Боткинская больница – одна из самых известных в Москве. Ей более ста лет. Построена была, как в те годы считалось принятым, на частные пожертвования – и сразу с прицелом стать одной из лучших в Европе. Так оно и получилось. Когда-то здесь лечились Фрунзе и Сталин, Ленин находился здесь на операции по извлечению пули. И сегодня сюда стремятся попасть все нуждающиеся в качественном лечении, поскольку Боткинская – это всегда «знак качества». Как больнице удается долгие годы сохранять лидирующие позиции в столичном здравоохранении – наш разговор с главным врачом больницы, главным хирургом Москвы, заведующим кафедрой хирургии РМАНПО, член-корреспондентом РАН А.В. Шабуниным.

– Алексей Васильевич, Боткинская больница, которую вы возглавляете, «родилась» 108 лет назад, в декабре 1910 года. Основатель ее – московский купец Козьма Солдатенков, именем которого она называлась до 1920 года, а потом стала Боткинской, хотя лейб-медик Сергей Боткин здесь никогда не работал.

– Сергей Петрович Боткин был первым русским лейб-медиком. До него эту должность занимали немецкие профессора. Действительно, в 1920-м году по каким-то причинам Совет народных депутатов переименовал Солдатенковскую больницу в Боткинскую. С тех пор мы гордо носим имя великого русского врача-терапевта Сергея Боткина, первого российского лейб-медика императорской семьи.

Сергей Петрович был выдающимся врачом, но мы помним и о том, что Козьма Терентьевич Солдатенков пожертвовал на строительство этой больницы два миллиона золотом: по тем временам это огромная сумма, в пересчете на сегодняшний день более четырех миллиардов рублей. Он хотел, чтобы здесь появилось самое современное по тем временам медицинское учреждение, где оказывали бы помощь «без различия званий, сословий и вероисповедания». Мы эти принципы стараемся соблюдать и сегодня – быть лучшими и доступными для всех нуждающихся. И сегодня у нас получают самую современную медицинскую помощь, независимо от звания, сословия и религии, тысячи москвичей.

Боткинская больница всегда объединяла лучших врачей, лучших педагогов, и независимо от смены эпох, от политического строя, врачи делали все, чтобы спасать человеческие жизни.

– Давайте вспомним врачей, которыми вы особенно гордитесь.

– В истории Боткинской больницы много выдающихся врачей. Это, прежде всего, профессор Фёдор Гетье, первый главный врач Боткинской больницы, который контролировал строительство и ввод в эксплуатацию. А перед тем, как строить больницу, он объездил весь мир, чтобы взять на заметку всё самое передовое и лучшее. Профессор Розанов, главный хирург Боткинской больницы, стал прототипом профессора Преображенского из «Собачьего сердца» Булгакова. Именно он оперировал Ленина и Сталина. У нас в больнице есть палата Ленина, где он лежал после того как Розанов извлёк у него пулю.

Говоря о великих боткинских врачах, следует сказать о профессоре Елене Алимовне Дамир. Это анестезиолог номер один в Советском Союзе, первый сертифицированный специалист, появившийся в нашей стране. Именно с неё начинала развиваться эта новая специальность, без которой сегодня немыслимо развитие медицины.

– Неужели до прихода Елены Алимовны не существовало анестезиологии?

– Как науки не существовало. В основном применялась местная анестезия, и это было колоссальным тормозом для развития хирургии. Это не позволяло выполнять сложнейшие вмешательства, что приводило к серьезным негативным последствиям. Елена Дамир совершила тот прорыв, за что мы, хирурги, снимаем шляпу перед ней и помним ее всегда.

Если продолжать рассказ об истории нашей больницы, – это первая в Советском Союзе реанимация, это выдающийся реаниматолог профессор Владимир Александрович Неговский. Реанимация, которая у нас была создана, тоже совершила качественный прорыв. В частности, здесь заработала первая барокамера в практическом здравоохранении.

Мы гордимся нашими великими врачами, но стараемся развиваться и сегодня. У нас действует 1800 коек. Мы полностью переоснастили диагностическую и лечебную технику и оборудование. Мы обучили наших врачей в лучших мировых практиках и продолжаем делать это. Только за три последних года более ста врачей и медсестер Боткинской больницы прошли стажировку в Германии, в Израиле, во Франции, в Америке. Сделаны серьезные шаги вперед.

– Что такое сегодня Боткинская больница?

