– Валентин Иванович, предлагаю начать с начала, с вашего детства. Итак, вы родились…

– Я родился в городе Иваново в 1929 году, 1 апреля. Тогда он назывался Ивано-Вознесенск. «Город невест».

– Вы там невесту себе не нашли?

– Нет, не успел. Я прожил там лет до двух, а потом родители переехали в Подмосковье. Сейчас это город Пушкино, микрорайон Клязьма, а тогда это был отдельный посёлок на одноименной речке. Там я прожил до 1952 года.

– Как получилось, что вы своей специальностью выбрали медицину?

– Голодные послевоенные годы. Наверное, трудно было?

– Непросто. Отец погиб на фронте, помогать было некому. Но институт я успешно закончил, после чего продолжил учебу уже в качестве клинического ординатора. Ординатура тогда была три года. За эти годы я успел написать кандидатскую диссертацию и в срок защитить ее. И был оставлен ассистентом на кафедре инфекционных болезней Первого медицинского института, с которым я уже в то время хорошо сроднился, поскольку тогда была хорошая субординатура, практически микроординатура. Поэтому, когда я перешел в ординатуру – мне все было уже знакомо, я только углублял свои знания и занимался научной работой, абсолютно не думал готовить кандидатскую диссертацию. Как говорится, само собой выросло.

– А как получилось, что именно инфекционные болезни стали вас вдохновлять по жизни?

– Тоже полная случайность. Опять женщины виноваты. У меня была подруга, которая стала потом моей женой, но это уже после окончания института, в 1952 году. А тогда она была старостой студенческого кружка на кафедре инфекционных болезней. Я ее провожал туда, и, пока была хорошая погода, гулял по Сокольникам. Там прекрасно. Но потом стало холодновато – осень, дождь…

– Да. Решил ждать внутри. Тогда кафедрой заведовал профессор Эммануил Ефимович Штайншнайдер. Он обратил на меня внимание: что это молодой человек там сидит и ничего не делает? Давайте ему дадим какую-нибудь тему. И предложил: сейчас, говорит, 175 лет будет Первому московскому медицинскому институту, надо написать историю кафедры инфекционных болезней, вот мы ему и поручим. Так я и написал одну из первых моих работ. Вскоре была опубликована история кафедры инфекционных болезней Первого московского медицинского института, на которой я проработал много лет – ассистентом, доцентом, исполняющим обязанности доцента.

– Профессором не успели там стать?

– Нет. Моего роста вне кафедры очень хотел мой руководитель Константин Владимирович Бунин. А в это время освободилось место заведующего кафедрой инфекционных болезней в только что созданном университете Дружбы народов имени Патриса Лумумбы, куда он меня сватал. Но меня не взяли. Зато взяли по конкурсу заведующим курсом инфекционных болезней в Московский медицинский стоматологический институт. Потом открыли лечебный факультет, и к пятому году обучения студентов, когда начинались занятия и лекции по инфекционным болезням, курс был преобразован в кафедру инфекционных болезней и эпидемиологии. Там я проработал, по-моему, до 1988 года. Сначала заведующим кафедрой, а потом профессором.

– А потом вы вернулись в альма-матер – Первый медицинский институт, где с 1997 по 2008 год заведовали кафедрой эпидемиологии…

– Да. К тому моменту меня уже избрали президентом Академии медицинских наук, а еще раньше, в 1971-м году назначили директором «Центрального института эпидемиологии» – надо сказать, без моего малейшего желания.

– Вот этого, где мы сейчас находимся?

– Да. Я здесь работаю с 1967-го года, то есть уже полвека. Пришел как заместитель директора по научной и клинической работе. А в 71-ом году со скандалом сняли моего предшественника Алексея Адольфовича Сумарокова, и я временно исполнял обязанности директора.

– А что за скандал?

– У него были странности поведения. Он вытворял всякие невозможные вещи. Например, он, будучи директором института, с пятого этажа на второй, где конференц-зал, съезжал вниз по перилам.

– Но это же прекрасно!

