничего из себя не представляет, но вот всегда ли нужно к ней прибегать? Есть наложение щипцов, которое, на мой взгляд, не несёт таких рисков и осложнений, как кесарево сечение. Это воистину акушерское мастерство. Даже есть выражение: «рука – третий глаз акушера», потому что тактильные ощущения, по существу, решали и решают на сегодняшний день всё. Однако количество таких родоразрешающих операций, тех же наложений щипцов, у нас практически нулевое. В той же Великобритании это пять с лишним процентов. В Соединенных Штатах еще выше. Есть клиники, где эти операции являются расхожими, потому что облегчают потужной период, и женщина рожает легче.

– Но разве потом ей не приходится долго и тяжело восстанавливаться, не говоря уж о ребенке?

– Нет, никаких тяжелых последствий для женщины нет. И ребенок абсолютно нормальный при правильно наложенных щипцах. Абсолютно, поверьте моему колоссальному опыту. Есть одно необыкновенное достоинство этих щипцов. Иногда во влагалище возникает костный экзостоз – вырост, который на этапе беременности очень сложно определить, и тогда головка упирается в него и пройти, конечно, не может. В этом случае возможно только так разрешить роды. Не раз я накладывал щипцы и извлекал плод при наличии такой ситуации. Если ты правильно накладываешь щипцы, у тебя головка в руках, ты сам ее ведешь, ты ее приспосабливаешь к родовому каналу и извлекаешь ребенка с минимальными сложностями. Иной раз частые тяжелые схватки больше травмируют, чем правильно наложенные щипцы и хорошо извлеченный с их помощью ребенок. Поэтому я очень люблю этот инструмент. Это не кесарево, которое имеет массу тяжелых последствий для матери и ребенка. Это просто помощь женщине в естественных родах. Большая частота кесаревых сечений дает тяжелые осложнения при последующей беременности, с чем мы встречаемся все время. Вот я собираюсь делать доклад о том, как плацента локализуется в области бывшего рубца и начинает врастать, проникать к мочевому к пузырю и создавать условия для тяжелейшей операции – ведь там находится сплошная сосудистая сеть. Это так называемая мельформация сосудов, когда и артериальные, и венозные стволы переплетены. И это – только один из возможных результатов неоправданно частых кесаревых сечений. Кесарево никогда не проходит бесследно. Считается, что до тридцати процентов кесаревых сечений осложняется эндометритом. А коль скоро так, то первое, что воспаляется – это сам рубец, потому что это рана, и, как мы знаем, любая рана заживает долго. Все то же самое происходит в матке. И в результате формируется рубец – мышечная стенка матки, состоящая из соединительной ткани. Отсюда все осложнения, особенно заметные во время повторных беременностей.

– В каких же случаях надо делать кесарево сечение?

– Все должно быть взвешено, разумно. И здесь главное, основное и самое непреложное – это профессионализм. С горечью каждый раз ощущаю, что подготовка специалистов, методика этой подготовки, условия и весь педагогический процесс не просто страдает – он просто деградирует. Всё чаще сталкиваюсь с тем, что ординаторы поступают к нам не на бюджетную, а на платную основу, и когда мы проводим собеседования, начинаешь понимать, что человек вообще ничего не знает в специальности. Шесть лет он проучился зря.

– И что делать с этим? Какой выход?

– Когда я еще учился, люди после окончания института рвались на кафедру, как они там готовы были работать лаборантами, а потом, уж если они становились ассистентами, это уже вершина профессионального роста. Они получали достойную зарплату, и это было престижно, уважаемо. Работы всегда было много, но все стремились к профессиональному росту – в том числе и потому, что были мотивированы материально. Недавно я поздравлял нашего старейшего акушера-гинеколога академика Галину Михайловну Савельеву с 90-летием и от неё узнал, сколько сейчас получает профессор. Это же стыд и позор… А ведь преподавание – это отдельный большой труд, требующий колоссальной отдачи. Всё это чрезвычайно грустно, прежде всего, потому, что в конечном счете наносит огромный ущерб нашим больным.

– А ведь беременные женщины – это наше будущее, следующее поколение.

– Да, это так. В результате мы получаем бездушие, непрофессионализм. У нас в институте было испокон веков заведено: здесь остаются только те, кто проходит двухгодичную ординатуру, потом аспирантуру, и кто себя проявил не просто как будущий ученый, специалист, но и как человек, для которого это учреждение – самое важное, что есть в жизни, со всеми вытекающими отсюда последствиями – необходимостью ехать на консультацию в самое отдаленное место, проводить время в операционной, дежурить сутками. Вот эти люди остаются.

– И сейчас так?

– Да, и сейчас так, сейчас тем более. Наш институт – это маленький островок правильного подхода к профессии. Я не хочу сказать, что больше такого нигде нет. Есть, конечно, но далеко не везде. Как коренной «житель» этого института – я за него спокоен. Нынешний директор – мой ученик, другие люди, которые руководят сегодня отделениями, пришли сразу после студенческой скамьи. Всех я знаю, всех вырастил, всех научил работать, и я, честно говоря, безмерно этим горжусь. Это то, что создает у больных и коллег имидж института.

– Владислав Иванович, что представляет собой сегодня институт? Наверно же, у вас появились хорошие аппараты УЗИ экспертного класса, современная лапароскопическая аппаратура...

– Наш институт на сегодняшний день и в течение многих лет является одним из основных флагманов нашей специальности в стране. То, что разрабатывалось в нашей клинике, экстраполировалось на всю область, а оттуда в Российскую Федерацию.