– В 2017 году наши 1800 коек означали 5% коечной мощности Москвы. На них мы пролечиваем с каждым годом все больше пациентов с лучшими результатами. Сегодня стационарное лечение получают более ста тысяч пациентов в год и более миллиона амбулаторных пациентов. Это уже 8% от всех пациентов Москвы.

На нашей базе работает 24 кафедры четырех медицинских вузов и двух федеральных центров. Такого нет ни в одной больнице. На нашей базе работает более ста профессоров, пять членов Российской академии наук, четыре действительных, и ваш покорный слуга – член-корреспондент РАН. 240 кандидатов медицинских наук и доцентов. Причем половина из них работает и на кафедре, и в больнице. То есть, это самый большой научно-практический потенциал в Москве. 54 операционных, где ежегодно выполняется более 67 тысяч операций под наркозом. Девять московских городских специализированных центров работают сегодня в Боткинской больнице. Это, например, гематологический и нефрологический центр. Это, в самом деле, конвейер здоровья.

– А ещё у вас находится крупнейший в Москве симуляционный центр.

– Да, три года назад мы сделали колоссальный прорыв, когда правительством Москвы было принято стратегическое решение об организации на базе Боткинской больницы Городского медицинского симуляционного центра.

– Алексей Васильевич, знаю, что с каждым годом вам удаётся принять всё большее количество пациентов. За счет чего?

– Это действительно так. Четыре года назад у нас было 75 тысяч пациентов в год, сегодня это 100. В 2018-м году мы перешагнули стотысячный рубеж. Как нам это удаётся? Есть три основных вектора развития, прежде всего, хирургии. Это внедрение мало травматичных способов лечения – лапароскопическая хирургия, развитие эндоскопических способов лечения и рентген-хирургические технологии. Сегодня эндоскопия перестала быть диагностической: при помощи эндоскопа мы выполняем по-настоящему жизнеспасительные хирургические операции.

Например, тяжелый контингент больных с острой кишечной непроходимостью. Мы до последних лет были вынуждены оперировать этих пациентов по жизненным показаниям. И такая операция завершалась в большинстве случаев формированием Anus praeternaturalis – противоестественного заднего прохода. Сегодня наши коллеги-эндоскописты проводят стентирование толстого кишечника, когда в сдавленную опухолью кишечную стенку устанавливается стент, наподобие того, как стентируют коронарные сосуды в случае инфаркта. Таким образом, разрешается непроходимость. Пациент из тяжелого экстренного трансформируется в планового. Эта технология открывает путь для следующей малотравматичной операции. Мы оперируем этих пациентов лапароскопическим путем – резецируем пораженную опухолью часть кишки и формируем интеркорпоральный анастомоз. Пациент в результате получает выздоровление от тяжелого онкологического заболевания, имея всего несколько небольших проколов.

Рентген-хирургия – следующий вектор. Наши врачи, которые давно уже спасают пациентов с инфарктами и инсультами, сегодня здесь просто творят чудеса. Это экстренная хирургия, травмы печени, селезенки.

Скажем, тяжелая травма печени, внутрипеченочная гематома: еще несколько лет назад мы были вынуждены оперировать этих пациентов, когда гематома увеличивалась в размерах. Мы рассекали здоровую ткань печени, чтобы внутри органа найти поврежденный сосуд. Сегодня мы этих пациентов подаем в рентген-хирургическую операционную, где проводится эмболизация, – и всё, человек здоров.

– Это, наверное, наиболее близкая вам тема, потому что вы гепатолог по специальности. Когда-то начинали на Кузбассе, руководили гепатологическим центром. Можно сравнить те операции и эти?

– Да, разница, конечно, колоссальная, и не только в новых возможностях хирургии, а прежде всего – в быстром восстановлении пациентов. К сожалению, у меня получается только два операционных дня в неделю, хотя хочется намного больше. Это два моих счастливых дня.

– Чем ещё гордитесь?

– В последние пять лет в Боткинской больнице мы снизили летальность от инфарктов с 16 до 6 процентов, когда пациента сразу подаем в операционную и проводим стентирование. Такие операции стали рутинными. В лечении пациентов с инсультами сегодня сделан прорыв. Несколько лет назад мы начали проводить тромболизис, а год назад впервые внедрили тромбоэкстракцию, когда у больного с инсультом при поступлении в рентген-операционной удаляется тромб. Вы знаете, я не мог поверить своим глазам, когда мне показывали этих пациентов.