– А во время заседания он мог встать и начать отжиматься. И приговаривать при этом: я ведь член сборной страны по волейболу! Хотя он никогда им не был. Много было подобных историй. Не всегда его поступки и решения были адекватны задачам, стоящим перед институтом.

– И в связи с этими странностями его и решили снять?

– Валентин Иванович, давайте вспомним о научных вехах вашей жизни. У вас же есть масса престижных наград, в том числе Государственная премия.

– Мои научные работы начались, наверное, с кандидатской диссертации. У меня тема была – клиника, диагностика и лечение брюшного тифа. В то время это было очень актуально. Больных тифом было много. И появился новый антибиотик, который назывался синтомицин, состоящий из двух полимеров – правовращающегося и левовращающегося. Потом выяснили, что правовращающий не обладал необходимым антибактериальным действием, его выкинули и оставили только левовращающий. Препарат стал левомицитин.

– Не знала о таком происхождении названия этого популярного препарата.

– Да. Так вот, я успешно защитил диссертацию, много поработал. Ну, потом, поскольку я стал уже ассистентом кафедры, меня, можно сказать, принудительным порядком отправили работать в отделение менингитов. Эти нейроинфекции не нравились нашим преподавателям, потому что это специфика, когда надо знать неврологию и много чего еще. И меня как самого молодого отправили туда – на подвиги. Поскольку там очень много тяжелых больных, все время приходилось этим делом заниматься, и я постепенно от брюшного тифа отошел. В частности, мы с моим руководителем, когда я еще был в ординатором, диагностировали и описали относительно новую для нас болезнь – доброкачественный лимфоретикулез, или синдром кошачьих царапин. Это была вторая публикация на эту тему в Советском Союзе. Но главной моей заботой стало лечение гнойных бактериальных менингитов. На эту тему в 1967 г. тему защитил докторскую диссертацию. Так она и называлась: "Клиника, диагностика и лечение гнойных менингитов". Защита прошла успешно, и вскоре я получил звание профессора. А через два месяца меня ввели в экспертный совет ВАКа, где потом я пробыл в разных должностях и званиях до 2007 года. Эксперт, зампредседателя экспертного совета, член президиума, эксперт президиума, потом член президиума ВАКа… Это все было, так сказать, на общественных началах. Хотя нет, первое время нам платили какие-то там гроши. Мы говорили – на пиво. А потом и это перестали делать.

– Правильно. Вредно пить пиво.

– А после защиты диссертации я понял, что клинику-то я изучил, лечение разработал, но ведь эпидемиологии-то нет, нет связующего звена между заболевшими. Значит, надо было заниматься эпидемиологией. И в последующие годы я более углубленно занимался эпидемиологией менингококковой инфекции. Тогда даже такого термина не было.

Одновременно и за рубежом поняли, что не изучена эпидемиология. Как здоровый человек может заражаться от больного? Возбудитель находится в оболочках мозга, как он оттуда вылезает? Нет какого-то звена. Я связался с сотрудниками института эпидемиологии и микробиологии им. Н.Ф. Гамалеи, института эпидемиологии и микробиологии им. Г.Н. Габричевского. Всем коллективом начали активно разрабатывать эту проблему, которую и обобщили, наконец, в виде монографии в 1978 году. Очень долго писали. Это было связано с тем, что мы накапливали материал, потому что эта монография полностью основана на наших разработках. Никаких ссылок. Была, конечно, литература, но основная работа – только наша. А еще труд задержался потому, что в 1970-м году в Астрахани грянула эпидемия холеры.

– А как?

– Никакого страха болезни нет. Этот подход я и развернул в Астрахани.

– То есть, не бояться?

– Да. Не бояться. Мы пришли в больницу пациентов смотреть, и весь персонал встречает нас – в противочумных костюмах: сапоги, халат, перчатки резиновые, такие, в каких сейчас дворники работают. А им ведь надо делать инъекции. Попробуй, в вену попади в таких перчатках. Маски трехслойные. Все закупорено.

