Лео Антонович Бокерия – всемирно известный кардиохирург, применительно к которому часто хочется употребить слово «первый», поскольку целый ряд операций и методов, впервые апробированных им в эксперименте, затем были успешно реализованы в клинике. Это различные операции дистанционного управления в барооперационной, электрической изоляции левого предсердия, денервации сердца, моделирования пороков сердца синего и бледного типов и т. д. Из новейших методов — это криоаблация, фулгурация, лазерная фотоаблация, теперь широко применяемых не только в нашей стране, но и за рубежом. Лео Антонович стал пионером в использовании компьютерных методов в диагностике, моделировании патологии системы кровообращения, газообмена, аритмий. Он разработал новый метод, внедрил его и провел около 2000 операций на открытом сердце при тахиаритмиях. Академик Бокерия стал одним из авторов и разработчиков пилотного телемедицинского проекта «Москва — регионы России», целью которого является проведение врачами на местах полноценных консультаций со специалистами Центра с использованием всего объёма диагностической информации. Сегодня в рамках этого проекта на базе видеоконференцсвязи регулярно проводятся телеконсультации, в том числе из операционной, с врачами из 16 российских регионов и Беларуси. А ещё он президент российской Ассоциации сердечно-сосудистых хирургов, главный редактор целого ряда научных журналов, член Общественной палаты при Президенте РФ, президент общероссийской общественной организации «Лиза здоровья нации»… Этому проекту Лео Антонович уделяет особое внимание. Почему – с этого вопроса мы и начали наш разговор.

– Да. Но вообще, знаете, я вообще в жизни ничего не придумал.

– Серьезно? Вот это откровение. А мне казалось, вы столько всего придумали!

– Нет. Не хочу себе ничего приписывать. Была группа людей, которые хотели сделать такую организацию. Меня уговаривали поучаствовать, но я отнесся без энтузиазма. Это продолжалось довольно долго. Наконец позвонил Юрий Шевченко, он был тогда министром, а у нас, во-первых, специальность одна и та же, а во-вторых, особые отношения – он крестный моих внуков. И вот он позвонил и говорит: надо в числе других подписать обращение к нации. А там известные артисты, ученые, спортсмены. Ну, я подписал. Таким образом, я вроде как стал соучастником этого предприятия.

Потом опять позвонил Юрий Леонидович: слушай, говорит, в общем, посмотрели всех, но больше всех подходишь ты. Я сидел за этим столом. Недавно пришел из операционной. Понятно, мне это было совсем ни к чему. Я говорю – да нет, Юрий Леонидович, не могу. – Нет, нет, всем очень нравится, что ты и детский кардиохирург, и взрослый, так что давай, соглашайся, я прошу.

А тогда в Кремле всё прошло очень торжественно – с участием председателя Госдумы, полный зал, роскошный концерт. Через день вижу – вообще никого нет. Я звоню одному – он в командировке, звоню другому, третий говорит – да подожди, потом увидимся. И тут я понял, что меня, откровенно говоря, кинули. А я так не привык. Для меня это трагедия.

– Если взял на себя какую-то ответственность…

–Да. Тем более в таком масштабе. Понимаете. Обратились к народу! Начал что-то делать. Ну и потом шаг за шагом, один человек, другой, третий появились. Потом пришли те, кто работает сейчас. За эти 16 лет сделано немало. Я считаю, что очень важный элемент – это форумы «Здоровье нации – основа процветания России», которые мы проводим. Это действительно очень большое мероприятие. С одновременной выставкой медицинского оборудования, полезных продуктов, консультациями врачей. Там дают реальные практические рекомендации, люди знакомятся, обмениваются опытом. Мы проводим спортивные мероприятия по всей стране. Но «Лига здоровья нации» по-настоящему встала на ноги, когда она стала грантоператором президента. Мы распределяли гранты в области здоровья, была и экология.

