Предоставляем вашему вниманию эксклюзивное интервью академика РАН .Б. Лорана обозревателю информационно-образовательного портала MedBook.ru Н. Лесковой.
***
Коллеги уже давно называли Олега Борисовича Лорана Академиком — опытный, вырастивший не одно поколение учеников, уролог с мировым именем, автор множества учебников и монографий — настоящий Учитель.
И вот заслуженное избрание произошло на самом деле.
С академиком РАН О.Б. Лораном, руководителем клиники урологии городской клинической больницы им. С.П. Боткина и одним из наших любимых авторов, мы беседуем обо всем на свете — о том, как пришел в профессию и откуда у русского врача такая удивительная фамилия, каким должен быть доктор и, конечно, об урологических проблемах.
– Олег Борисович, откуда такая не по-русски звучащая фамилия — Лоран?
– Фамилия имеет французское происхождение. Дали мне ее французские предки, бежавшие в Россию от наполеоновских войн и революций. Они были дворянами, принципиально не согласными с новым правлением. В России все они женились на исконно русских девушках. Вообще во мне намешано множество кровей. Дед был грек, в роду встречались немцы, поляки, чистокровные сибиряки. Я же — русский человек, но помню и уважаю историю нашей семьи. Всю генеалогию бережно храню — она у нас богатая и интересная.
– Почему решили стать врачом, как мама, а не инженером, как отец?
– Папа был архитектором, и он, конечно, тоже оказал на меня колоссальное влияние. С отцом у нас даже руки были одинаковые. Он великолепно рисовал. Помню, ставил карандаш на лист бумаги и без всякого циркуля очерчивал идеальный круг. Он принимал участие в реставрации знаменитой панорамы «Оборона Севастополя», там даже есть доска с его именем. У меня инженерный подход к медицине. Операция — это ведь архитектура тела.
А вообще меня всегда окружали врачи. Многие родственники — тетка, дядя, двоюродный дедушка — занимались медициной. Когда мы собирались на семейные праздники, все разговоры касались медицинских тем, и с детства я все это слышал и впитывал. К окончанию школы у меня уже не было вопросов о будущей профессии. Хотя каким я буду врачом, точно еще не знал.
– А родители как познакомились?
– Это был курортный роман. Мама, студентка Крымского медицинского института, была красавицей. Батюшка ее увидел, когда приехал в Симферополь на каникулы к своей родной тетке. Муж ее был одним из известнейших гинекологов Крыма. Его старший сын стал потом министром здравоохранения Крымско-Татарской АССР — так тогда она называлась. А второй сын, большой папин друг, стал дерматовенерологом. Он учился с мамой на одном курсе. К сожалению, все они потом погибли во время эвакуации — немцы разбомбили их теплоход. А внуки их стали музыкантами. Один из них — художественный руководитель и профессор Саратовской консерватории, народный артист России. А второй — руководитель фольклорного ансамбля в Вологде.
Так вот, мои родители влюбились друг в друга, да так, что папа увез маму в Москву. Пришлось ей перевестись в столичный медицинский институт. И там в 1943 году родился я, а потом и сестра.
– Но хирургов в Вашем окружении не было. Почему же Вы решили стать хирургом?
– На это решение повлияла очень близкая нам семья врачей Соловьевых-Раскиных. Ирина Ивановна была доцентом в Третьем медицинском институте и работала хирургом на базе Остроумовской больницы, и когда обсуждался вопрос, какую медицинскую специальность мне избрать, она сказала: «Только хирургия!» Почему-то она решила, что из меня выйдет приличный хирург. И действительно, так сложилось, что я заинтересовался хирургией со второго курса. Братом милосердия я дежурил в урологическом отделении одной из столичных больниц, которым заведовал друг нашей семьи, известный уролог, а во время войны — главный уролог 2-го Белорусского фронта Павел Давыдович Лев. Он и правда был таким крупным, крепким мужчиной, похожим на льва. Он взялся меня обучать основам урологии. Но когда я закончил мединститут, то решил поехать на периферию. Оказался в небольшом городишке в Свердловской области, где было довольно крупное по тем масштабам 90-коечное хирургическое отделение. Там я прошел отличную школу. Из этой больницы за всю историю существования вышло 12 профессоров. А тогда мы вчетвером молодыми ребятами начинали работать. Один из нас стал главным хирургом Казахстана, второй — руководителем отделения сочетанной травмы в Донецке, третий — главным хирургом большого района в Краснодаре. И ваш покорный слуга…
– Знаю, Вы продолжили свой профессиональный путь, а потом вернулись в Боткинскую больницу много лет спустя.