Что делать? Я пошел так, как был. Ну, Петр Николаевич Бургасов в своих воспоминаниях написал, что я пошел в одном халате, но при галстуке. По-моему, я был даже без халата. А вот галстука точно не было. Жара стояла страшная, температура сорок градусов выше нуля. Какой галстук… И так я стал смотреть больных. Может быть, я даже бравировал: долго осматривал, щупал живот, смотрел язык, каловые массы и так далее.

– И вы действительно не боялись заразиться при таком прямом контакте?

– Конечно, нет. Я знал, что вибрионы не летают. Руки надо мыть, не есть что попало и не пить необезвреженную воду. Напомню туристам, особенно в южно-восточных странах: пейте напитки и соки только из емкостей фабричной упаковки, кипятите воду, избегайте лёд в напитках. В конце обхода заведующая холерным корпусом Нина Ивановна Вивюр была уже без сапог, без перчаток, без маски. Постепенно все стали раздеваться. Расслабились. Стали обсуждать. И один врач берет сигарету, мнёт ее и сует в рот.

Я воспользовался моментом, говорю: а вот так нельзя. Прямое нарушение. Вы же её мнёте теми же руками, которыми осматривали больных. Насколько они у вас чистые? Вот именно так, говорю, и передается холера. Ну, в общем, посмеялись, в шутку перевели, но выводы все сделали.

А потом поехали в районную больницу, где был один больной холерой. Я был с Петром Николаевичем Бургасовым – он как эпидемиолог, я как инфекционист. Приехали – никого нет. Долго искали, звали. Наконец, нашли какую-то медсестру или секретаршу, я уже не помню, спрашиваем – где главный врач? – Он в садике. Где зам главврача? – Он тоже в садике. Там был как-то огороженный участок земли, что-то росло. Мы подходим туда, а там ходят три мужчины в пижамах.

Петр Николаевич разъярился, говорит – что вы тут делаете? А они: как? Мы вчера больного холерой смотрели и теперь находимся на карантине. Строго по инструкции!

Ну, надо было видеть Петра Николаевича. Я уж на всякий случай к нему ближе подошел..

– Мог и прибить?

– Мог. Очень был возмущен, стал говорить про современные эпидемиологические подходы в профилактике холеры. Потом было много благодарностей, хвалебных отзывов за то, что мы там действительно очень качественно развили помощь на адекватном лечении, опираясь на опыт, полученный в известной степени в Индии, хотя многое пришлось дорабатывать. Потому что люди в наших странах разные, питание разное, и у нас были все же чаще более легкие больные, чем у них. В Индии было так: подбирают на улице обезвоженного человека, привозят, его еще врач не смотрел – сразу капельницу, даже не капать, а струйно вводить жидкость.

– Угрожающее для жизни состояние.

– Да. С этим введением тоже была целая проблема. У нас пытались вводить растворы разными способами, но боялись перегрузить сердце. Корифеи старшего поколения решили, что не надо вводить струйно, лучше капельно. А спасти тяжелого больного можно только быстрым струйным введением больших объемов специальных солевых растворов. В среднем больному холерой в первые-вторые сутки вводилось 20-30 литров раствора, а отдельным больше. И состав раствора пришлось немножко поменять. Потому что у них, в основном, вегетарианская пища, а в Астрахани много рыбы, мяса, и минеральный состав питьевой воды разный. Интересно, что холерным больным местный эпидемиолог запретил приносить овощи в больницу. Я поднял шумиху по этому поводу: ну почему мы должны вводить жидкость только внутривенно, когда то же самое можно давать в большом количестве через рот? На следующий день все было завалено арбузами, дынями.

– Выходит, можно арбузы и дыни при кишечной инфекции?

– Можно. Конечно.

– Удивительно. Ведь всегда запрещают.