– Не верили, что это одни и те же люди?

– Да, когда он поступает, у него паралич, афазия, он не разговаривает. Тяжелый инвалид. Проводится тромбоэкстракция, удаляются тромбы, и на следующий день, когда он выходит из наркоза, – это здоровый человек. Ну, почти здоровый.

– Почему почти?

– Потому что инсульт – это всегда тяжелый диагноз, перенести его и просто забыть – нельзя. Надо наблюдаться у врачей, следить за артериальным давлением, вести правильный образ жизни – словом, прежней ваша жизнь уже не будет. Иначе велик риск повторного инсульта. Важно, чтобы это хорошо понимали все пациенты. Мы стараемся не просто спасти и вылечить человека, но и убедить его в том, что он в ответе за свое здоровье. И если мы вытащили тромб, дали ему рекомендации – принимать препараты, разжижающие кровь, следить за давлением и так далее, – он должен их выполнять. Тогда мы сообща достигнем нужного результата.

– А ведь это касается не только инсульта, а вообще всех состояний, которые вы беретесь лечить.

– Да, это касается всего. Сегодня врачи могут многое, иногда результаты просто фантастические, но все эти чудеса могут происходить только с участием самого пациента, если он борется за своё здоровье вместе с нами.

Несколько слов хотелось бы сказать и о диагностической базе больницы, которая также уникальна. Это семь компьютерных томографов, четыре МРТ, четыре ангиографа… Перечисляю и вспоминаю фильм про Ивана Васильевича: портсигара три, пиджак замшевый – два. Смех смехом, но это действительно очень важно, потому что мы сегодня можем быстро и точно ставить диагнозы. Мы сегодня применяем малотравматичные методы лечения, которые позволяют пациенту максимально быстро восстанавливаться. Это к вашему вопросу – за счет чего мы стали быстрее лечить.

– То есть, мы не должны думать, что вы стали недолеченных людей выписывать?

– Ни в коем случае. Тут крайне важен также наш огромный научный потенциал. Пройдусь широкими мазками по нашим клиникам. Клиника урологии, которой руководит академик Олег Борисович Лоран.

– Олег Борисович – наш большой друг, учитель всех известных урологов.

– Да, это правда. Причем вот что ценно. Наши заведующие кафедрами ещё и руководители клиник. Это интеграция науки и практики. Например, кафедра хирургии, где все профессора и доценты – сотрудники больницы. Кафедра нейрохирургии – это более полутора тысяч операций на головном мозге. Кафедра травматологии и ортопедии, Московский городской центр эндопротезирования – две тысячи эндопротезирований в год. Каждый год – это конвейер по спасению людей. Наша клиника травматологии является центром компетенции по тяжелейшей сочетанной травме. Пациенты с тяжелыми переломами таза – это те, которые раньше вынуждены были находиться в больничной койке более шести месяцев. Сейчас мы оперируем их, собираем этот раздробленный таз, как ожерелье на металлических конструкциях. И пациент на следующий день встает.

А наш Московский гематологический центр – это 35 тысяч пациентов с раком крови ежегодно. Академик Румянцев – идеолог нашей боткинской гематологии, внедрение высокотехнологичных и суперсовременных протоколов – всё это позволило нам увеличить пятилетнюю выживаемость больных хроническим миело- и лимфолейкозом до 85%. Это очень серьезные цифры. И это реально спасенные люди.

– Алексей Васильевич, а есть ли у вас какие-то свои разработки, авторские оперативные технологии?

– Конечно же, есть! Клиника хирургии Боткинской больницы занимается всеми направлениями – это и экстренная, и плановая хирургия, и онкология. Онкология, к сожалению, занимает все больше пространства в нашей работе. И мы научились уже много лет назад выполнять самые сложные резекции печени, удаляя половину, две трети печени. Но по статистике мы чаще сталкиваемся с ситуациями, когда опухоль столь больших размеров, что резекция возможна технически, но невозможна практически.

– Что это значит?

– Технически мы можем резецировать пораженную часть печени, но остающейся части печени не хватит для того, чтобы пациент выжил. И тогда мы разработали специальную методику: мы проводим при помощи наших коллег эндоваскулярных рентген-хирургов эмболизацию пораженной опухолью части печени, вводим в сосуды специальный химиопрепарат, который действует на опухоль, а за это время в течение месяца остающаяся левая доля печени увеличивается в два – два с половиной раза. Печень регенерирует. Таким образом, мы пациента из неоперабельного переводим в операбельного, и после этого выполняем резекцию печени.