Второе – это, конечно, наша регулярная акция «Волна здоровья», в ходе которой мы ездим с врачами разных специальностей по всей стране, бесплатно принимаем всех нуждающихся. Татьяна Алексеевна Голикова как-то сказала мне: самое большое количество позитивных отзывов было именно от «Волны здоровья», потому что приезжают московские врачи, привозят новейшее оборудование, консультируют, никуда не спешат. Это настоящие специалисты из ведущих научно-практических центров. Мы ведь первый раз ездили только Бакулевским центром. А потом подтянулись многие. Существует конкуренция среди врачей, кому ехать в этот раз, настолько все чувствуют отдачу от этих мероприятий.

– Всё ограничивается только консультациями? А если нужно лечение?

– Мы многих устраиваем на лечение. Оперируем. Обучаем наших коллег, чтобы они могли справляться с этими ситуациями на местах. Всё это невероятно важно. Вклад «Лиги» в реальное здоровье нации трудно переоценить.

– Лео Антонович, а почему вы вообще решили стать врачом? Ведь ваши родители к медицине отношения не имели.

– Это было желание моей старшей сестры Марины. Она училась в медицинском институте в Одессе. И мечтала, чтобы я учился там же. Мы могли выбрать один из двух вузов – в Тбилиси или в Одессе. В Одессу было добраться проще, потому что на теплоходе дешевле, и не такой сумасшедший конкурс, как в Тбилиси. И я поехал туда поступать. Набрал 19 баллов из 20 – и не прошел по конкурсу. При том, что был еще и медалист.

Я, конечно, расстроился, вернулся, но не в свой Поти, куда мне было стыдно показываться, а в Очамчиру. Там в течение года работал на чайной фабрике. И один мой товарищ сказал: поехали в Москву, там столько институтов! В общем, через год мы поехали в Москву. Я в медицинский, а он в юридический. Я поступил, а он нет. Правда, он через год всё же поступил. И вот с того времени я в Москве. Уже почти 60 лет! Чувствую себя москвичом и другой жизни не представляю.

– Легко поступили?

– У меня был интересный эпизод, когда я в институт поступал. Сдавал химию. Был преподаватель – некто Овчинников, очень его ребята не любили. И вот он сидит напротив меня, а я ему отвечаю. Он меня вроде как не слушает, а потом говорит: «А вы знаете, если бы в вашей фамилии выкинуть буквы О и К, что получится?» Ну, я-то знал, конечно. А в это время Лаврентий Павлович самым страшным врагом народа изображался. Я, конечно, похолодел. А он говорит: «Ну, ладно, достаточно. Идите».

– И вы пошли на негнущихся ногах…

– Я вышел, честно говоря, уже не помню как. Закурил (я курил тогда). Через какое-то время он тоже вышел и говорит: «Ну, я тебе четверку поставил».

– За фамилию?

– Не объяснил. Это была единственная четверка.

– А бросили курить когда?

– В 1980-м году. Я был тогда молодой заместитель директора, и мой кабинет находился напротив кабинета Бураковского. Маленький, метров, наверное, 20. И все, кто проходили мимо, считали своим долгом с заместителем покурить. У меня дым столбом стоял. И вот однажды мне позвонил товарищ из Очамчыры. Слушай, говорит, посмотри человека, если можно. Ну, приехал этот человек, зашел, я его отправил на обследование, сделали всё, что можно было. Он зашел попрощаться и говорит: доктор, знаете, я когда к вам шел, у вас там внизу туалет есть, и я, говорит, зубы почистил, чтобы от меня табаком не пахло. А у вас здесь такое творится... На меня это произвело жуткое впечатление. Стыдно стало – не то слово.

– И вы бросили курить?

– Нет, не сразу. Летом мы поехали отдыхать в Гагры семьей – с женой и дочерьми. И меня пригласили на какое-то застолье на озере Рица. Я поехал один, потому что поздно, они еще маленькие были. И там увидел рыбу горячего копчения. Это было мое любимое блюдо. Я наелся этой рыбы. И отравился. По-черному. Можно сказать, заканчивал свою жизнь, совсем плохо мне было. Единственное, что я помню: я себе сказал, что если выживу, то курить не буду.