– И это неправильно! Происходит обезвоживание. Арбузы прекрасно решают эту проблему. А уж в Астрахани, где их завались! Так мы уже в конце эпидемии перешли от только внутривенных введений на смешанный режим, а потом выздоравливающих переводили только на оральный прием растворов. Нам, кроме того, пришлось пересмотреть все существующие инструкции. За ночь я разработал новую классификацию холерных больных, которую и внедрили. Она была независима от классификации ВОЗ и американцев, у которых центральную роль в оценке тяжести больного занимали лабораторные исследования. Поскольку у нас лабораторные исследования на местах были поставлены очень плохо, мы пошли другим путем: расписали всю симптоматику и лечение. Бургасов их утвердил. Причем писали мы «временные инструкции по лечению острых кишечных заболеваний». Слова «холера» мы избегали. Все понимали, что это именно холера, но эпидемия еще не была объявлена. Потом эти инструкции превратились в общесоюзные. За работу по борьбе с холерой мы получили правительственные награды.

Ну, а потом уже, когда я стал президентом Академии медицинских наук и работать у постели больных стало трудновато, я занялся в основном педагогической деятельностью. Написал ряд учебников. Первый учебник я написал в соавторстве с доцентом И.Г. Булкиной, когда еще был ассистентом, – для медицинских сестер. Вышел он 1965-ом году. Шесть раз переиздавался, переведен на иностранные языки. За цикл учебников по эпидемиологии мы получили Премию правительства РФ. Были и книги об упомянутом мною лимфоретикулёзе, легионеллёзе, микоплазмозе, который мы описали первыми. Именно за описание этих новых и ранее неизвестных инфекций – микоплазмозов, легионеллезов, хламидиозов – мы получили Госпремию.

– Много лет вы были главным инфекционистом Минздрава…

  - На эту должность я был назначен еще в 60-х, когда только защитил докторскую, и, действительно, занимал её довольно долго – до 1978-го года.

– Валентин Иванович, а вам самому удавалось не болеть инфекционными болезнями?

– Болел я немного. Но бывало. Гриппом болел, туберкулезом.

– А как вы умудрились заболеть туберкулезом?

– Ну, я же работал с больными. У нас многие лежали с туберкулезным менингитом. Многие без сознания, кашляли, харкали. Мне ещё повезло, форма была не тяжёлая. А вот, скажем, один из моих студенческих приятелей, Вася Солдатов, – у него был тяжелый туберкулез. На третьем курсе он ушел из института из-за болезни. Он уже по лестнице подниматься не мог.

– И тоже во время клинической практики заболел?

– Нет, это он в войну получил. Его демобилизовали по болезни. В результате он решил покончить жизнь самоубийством. И пятого декабря 1948-го или 49-го года, точно уж не помню, на берегу Москва-реки он выстрелил из парабеллума себе в голову. Пуля скользнула по черепу, не задев мозг. Повредила левый глаз, но он остался жив. Потерял сознание. А когда пришел в себя, увидел, что приехала милиция, скорая помощь. И его повезли – куда, как вы думаете?

– В больницу, наверное?

– А вот и нет! В КГБ – выяснять, почему он пятого декабря стрелялся. В день Сталинской конституции.

– Вот это да…

– Именно. Сам рассказывал. Там довольно быстро сняли всякие политические подозрения, и его отвезли всё-таки в больницу. Там у него началось воспаление легких, вызванное другими возбудителями, уже не туберкулезное, с огромным экссудатом, который заполнил всю грудную клетку, каверны спали, чего не могли добиться пневмоторексами. Закончил институт, защитил кандидатскую диссертацию и долгое время работал старшим научным сотрудником в институте туберкулеза.

– Потрясающе. А как вы лечились от гриппа? Вы применяли какие-нибудь специальные средства?

– Никогда. Иммунитет сам справлялся. Это вообще вещь очень индивидуальная – иммунитет. У нас есть такой Сергей Григорьевич Пак, профессор, чл.-корр. РАН, заведующий кафедрой инфекционных болезней в Первом медицинском. Он отметил, что кругом все болеют гриппом, а он ни разу в жизни во время эпидемий гриппом не болел. Когда, говорит, гриппа нет – бывает и насморк, и кашель. Но стоит начаться эпидемии – дома все чихают, на работе – а я хоть бы что.