– Так получилось, что с Урала я приехал на курсы повышения квалификации в Боткинскую больницу к своему будущему шефу и учителю Дмитрию Вавильевичу Кану. Увидев, какие он делает операции и как, я понял, что это цель всей моей жизни, и так случилось, что он пригласил меня ординатором. Это было урогинекологическое отделение — на тот момент единственное в Москве специализированное отделение, где лечились больные с повреждением мочеполовых органов. Это очень тяжелый контингент, и было предпринято много усилий, чтобы помочь таким женщинам. Потом профессор получил кафедру в Московском медико-стоматологическом университете и предложил мне уйти с ним в качестве ассистента. Так я проработал там почти 30 лет, пройдя путь от ассистента до заведующего кафедрой. А в 2000-м году меня пригласили вернуться в Боткинскую больницу и возглавить эту клинику, о чем я, конечно, мечтал, потому что Боткинская всегда была и остается кузницей кадров сначала для Советского Союза, а теперь для России. Это действительно уникальная больница с богатейшей историей. Здесь я также руковожу кафедрой урологии Российской медицинской академии последипломного образования, бывшим Институтом усовершенствования врачей.
– У вас 17 патентов на изобретения. Это какая-то немыслимая цифра! Расскажите о самых важных и значимых.
– Самые важные — это патенты на оригинальные оперативные пособия, а также патенты на восстановление разрушенного женского мочеиспускательного канала. Сложная патология, которой мало кто интересуется, а в Европе и США это редкие ситуации. Существуют патенты на различные варианты пластических операций, на перемещение мочеиспускательного канала при рецидивирующих инфекциях у женщин. И целый ряд патентов, относящихся к различным вариациям использования лекарственных препаратов и способов лечения урологических заболеваний. Есть патент на так называемый русский слинг — это технология лечения недержания мочи у женщин, когда мобилизуется короткая кожная петля из собственной кожи. Мы придумали ее в свое время и представили результаты на конгрессе американской ассоциации урологов. Это произвело большой фурор. В нашей стране эти «петлевые» операции были очень распространены, пока в оборот не вошли синтетические петли. Существуют различные варианты этих петель, и они вытеснили старые методики. Но я думаю, наступит ренессанс старых операций, потому что, к сожалению, через пять-семь лет после имплантации различных петель наступают рецидивы, и вот тогда применение нашей методики может спасти ситуацию. Использование старого слинга в этом случае — единственная альтернатива. Недаром говорят, что все новое — хорошо забытое старое.
– А что за «фирменная» методика по восстановлению разрушенного мочеиспускательного канала у женщин?
– Это тема моей докторской диссертации. Это действительно большая проблема, потому что надо не только создать заново мочеиспускательный канал из собственных тканей, ведь протезы тут не годятся, но и укрепить сфинктер, или замыкательный аппарат. Были разработаны различные методики и, кстати, эти методы мы прекрасно применяли вместе с выдающимся детским хирургом Евгением Леонидовичем Вишневским. Мы внедрили малоинвазивные петлевые операции у девочек с врожденными нарушениями функций мочевого пузыря и получили очень неплохие результаты. Мы социально адаптировали этих девочек, не прибегая к каким-то масштабным, калечащим, чреватым осложнениями операциям. Одна из последних совместных с детскими хирургами монографий была посвящена как раз этой проблеме. Результаты прослежены в течение 20 лет. Они выросли. Стали мамами. У меня есть фото, где запечатлена женщина с мужем и пятилетним ребенком, которой мы сделали сложную комбинированную пластику, когда ей еще не исполнилось 16 лет. Это стало прорывом в лечении тяжелого контингента детишек.
– А у взрослых женщин в связи с чем разрушается мочеиспускательный канал?
– Как правило, это следствие различных операций — по удалению кист, новообразований… Или не совсем корректно выполненных операций по поводу недержания мочи. Это, увы, бывает. Причем во всем мире, не только у нас. В США даже создано общество пациентов, пострадавших от имплантации синтетических протезов. Большие судебные дела с миллионными компенсациями.
– В каком случае женщине стоит идти на такую операцию?
– Эти болезни не опасны для жизни. Но если женщина вынуждена постоянно использовать памперсы или прокладки, то это снижает качество ее жизни. Как она может находиться в семье или на работе с такой проблемой? Это приводит к тяжелой социальной дезадаптации. Американцы называют это социальным остракизмом — изгнанием из общества.