– C cимптоматикой кишечной инфекции – шампанского?! Разве это можно?

– Как видите, всё прошло. Токсин ушел через определенные органы. Это первое. Пузырьки в шампанском – сами по себе очень мощный абсорбент. Я ведь пью только газированную воду. Именно по этой причине. Короче говоря, назад я шел – уже пел. Вот так я бросил курить.

– Вы сказали, что строили чайную фабрику. Знаю, на этом ваш строительный опыт не закончился.

– Точно. У нас после первого курса института посылали на строительство. Тогда Москва заканчивалась на границе улицы Кравченко. Еще не было этой улицы. Там стояла 31-ая больница, рядом посольство ФРГ или ГДР, точно не помню, – и всё. Сейчас там стоит гостиница – это я строил, будучи студентом. Так что Москва – и моих рук дело.

Правда, сначала пришлось побездельничать. Когда я пришел к начальнику стройки, Герою Соцтруда Злобину, на меня посмотрели и говорят – плавки есть? Я говорю: какие плавки? Вот видишь, говорят, лужа – иди, загорай и купайся. А они, оказывается, уже план выполнили. Делать нечего. В общем, они посылали меня каждый день загорать. В итоге я получил в 10 раз больше, чем в Очамчире на стройке, где работал после школы.

– Ну, а спустя годы вы построили нынешнее здание Бакулевского центра, знаменитого «Дома сердца», где трудитесь аж с 1968-го года, более чем полвека! А в качестве директора – уже 25 лет.

– Видимо, строительный опыт и правда был ценным. Но здесь мы строительство ещё не закончили. Вот недавно открыли новый детский реабилитационный центр, где проходят восстановление сотни детишек после операций.

– Почему вы выбрали своей специальностью кардиологию?

– Вы знаете, в Поти мы жили в центре города, и я всегда считал, что если живешь в городе, то надо жить в центре. Если работаешь, то надо быть в такой специальности, которая главная. Поэтому я считал, что если я буду поступать в медицинский институт, то обязательно буду хирургом. Я тогда думал: как это врач будет всю жизнь только слушать и ничего не делать. А если хирургия, то должна быть главная специальность. В этом у меня сомнений не было.

Я был начитанным парнем. Например, в школьные годы я прочитал всего «Жизнь Клима Самгина». Все 4 тома. Очень любил книги. Поселился я у знакомой, тети Дины, на Красной Пресне. Очень пожилая была женщина. Спал на полу, конечно. У нее была одна комната в коммунальной квартире. И, помню, я проходил медобследование. До этого оставалось немного времени, и я зашёл в книжный магазин, где наткнулся на книгу Александра Николаевича Бакулева. Называлась она «Хирургия сердца». Популярная, небольшая книжка. Я это всё прочитал и был под впечатлением. Но больше всего меня удивило, что он был лауреатом Ленинской премии. Дело в том, что эти премии начали присуждать только в 1957-м году. А это был 59-й.

И вот я пришел на обследование. Я был крепкий, здоровый парень, и мне врач говорит: ну, хорошо, у вас всё нормально, а кем вы хотите быть? Я говорю – я хочу быть таким, как Бакулев! Я сейчас это вспоминаю и смеюсь: бедный Александр Николаевич в кошмарном сне не мог подумать, что какой-то пацан из Очамчиры, приехавший покорять Москву, скажет, что он хочет быть таким, как Бакулев.

– Но ведь именно этот пацан впоследствии стал директором института, носящим его имя.