– Валентин Иванович, как вы считаете, в борьбе с вирусными инфекциями существуют эффективные способы?

– Да, конечно. Против гепатита, ВИЧ-инфекции. Сейчас мы уже можем говорить, что, если человек, зараженный ВИЧ-инфекцией, систематически принимает препараты, то он может жить естественной жизнью очень-очень долго. Кстати, первым больным ВИЧ-инфекцией в России ставил диагноз именно я. Тогда это называлось СПИДом, ВИЧ-инфекция как самостоятельная нозологическая болезнь не регистрировалась. И тоже не боялся.

– Потому что вы знали, что этот вирус тоже не передается при рукопожатии или обычном контакте.

– Да, я знал. Мало того: мне пришлось один раз с больным СПИДом депутатом, героем Советского Союза целоваться публично, чтобы снять общественное напряжение. Ведь никто не хотел работать с больными, заразившимися этим вирусом, все боялись. Мой сын, Вадим Покровский, сейчас руководитель федерального центра по профилактике и борьбе со СПИДом, был в числе первых добровольцев.

– Валентин Иванович, вы продолжаете трудиться в Центральном институте эпидемиологии. Чем он сейчас живет, чем дышит, какие есть новые разработки, какие перспективы?

– Активно идет развитие прежних наработок. Сегодня у меня был докторант, который будет защищаться уже в феврале месяце. Диссертация посвящена биологическому мониторингу в эпидемиологическом надзоре за бактериальными менингитами, включая менингококковую и пневмококковую инфекции. Сколько лет уже прошло – а тема остается актуальной. Когда-то я сам был диссертантом, а теперь я научный консультант.

В настоящее время ФБУН ЦНИИ Эпидемиологии Роспотребнадзора – ведущее российское научное учреждение в области разработки научных проблем эпидемиологии и инфекционной патологии. В нем работает около 1400 человек, из них 250 научных сотрудников, в том числе 6 академиков, 2 член-корреспондента РАН, 40 докторов и почти 100 кандидатов медицинских или биологических наук. На базе института функционирует восемь всероссийских референс-центров по мониторингу за социально-значимыми инфекциями, федеральный научно-методический центр Минздрава по профилактике и борьбе со СПИДом, 11 научно-исследовательских лабораторий, центр молекулярной диагностики инфекционных болезней, научно-методический центр иммунопрофилактики. Наш институт – головное учреждение по эпидемиологии, инфекционным и паразитарным заболеваниям. Он осуществляет плодотворное сотрудничество со Всемирной организацией здравоохранения, зарубежными научными центрами, университетами и институтами.

А самое главное – то, что мы начали изучать эпидемиологию и клинику на новом уровне. На уровне молекулярно-биологическом. Мы разработали целый ряд принципиально новых диагностических систем и научились их выпускать. Мы их делаем, продаем и снабжаем нашу страну, а также некоторые зарубежные страны, особенно из тех, которые были раньше в составе Советского Союза. У нас выстроен и пущен в эксплуатацию новый корпус, где находятся оснащенные самой современной техникой научно-исследовательские лаборатории, которые занимаются разработкой диагностических методов и технологий, ищут максимально автоматизированные решения для повышения точности, скорости, эффективности, стандартизации и экономичности молекулярно-биологических исследований. Разрабатываем инновационные методы диагностики инфекционных болезней на основе технологий иммуночипов – это полностью наше ноу-хау. Мы выпускаем также наборы реагентов для решения ряда диагностических задач с помощью технологий секвенирования, применяем самые передовые методики анализа генетической предрасположенности к инфекционным болезням, разрабатываем новые антивирусные, антипаразитные и иммуномоделирующие препараты.

Одна из наших лабораторий, которую возглавляет А.Е. Платонов, открыла новый вид боррелиоза, который описывают как самостоятельную болезнь. Уже по этому поводу есть патенты и, наверное, в ближайшее время введем её в список номенклатуры болезней. Это одна из разновидностей, но со своей эпидемиологией, со своим течением. Активно занимаемся клещевыми и комариными лихорадками – вирусом Эбола, болезнью лесопарка Кика. Мои коллеги активно консультируют больных. Я уж последние несколько лет больных не смотрю.