Мы исследовали этот феномен и разобрались, в чем же причина того, что печень так быстро регенерирует. Дело в том, что увеличивается кровоток. При помощи ОФЭКТ-КТ мы разработали уникальную методику определения остающейся функционирующей части печени. При этом мы четко распределили больных, чтобы понять, кому именно такая методика выращивания печени показана.

– Потрясающе! Такие операции вы, наверное, и делаете в эти два своих счастливых дня в неделю?

– Да, это самые сложные и самые интересные операции.

Следующая ситуация – опухоль поджелудочной железы. Мы знаем, что в онкологии лучшие результаты удается достичь, когда сочетаются все виды лечения – лучевая, химиотерапия и резекционные способы. Но применить их у пациентов с опухолью поджелудочной железы до последнего времени было невозможно.

В нашей клинике была разработана эта технология, и мы назвали ее – гибридные способы лечения больных раком головки поджелудочной железы. При поступлении мы проводим химиоэмболизацию пораженной опухолью части поджелудочной железы, через некоторые время подаем больного в операционную, выполняем резекцию пораженной части, и тут же, в завершение операции, проводим интраоперационную лучевую терапию. То есть во время одной госпитализации все три стрелы онкологии направлены на выздоровление пациента. Это позволило реально увеличить продолжительность жизни.

– Этот пример – тоже из области интеграции содружества науки и практики.

– Именно так. Наши коллеги разработали уникальную методику стентирования при опухолевой непроходимости толстого кишечника. Мы внедрили эту методику не только у себя, а через Симуляционный центр – по городу Москве. Мы маршрутизировали пациентов с опухолевой непроходимостью не во все больницы, как это было раньше, а в десять больниц, где владеют этими методиками – стентированием и лапароскопией. Мы обучили эндоскопистов методике стентирования, но практики без науки не бывает. Хотя говорят, что хирургия – это не наука.

– Кто так говорит?

– Есть такие люди, в том числе среди врачей.

– Неужели вам, главному хирургу Москвы, такое говорят прямо в лицо?

– В лицо боятся. За спиной, наверное, могут. Какие, дескать, хирурги ученые? Они там что-то шьют, режут. Но и сегодня, и во все времена хирургия заставляет думать, а не просто оперировать.

– Мало того, хороший хирург стремится к тому, чтобы как можно меньше резать. Лучшая хирургия – это минимальная инвазивность.

– Да, хороший хирург – не тот, кто хорошо прооперировал, а тот, кто вылечил без операций. Лучшая операция – это отсутствие операции. Парадоксально, но факт. И если операция необходима, то выполнить ее нужно наименее травматично. Вот для этого нам и нужна наука.

Но хирургия – это не только наука. Это ещё и искусство! Искусство высочайшего уровня! Вот мы получили научно разработанную технологию стентирования. Но как долго держать этот стент? Когда прооперировать больного? Мы провели впервые в России исследования на эту тему. Мы изучили, что же происходит с кишечной стенкой в первые семь дней, вторые семь дней, и поняли на основании электронной микроскопии, гистологического исследования, МРТ, КТ, что оптимальный срок для лучшего применения следующей технологии – лапароскопической резекции, составляет 21 день. Именно в этом есть интеграция науки и практики, что мы не только применяем все, что увидели, а преломляем это через собственную призму научной и практической работы. А искусство в том, чтобы всё это красиво, изящно, безболезненно осуществить.

– Алексей Васильевич, хотела вас как главного хирурга Москвы спросить: что вас беспокоит больше всего в состоянии хирургической отрасли?

– Москва показывает в последние годы реальные изменения в положительную сторону. И это случилось не просто так. У нас полторы тысячи хирургов в городе Москве в системе Департамента здравоохранения. Наши доктора направлялись на стажировки, проходили практику в лучших мировых научных центрах. Например, в последнее время мы дружим с Южной Кореей. Она показала еще большее чудо, чем было у японских коллег. Их развитие настолько молниеносное и поражающее, что мы, направляя туда хирургов, уверены в результате. Нашего доктора корейский хирург берет в семь утра за руку и выпускает ее только поздно вечером. И наш доктор две недели с ним находится безотрывно – в операционной, на консультативном приеме, на консилиуме. Мы получили от этого желанный результат. Наши врачи стали возвращаться и говорить – закупите нам это, мы хотим вот эту методику.