– Да, представляете, какая история! Еще один важный эпизод был связан с изучением английского. На втором курсе я решил выучить язык. Были такие курсы при МосГороно. Но туда не принимали студентов. Я с девушкой, которая записывала, поговорил, шоколадку ей принес, она меня записала. И очень хорошо закончил эти курсы, заговорил. До сих пор лекции читаю за границей. А когда я закончил курсы, опять совпадение – ко мне подходит староста хирургического кружка и говорит: ты язык освоил, тебе в науку тебе надо. Потом оказалось, что ему надо было уйти, но ему сказали: пока не приведешь нормального парня вместо себя – мы тебя не отпустим. И он меня привел.

Этот парень – Борис Романович Гельфанд – потом тоже стал академиком, выдающимся реаниматологом. К сожалению, недавно он умер.

– Этот кружок сыграл в вашей жизни важную роль?

– Да, там была такая система – надо помогать аспирантам – собачек им готовить, наркоз давать и т.д. Я был помощником Георгия Эдуардовича Фальковского, который потом долгое время работал у нас в Бакулевском центре и до недавнего времени был консультантом дирекции. А тогда он был простым аспирантом. Но, когда он защитил диссертацию, всё остановилось. Я думаю – а что мне дальше делать? И поехал на Красную Пресню. Там находилась библиотека медицинской литературы. А я ведь знал язык, мог читать и по-английски, что важно. Сидел, сидел – и надыбал работу по применению повышенного барометрического давления кислорода, в том числе для операций на сердце. Через 10 лет это стало Ленинской премией.

– Выходит, вы не только стали директором Бакулевского центра, но и лауреатом Ленинской премии, как Бакулев когда-то.

– Да. Через 19 лет после него.

– Лео Антонович, вам принадлежат пионерские исследования по гипербарической оксигенации, вами выполнены сотни операций под повышенным давлением в барооперационной. Каким образом вам пришло в голову этим заниматься? Ведь раньше таких работ не было.

– Расскажу. Когда я в библиотеку засел и начал штудировать литературу, смотрел конкретно кардиохирургию. И обнаружил одну статью, которая меня заинтересовала. На английском, конечно. В то время ведь искусственного кровообращения было очень мало, в основном применялась гипотермия – охлаждение, когда можно было на 6-8 минут остановить кровообращение и сделать какую-то операцию.

И тут вдруг ученые из Голландии предлагают помещать больного под повышенное давление, чтобы превратить организм в депо кислорода. Так это называлось. И тогда можно остановить сердце не на 6-8 минут, а на 15-20 минут. Ну, мы-то потом довели до 40 минут почти. А тогда меня, ещё студента, осенило: ведь я же могу взять автоклав, сделать там какие-то входы-выходы, останавливать кровообращение и смотреть, сколько минут так можно продержаться.

– Это вы сами придумали? С автоклавом?

– Сам придумал. Пришел на кафедру. А там был Толя Дронов, тоже студент, как и я. И я говорю: Толь, автоклав нужен. Он говорит – зачем? Я объясняю – вот такую вещь хочу сделать. Он говорит – знаешь, я видел, стоит. Надо его свистнуть, говорит. В каком смысле – свистнуть? Он говорит – ну, в каком, в хорошем! Списанный, не оформленный автоклав. Ну, короче говоря, мы пошли, узнали, оказалось, что к этому времени его уже списали. Отдали нам этот автоклав. Это было здание в Абрикосовском переулоке, там у нас находились три кафедры. Там я и начал ставить эксперимент на собачках. Тоже со студентами. Сам я был студентом, по-моему, 4-го или 5-го курса, и брал студентов 2-го курса. Они приходили, помогали, всем было очень интересно. Когда я закачивал институт, у меня было 10 печатных работ. Это очень много. И меня сразу взяли в аспирантуру, минуя ординатуру. Я написал диссертацию, сделал 235 экспериментов на собачках, доказал, как получить депо кислорода. Моим оппонентом был Владимир Иванович Бураковский. Его именем назван этот комплекс.