– Не обращаются за консультацией?

– Обращаются. Как-то звонил один академик, говорит – у меня внука клещ укусил. Я отвечаю: ну, во-первых, клещ не кусается, а присасывается, а во-вторых, привози, посмотрим, есть там вирус или нет. Оказалось, что нет. А как его удалять, спрашивает? Ну, я сказал, как я рекомендую.

– А как вы рекомендуете?

– Я рекомендую нанести каплю жира – масло или вазелин. Доступа кислорода нет – и клещ оттуда вылезает. Правда, сейчас говорят, что это не совсем правильно.

– Как вы считаете, а при ОРВИ существуют эффективные противовирусные препараты?

– Я не уверен. Вакцины от гриппа, конечно, существуют. Но работают они при одном условии – если будет совпадение штамма того, который в вакцине, с ныне циркулирующим. В прошлом году совпало.

– Валентин Иванович, а что нужно делать или не делать, чтобы не болеть инфекционными болезнями?

– Нужно закаляться.

– А вы закаляетесь?

– Да. Всю жизнь обливался холодной водой. Сейчас хитрю: начинаю с теплой, а потом обливаюсь холодной. Но холодного душа в Москве практически нет. Водичка течет чуть теплая. Если горячая вода отключена – я совершенно спокойно холодный душ принимаю. А раньше всегда обтирался и обливался холодной водой. Когда жил на Клязьме – каждое утро. Сейчас, когда там бываю, тоже душ принимаю. У нас там дача.

– А что еще, кроме закаливания? Какая-то особая диета? Позитивное отношение к жизни?

– Оптимизм – это обязательно! Без него жизни нет.

– Мне кажется, вы очень веселый человек. У вас даже сформировалась мимическая складка в уголках рта.

– А что вы хотите от человека, который родился 1 апреля?

– Что это за надпись рядом с вашим рабочим столом – главный дирижер?

– Это Вадим, сын, где-то нашел и повесил. В порядке шутки. Всем понравилось.

– Вы стали с ним очень похожи.

– Когда он был юношей и показывал фотографию меня молодого, многие думали, что это он. Только очки выдавали. На роговую оправу, как у Вадима, тогда у нас денег не было. Так его еще спрашивали девчонки: «Вадим, где ты достал такие очки? Это ж какие-то старинные, ретро». А фотография-то моя была.

– У вас на стене множество икон…

– Это все подарки. К моему мироощущению это прямого отношения не имеет. Хотя не могу сказать, что я атеист. Но я абсолютно не признаю нашу церковь, религию. Понятно, что их трактовка того, как произошла жизнь, не имеет ничего общего с научной картиной мира. При этом мой дед был священником, отец тоже учился в семинарии. Мама ходила в церковь и молилась, но тоже, по-моему, её вера не была какой-то фанатичной. Муж тетки, воспитывающий меня, тоже окончил семинарию. Так вот он мне рассказывал всякие хохмы из своей семинарской жизни. Особенно запомнилось, как во время причастия они кагор ополовинивали, а потом разбавляли водой, чтоб не видно было, разумно рассуждая, что того количества, которое дают на причастии в чайной ложке, недостаточно, чтобы разобрать вкус.

– На ваших дверях по-прежнему написано – директор.

– С 10-го января нынешнего года я эту должность не занимаю. Сейчас я советник директора по науке, а директор – мой бывший заместитель Василий Геннадьевич Акимкин. Я ему хотел уступить этот кабинет, но он не соглашается. Говорит, оставайтесь здесь как советник. Это будет ваш личный кабинет. А потом мы сделаем здесь музей. Так что, можно сказать, вы находитесь в будущем музее, и всё это – мебель, фотографии, книги, – готовые экспонаты. А я здесь главный экспонат.

Беседу вела Наталия Лескова.

Фото автора и из архива академика В.И. Покровского.