– Закупают? Нет с этим проблем?

– С этим всегда есть проблемы, во всем мире, потому что хирурги хотят большего, чем есть на самом деле. Второе – мы в нашем симуляционном центре обучили более половины московских хирургов методикам лапароскопической и роботической хирургии. Результат не замедлил себя ждать. В 2014-м году процент лапароскопических операций составлял чуть больше 30, а после этих шагов в 2017-м году он увеличился до 64,5. В 2018-м году мы перевалили рубеж 70%.

– А что за хирургическая технология дневного стационара у вас внедрена?

– Мы поехали в Швейцарию в стационар кратковременного пребывания – специально, чтобы эту технологию перенять. На конференциях мы услышали от наших скандинавских коллег, что у них 80% больных оперируются в стационаре одного дня. Но, честно говорю, мы не поверили.

Приехали – в самом деле, так. Конечно, это легкие пациенты, которые не требуют длительной госпитализации. Но по статистике они занимают большее количество коек. Разумеется, швейцарские врачи тоже сохранили сложные ситуации в обычном – круглосуточном – стационаре, но грыжи, холециститы, липомы, весь этот обширный пул заболеваний оперируется в стационаре одного дня.

Мы в 2017-м году открыли в Москве стационары краткосрочного пребывания. В 2018-м году в них выполнено более 18% от всех операций. Причем, и это принципиально, мы это сделали только на базе многопрофильных больниц. Потому что, если что-то случается, а в хирургии нужно быть всегда к этому готовыми, пациент сразу перемещается на круглосуточную койку. Здесь есть вся диагностическая круглосуточная служба. Это действительно уникальный проект, очень важный для пациентов, прежде всего, трудоспособного возраста, и экономически значимый для лечебного учреждения.

– Алексей Васильевич, у нас все разговоры с вами, что вполне естественно, вокруг хирургии. Однако же, больница ваша имеет не только хирургические отделения. Давайте скажем несколько слов, что есть уникального и интересного в этом плане.

– Отличие Боткинской больницы от любой другой в том, что в ней есть все направления медицины, которые только имеются на сегодняшний день. Это и терапевтическая служба, и мощная кардиология, и региональный сосудистый центр, нефрология, пульмонология…

– Помню, пульмонологическое отделение было не в самом лучшем виде.

– Сейчас мы привели в порядок все старые корпуса больницы. Четыре из них находятся в капитальном ремонте. В следующем году к нам переезжает офтальмологическая клиника, которая трансформируется в Московский городской офтальмологический центр. А вообще ушедший 2018-й год для нас был просто уникальным.

– Чем же?

– В апреле впервые в истории Российской академии наук состоялся выездной пленум отделения медицинских наук на базе городской Боткинской больницы. Около ста действительных членов академий приехали к нам, познакомились с работой больницы. Их по-настоящему удивил тот научный потенциал, которым мы располагаем. Академией было принято постановление о том, что Боткинская больница готова для внедрения следующего медицинского направления – трансплантации органов. В июне в Боткинской больнице были выполнены первые трансплантации почки и печени. За пять прошедших месяцев мы выполнили 25 трансплантаций почки и десять – печени. Это мощный старт. Наши коллеги-трансплантологи удивляются и по-хорошему завидуют.

– Вы сами проводили трансплантации?

– Да, и это удивительные ощущения. Я 30 лет работаю хирургом, и всю жизнь я резецирую жизненно важные органы, удаляю половину или две трети пораженного опухолью органа. В лучшем случае – когда кишечник резецировал и сшил. Здесь же технологии граничат с чудом.

Ты берешь холодную, серую, безжизненную донорскую печень, вшиваешь все сосуды и желчные протоки (а печень, как губка, вся состоит из сосудов и желчных протоков), пускаешь кровоток – и она на глазах меняет цвет, у тебя в руках становится теплой. Из желчного протока начинает капать желчь. Это, в самом деле, необыкновенное чувство.

– Вы себя творцом, наверное, ощущаете? Так и хочется сказать: да будет жизнь!