Он был тогда начинающим директором института сердечно-сосудистой хирургии на Ленинском проспекте. Поскольку речь шла об операциях на сердце – мой учитель академик Владимир Васильевич Кованов позвонил Бураковскому и говорит: есть такая работа, надо помочь. А Кованов для него был богом, потому что он был ректором института, полным академиком. И Владимир Иванович согласился. А когда я ему привез диссертацию, он ее прочитал – и написал такие хвалебные слова, что я застеснялся и куда-то их запрятал. Сейчас жалею – не могу найти.

– Почему он так написал?

– Потому что незадолго до этого они открыли отделение для детей до трех лет. Ведь была сумасшедшая смертность после операций. И он понял, что это тот метод, который может спасти многих. Он мне сразу предложил перейти в институт, заведовать лабораторией. На что я, конечно, с радостью согласился. Но спросил – а оперировать? «Будешь оперировать, конечно». И он у меня выступил на защите.

Вторым оппонентом был тоже очень известный хирург, академик Николай Никодимович Малиновский. Он дожил до 99 лет и только недавно умер.

– Лео Антонович, у вас 150 патентов на изобретения. Это огромная цифра. Вы, в частности, одним из первых в мире выполнили одномоментные операции для коррекции врождённых и приобретённых пороков сердца. Впервые в стране провели операции имплантации кардиовертеров-дефибрилляторов для профилактики внезапной смерти. Внедрили в клиническую практику новые методы реконструкции левого желудочка у больных с постинфарктными аневризмами сердца. Список ваших изобретений и разработок просто огромен. Какие из них вы бы выделили как наиболее значительные?

– Все они имели большое значение на определенных этапах. Мы делали новые клапаны, развивали направление динамической кардиомиопластики при критической сердечной недостаточности. Начали делать такие операции, в том числе впервые в мире у детей.

Многое было сделано. Но сейчас самое важное, мне кажется, – это то, что мы сделали совместно с профессором Болдыревым, который, к сожалению, ушел из жизни. Он сотрудник МГУ, химик. Мы сделали принципиально новый раствор для остановки сердца во время операции. Я лично сделал более 700 операций, и результаты не хуже, а в чем-то лучше, чем были раньше.

– В чем его преимущество?

– Его преимущество в том, что там содержится вещество – карнозин, который обладает очень высоким восстановительным потенциалом. Поэтому в нашем случае сердца быстрей заводятся, оно более эффективно.

– Вы получили массу престижных премий – кроме Ленинской, еще две премии правительства РФ, Госпремию…

– Госпремия тоже начиналась с нуля. Когда я получил Ленинскую премию, мне тема гипербарической оксигенации перестала быть интересной, потому что я к этому времени уже больше 10 лет занимался этой проблемой. На меня стали потом писать анонимки: вот, мол, сорвал бутончики и дальше не хочет внедрять. Но внедрять можно было и без меня. Что и происходило долгие годы. В общем, мне стало скучно. Тем более, оперировать мне особенно не давали. Операционная система – замкнутая вещь. Расписание операций составляет один человек. Тебя как будто нет. Хотя этот человек потом будет с тобой разговаривать, как ни в чем не бывало. Ну, вот пришел я к Владимиру Ивановичу и сказал: я уйду в Первый мед (меня там и правда ждали на одной кафедре, которой я очень симпатизировал). Ну, раз сказал, два сказал. Когда он понял, что я реально хочу уйти, говорит: ладно, найди какую-то тему, и я тебе дам отделение, несмотря на то, что ты замдиректора. Будешь оперировать. И я опять сел в библиотеку на два месяца.

– Насколько я понимаю, это ваш универсальный метод – найти книгу. Или статью. Это становится для вас чем-то путеводным.

– Абсолютно верно. В моей врачебной карьере именно так.

Я опять поехал в библиотеку посмотреть, что есть нового. Хотя мне тогда казалось, что я всё знаю. Как же – я доктор наук, лауреат!

– Сейчас, наверное, уже не кажется, что всё знаете?