Мы хорошо знакомы с профессором Николаидисом – это эксперт, пожалуй, самый известный в мире, возглавляющий международное общество врачей перинатальной медицины. И у него разработаны критерии ультразвуковой оценки плода в эти сроки. А оценка заключается в том, что врачи не просто смотрят, есть там какие-то дефекты или нет, а прогнозируют на основании маркеров, проводят замеры всех основных лицевых костей, их соотношение, расположение. Это дает основание сказать, как развивается ребенок.

Мы начали проводить обучение этих специалистов, и окончательную оценку их возможностей, а главное – сертификат эксперта – давала школа Николаидиса, публикуя все эти фамилии на своём сайте. Всё это было организовано в Московской области. Сейчас эта система получила распространение по всей стране. Но мы были первыми.

Второе, не менее важное достижение – это проблема гестационного контроля сахарного диабета, который возникает во время беременности. Цифры эти весьма значимы, и диагностика его на том этапе, на каком мы сейчас проводим, – это заслуга института. Дело в том, что данные ВОЗ отставали от того, что на самом деле, на практике видели врачи – акушеры-гинекологи в Европе, и они перешли на другие параметры оценки сахаров в крови при нагрузке у беременных. Убедить наших эндокринологов в необходимости пересмотра этих состояний с новых позиций было непросто. Но мы сделали это. В конечном счете, объединив усилия разных специалистов, мы создали всероссийский консенсус. Все наши ведущие специалисты в этой области пришли к одному и тому же мнению. Результатом стала вышедшая в 2013-м году книжка, которая называется «Консенсус по гестационному сахарному диабету», где высказан единый взгляд на проблему.

Следующая проблема, которой мы занимаемся, и очень активно, – это патология шейки матки и предраковые состояния. Рак шейки матки долгое время занимал второе место вслед за раком молочной железы. Он и сейчас не дремлет. Речь идет о том, что у гинекологов есть в этом плане колоссальный резерв. Важно понять, где грань между совсем незначимыми изменениями шейки матки – а их диагностика является прерогативой женской консультации – и предраковым состоянием. К сожалению, многочисленные организационные недочеты не позволяют обеспечить эффективный лечебный исход, особенно если речь идет о беременных женщинах. Однако нам в стенах института удалось реализовать концептуальные подходы, начиная от организационных вопросов, заканчивая вопросами лечения и благополучного завершения беременности. Мы успешно ведём этих женщин, предотвращая развитие рака. Многие прекрасно рожают повторно и потом не вспоминают об этой проблеме.

Ну, и не могу не сказать об оборудовании, о котором вы спросили. У нас одно из самых продвинутых эндоскопических отделений. У нас стоит робот Да Винчи, единственный в России, который специализируется только на гинекологии. Мы делаем минимум двести операций в год по квотам ВМП. Скажем, тяжелые формы эндометриоза, там, где поражается кишка, и тогда нужно делать резекцию толстой кишки.

– То есть, это междисциплинарные операции, где приходится работать разным специалистам.

– Совершенно правильно. Онкогинекология, урогинекология, множество женщин с недержанием мочи, проктогинекологические операции…У нас делаются уникальные операции по резекции кишки сшивающим аппаратом. Все происходит на самом современном уровне с использованием самых современных мировых методик.

Несколько дней назад встречался с министром здравоохранения Московской области Дмитрием Марковым, и он предложил создать у нас школу профессиональной подготовки специалистов экстра-класса. Надеюсь, этот замысел удастся осуществить.

– Знаю, вы сотрудничаете с Нижегородским ядерным научным центром (г. Саров), где создают портативные аппараты по терапии оксидом азота.

– Да, у нас уже есть такие аппараты, и для наших женщин это большое подспорье, поскольку с помощью такой терапии можно лечить целый спектр заболеваний, связанных с нарушением проводимости кислорода к тканям. Мы очень продвинуты в проблеме предымплантационной диагностики. Первыми начали проводить ЭКО у ВИЧ-инфицированных. Конечно, всё это делается пока только в масштабах области. Но в ней, как в капле воды, отражается вся Россия.

– Владислав Иванович, вас называют основоположником школы в отечественном акушерстве и гинекологии. Как бы вы могли в нескольких словах сформулировать основные принципы вашей Школы?

– Во-первых, это актуальные проблемы, которые должны быть в центре внимания врача. Второе – это высокий профессионализм. Мы должны быть в курсе всего того нового, что происходит в профессии. Да и не только в профессии. Вспоминаю своих учителей. Они много читали, увлекались историей, живописью. Мне всё это тоже интересно.

– Говорят, вы футбол любите.

– Футбол – как его не любить! Болею.

– Так, значит, один из принципов – надо много читать.

– Да, и не только научную литературу. Если ты стремишься к познанию, ты становишься не просто врачом, а чем-то большим. Врач в нашем понимании – всегда был и хотелось бы. чтобы остался интеллигентным человеком, человеком высокой культуры. Если он замкнут, зашорен на своей специальности – этого недостаточно. Но, наверное, самое важное в школе – это творчество твоих учеников.

Мои ученики – очень творческие люди, и это меня, честно говоря, радует. Им интересно то, чем они занимаются, хотя интересы у всех разные. Они патриоты своего института, где «выросли», Московской области, с которой связаны. Они преданны своим пациентам. Счастлив, что смог им это передать. В результате получается красивое мозаичное панно, на которое я любуюсь. Примерно так я и представляю себе то, что называется Школой.

Беседу вела Наталия Лескова.

Фото автора и из архива Академика В.И. Краснопольского