– Это волшебство. Это новая жизнь. Это счастье для хирурга. Но подготовка была кропотливой и долгой. Наши доктора стажировались в лучших московских и зарубежных клиниках. Важно, что старт дан в многопрофильной больнице. В мире уже доказано, что именно в многопрофильных клиниках это дает лучшие результаты. Мы стартовали сразу по четырем направлениям – это почка, печень, роговица, костный мозг. 79 роговиц и десять пересадок костного мозга сегодня у нас уже сделано.

– Как все эти пациенты сейчас себя чувствуют?

– Самое главное – они все живы. С печенью всё прошло просто великолепно. С почкой – это всегда сложные соматические больные, с диабетом, но результаты тоже хорошие. Витальных осложнений мы не получили ни в одном случае. И что очень важно – мы не приглашали внешних специалистов. Мы, начиная с первых трансплантаций и по сегодняшний день, делаем все сами. А ещё одна важная вещь про 18-й год – это Чемпионат мира по футболу.

– Какое отношение вы к нему имеете?

– Дело в том, что мы были назначены уполномоченной больницей. Профессор Крамер, главный врач ФИФА, объездил все больницы Москвы и сказал – Боткинская.

- А по каким он, интересно, критериям выбирал?

– Он сам врач-реаниматолог. Мы его привели к себе в реанимацию, где у нас поток «скорой помощи» с язвами, с кровотечениями, с перфорациями. Он посмотрел, заглянул в каждое укромное место и принял решение. И за чемпионат к нам поступило более 400 спортсменов, членов ФИФА, болельщиков. И случаи были и самые сложные, и самые курьезные.

– Расскажите.

– Например, гражданка Нигерии, которая так активно болела за свою команду, что у нее начались преждевременные роды. Она родила в нашем родильном доме, назвала сына Иваном. Но на этом все не закончилось. Как выяснилось, она специально приехала рожать в Москву, у нее денег нет, и наша молодая доктор забрала ее к себе домой. Мы ее спрашиваем: «Зачем ты это сделала?» Она говорит: «Ну ей же негде жить». В итоге мы через посольство еле отправили их домой, в Африку.

Гражданин Великобритании, болельщик – тяжелейший инсульт. Проведена тромбоэкстракция. Жизнь спасена. Польский гражданин с инфарктом в клинической смерти, то же самое – в операционную, стентирование – жив, здоров. И так 400 пациентов.

– И все живы?

– Конечно. Профессор Крамер, когда посещал тяжелых пациентов, сказал нам много приятных слов и рекомендовал представителям Катара, где пройдет следующий чемпионат мира, приехать к нам, для того чтобы перенять наш опыт. Они уже были у нас, смотрели, учились.

– Ваши доктора во время ЧМ говорили по-английски?

– По-английски – это само собой. Но были также доктора, которые говорили и на других языках. То есть, мы сделали всё для того, чтобы чемпионат мира с медицинской стороны прошел на высочайшем уровне. И это у нас получилось.

– Как интересно и неожиданно узнавать о медицинской стороне Чемпионата мира. Если бы вас попросили сформулировать, чем уникальна Боткинская больница, что бы вы сказали?

– Прежде всего, это люди. Это четырехтысячный коллектив профессионалов высочайшего класса. Всегда в Боткинской больнице собирались врачи, преподаватели, но вот это интеграция науки и практики дает особенную ценность. Научные труды сотрудников клиник Боткинской больницы по-настоящему служат примером эффективного внедрения идеологии и методологии доказательной медицины в практическое здравоохранение. Стены Боткинской больницы, где уже более ста лет лечат людей, –это не просто стены. Их, как атланты и кариатиды, держат наши врачи, наши медицинские сестры, для того чтобы спасать человеческие жизни. Ну, а то, что в Боткинской больнице есть все направления медицины, это лишь следствие этой интеграции науки и практики.

– Старые больницы формировались не только за счет того, чтобы продвигать передовые технологии. В них была важна человечность, служение пациенту. Так же создавалась и Боткинская. И мне кажется, это одна из немногих больниц, где эту традицию чтут и сохраняют. Как вам это удается?

– Знаете, я счастливый человек, и мне повезло, что я уже около 20 лет работаю в Боткинской больнице. В ней есть особый дух и особая аура, она живая. Она не верит словам, а верит делам. Она сохраняет память о тех людях, которые посвящают себя спасению других. Это, в самом деле, какое-то особенное внутреннее состояние, какое-то очень хорошее, правильное биополе. Не знаю, как это назвать, но это – великая больница.

Беседу вела Наталия Лескова.

фото автора и из архива больницы.