– Нет. Сейчас не кажется, конечно. Но тогда казалось. Но, тем не менее, искать надо было. А была такая тема – аритмия сердца. Я терпеть не мог то, что называется брадиаритмия, редкие аритмии, когда ставится стимулятор. Стимуляторы тогда были отвратительные. У нас была клиника одной из первых в Советском Союзе, где ставили эти стимуляторы. Потом начали делать наши, отечественные. И вот больные ходили с наружными стимуляторами, они у них отваливались, люди падали в обморок… В общем, это было жуткое зрелище. И тут я, значит, листаю разделы сердечно-сосудистой хирургии и вижу тахиаритмию. Тахи – это значит частый ритм. Нуль в России. А в мире – две клиники всего. Одна в Северной Каролине, вторая в Париже. Ну, я пришел к Владимиру Ивановичу и говорю: я хотел бы заниматься тахикардиями. Он сразу понял, что реальность очень интересная, потому что мы встречались на операциях с этой проблемой. Говорю, надо поехать, потому что литературы почти нет. Он идет к Петровскому.

Петровский – министр здравоохранения. И говорит: Борис Васильевич, тут Бокерия просит, чтобы мы его за границу послали. А тот говорит – а зачем? Да знаете, говорит, он же с собаками работает. Обманывает. Петровский: ну и что он там хочет? Да он, говорит, хочет там стимуляторы посмотреть (которые я терпеть не мог). Может, новый тип стимулятора привезет. – Ну, ладно, пусть едет, говорит. И отпустили меня на месяц в святая святых, где была сделана первая в мире успешная операция. В Северную Каролину, Дьюкский госпиталь в Дареме. Возглавлял его выдающийся кардиохирург Дэвид Собистон, учебник которого выдержал 19 переизданий и переведен на все языки мира. Я в итоге все посмотрел. Потом один мой товарищ, Дмитрий…. (невнятно), работая на собаках и исходя из того, что мерцательная аритмия обычно локализована в левом предсердии, придумал операцию – электроизоляцию левого предсердия.

Он мне дал свой грант посмотреть, который он получил от национального института сердца, легких и крови. И я у него спросил: Дима, а если я сделаю у больного такую операцию? Он как на сумасшедшего на меня посмотрел: ну, сделай, говорит. Ему в голову не могло прийти, что я решусь. Я приехал, мы на собаках это сделали, а потом попался больной. Один раз сделал – удачно. И пошло-поехало. И в 1986 году мы получили Государственную премию СССР как раз за операции при тахиаритмии.

– А тот первый больной выздоровел?

– Да, восстановился. Потом много других было. Раньше таким пациентам ничем помочь не могли. Меняли клапан и лечили пожизненно медикаментами. Теперь-то совсем по-другому всё это выглядит.

Ну, а в 86-ом году, когда у нас всё получилось, я был очень доволен, потому что аритмия встречается и при врожденных, и при приобретенных пороках сердца, и при ишемической болезни, которая считается по сей день самой распространенной патологией. И при сочетании этих заболеваний тоже встречается. Поэтому я стал оперировать разных больных, а они стали ходить и жаловаться Бураковскому. А он им говорит: что вы жалуетесь, поменяешь вам клапан, а аритмия-то останется. А он делает и то, и другое. Два в одном. А потом это всё стало бурно развиваться.

У нас теперь есть и академики, которые под нашим руководством начинали, и член-корреспонденты.

– А вторая Госпремия была за какую работу?

– Вторая – Госпремия России. Это была премия за лечение аневризмы восходящей аорты – очень сложная тема. Потом мы получили премию правительства РФ за внедрение лазерных технологий. Ими мы пользуемся по сей день.

Когда она идёт прямо из левого желудочка, то может быть и 130, и 180 давление.

Но попадаются люди, у которых нет коронарных сосудов. Это редко, но описано. И один иранский ученый, который, кстати, тоже родился в Грузии, в Тбилиси, зная этот материал, предложил лазером делать дырочки. А лазер же еще вызывает воспаление, и таким образом получаются дырки побольше. Он приехал к нам в институт. Мы с ним долго разговаривали. Нам давали какой-то кредит. Я собирался купить прибор у американцев. Он говорит: зачем? У вас есть прекрасные физики, у вас родина лазера, сделайте сами! И тогда мы, действительно, обратились к физикам, в Институт общей физики РАН, и они нам за очень небольшие деньги и довольно быстро всё сделали. Американский прибор стоил миллион долларов. Нам сделали за 40 тысяч долларов.

– И не хуже?

– Лучше! Он был по мощности лучше, по всем показателям. Сейчас мы пошли в этом направлении еще дальше. Мы берем стволовые клетки, и этим больным после лазера вокруг обкалываем, чтобы сосуд быстрее рос. Сейчас мы успешно проводим такие операции.

– Лео Антонович, есть ли какие-то заболевания сердца, которые вы еще не научились лечить, но хотелось бы?

– В принципе, из того, что известно – мы всё лечим.

– То есть, нет таких случаев, когда вам остается только руками развести?

– Нет, таких случаев нет.

– А вам самому удается сохранять здоровье своих сердца и сосудов?

– Не жалуюсь.

– Без операций?

– Без.

– А вы проходите обследования?

– Один раз я прошел обследование. Компьютерную томографию мне сделали, и я очень порадовался, что у меня маленькое сердце. Несмотря на то, что я в футбол играл, были большие перегрузки, – оно неплохо сохранилось.

– А сосуды? Они страдают, особенно у хирургов, которые много работают стоя. Каким образом вам удалось избежать всех этих заболеваний? Или это здоровая генетика?

– Знаете, отец, Антоний Иванович, родился в царской России. Он был дворянин, и дед дворянин, Иван Евфимович. Я читал архивные записи. Там написано: Бокерия Антоний Иванович, родители Иван Евфимович Бокерия и София Ивановна Почулия-Бокерия. Так вот, никто из них не был долгожителем. По обеим сторонам самый продолжительный срок был около 60 лет.

– Немного.

– Папа в 42 года скоропостижно скончался. Мама умерла – ей не было еще 65 лет –от очень тяжелого инфаркта миокарда с отрывом капиллярной мышцы. С другой стороны, мои старшие сестры живы, здоровы. Поэтому ничего не могу сказать про своё здоровье и дать советы, как его сохранить.

– Ну, а образ жизни, самовоспитание?

– Я думаю, это важно. Я себе всегда создаю хорошее настроение. Вот я вижу красивую женщину – и настроение поднимается. Я редко не пристаю к женщине. Что вы, кстати, вечером делаете?

– Лео Антонович, знаю, вы своеобразно питаетесь – ничего не едите целый день, а потом как следует наедаетесь.

– Да. Это правда. Я утром почти не завтракаю. Мне это не в тягость. Последние года три ем черный шоколад. 99%. Это меня прекрасно поддерживает. Работоспособность повышает, избавляет от чувства голода.

Я прихожу, скажем, после 4-5 операций, сажусь в кресло, беру треть упаковки и начинаю их сосать. Заодно новости в газетах просмотрю. И вот через 15 минут я становлюсь совершенно другим человеком. А ведь тут толпа народу, все меня ждут. И у меня опять появляются силы и желание идти к людям.

– Принято считать, что сердце – орган любви. Как вы к этому относитесь?

– Во многом так и есть. Сердце и сосуды изнашиваются от неправильного образа жизни, от вредных привычек, от неподвижности, от стрессов, от негативного отношения к жизни и людям. А если говорить в целом – от неумения любить жизнь.

Тот, кто по-настоящему любит жизнь, меньше болеет, в том числе, сердечно-сосудистыми заболеваниями. Любовь – это ведь не жажда потребления, это радость самоотдачи. Для меня же сердце – это еще и объект любви. На мой взгляд, нет ничего прекраснее этого органа. Каждый раз, когда я его вижу, испытываю восторг, потому что ничего совершеннее природа не создала.

Беседу вела Наталия Лескова.

Фото автора и из архива Л.А. Бокерии.