– Как же выбрать, в какую клинику и к какому врачу идти, чтобы не было подобных последствий?
– На первый взгляд кажется, что такие операции очень просты. Но это не так. Они требуют определенных навыков тазовой хирургии. Есть клиники, где все это выполняется так, как надо. Кроме нашей клиники, это клиника урологии Московского медико-стоматологического университета, которой руководит член-корреспондент РАН Дмитрий Юрьевич Пушкарь, мой ученик. В областном Институте акушерства и гинекологии блестяще выполняют эти операции. Этим навыкам, конечно, надо учиться. На базе нашей больницы был организован тренинг-центр тазовой хирургии. К нам приезжали из Москвы и регионов, и мы им демонстрировали несколько операций, в которых они выступали в качестве ассистентов. Научиться оперировать по телевизору или по книжкам невозможно. Надо делать это вживую. Хирургия — живое искусство. Я и сейчас провожу мастер-классы для урологов и гинекологов, желающих овладеть техникой операций на тазовом дне. Нет никаких секретов. Если есть желание и хорошие руки — все получится.
– Поговорим о мужчинах. Главная проблема сегодня — онкологические заболевания предстательной железы. Есть ли здесь новые технологии, разработки?
– Безусловно, есть. Помню времена, когда нам было стыдно озвучить за рубежом наш опыт по лечению рака предстательной железы, потому что это были единичные радикальные операции с очень скромными функциональными результатами. Ведь важно не только выполнить операцию, но и максимально сохранить качество жизни. Сегодня радикальные простатэктомии отработаны в деталях, и многие наши коллеги их великолепно выполняют. У нас опыт операций по поводу рака предстательной железы перешел за три тысячи случаев, но идеальным сегодня является роботоассистирование. Такие операции, которыми сегодня у нас тоже овладели в совершенстве, позволяет добиться максимально хороших функциональных результатов — и в отношении удержания мочи, и эректильной функции, что для мужчин тоже является важной составляющей нормального качества жизни. Это технология будущего.
– Прекрасно, что есть такие операции. Но что нужно делать, чтобы даже в них не было необходимости?
– К сожалению, высоко специфичных маркеров в отношении рака предстательной железы не найдено. Простатоспецифический антиген (ПСА) — это органоспецифический маркер, то есть маркер любых заболеваний предстательной железы — как инфекционных и доброкачественных, так и злокачественных. Тем не менее, определение уровня ПСА позволяет нам выявлять в том числе ранние формы рака предстательной железы, которые протекают бессимптомно. Сегодня всем ясно, что именно ранняя диагностика — залог успешного лечения. Вот почему каждый мужчина после 45 лет должен знать свой ПСА и его динамику, как таблицу умножения.
– Как часто надо сдавать анализ ПСА?
– Примерно раз в полгода. Причем, если нет определенного роста показателей этого маркера, — все равно надо его контролировать. Еще недавно с этим была беда. Но теперь в Москве во всех поликлиниках при обращении мужчин по разным поводам введено правило обязательного направления на анализ ПСА. И это позволило увеличить выявление локализованных форм раннего рака с 40 % до 60 %. Это серьезные цифры. Хотя по России этот процент сохраняется, но у нас есть пример столицы. Правда, показатели уровня ПСА не всегда корректно интерпретируются. Диагноз рака предстательной железы устанавливается на основании комплексного исследования. Нельзя ставить этот диагноз только на основании повышения ПСА. Этот алгоритм исследований должен неукоснительно соблюдаться. Мы бесконечно об этом говорим на наших лекциях, конгрессах и конференциях, но некоторые врачи, к сожалению, нас не слышат. Тем не менее, это шаг к нашей голубой мечте — чтобы направление на ПСА давали, как на ЭКГ или флюорографию.
– Комплексное исследование на рак предстательной железы предполагает проведение достаточно травмирующей и неприятной процедуры — биопсии. Существуют ли в перспективе другие, менее инвазивные и более эффективные методики, позволяющие выявить рак предстательной железы на ранних стадиях?
– Такие методики существуют, но их специфичность низка. Поэтому, если есть показания, приходится применять биопсию. Да, это малоприятно. Но зато позволяет поставить правильный диагноз и вовремя начать адекватное лечение.
– У вас множество учеников. Вы ими довольны?
– Я ими горжусь. Дмитрий Юрьевич Пушкарь, главный уролог страны и Москвы. Или Андрей Дмитриевич Каприн — теперь уже академик и руководитель Московского научно-исследовательского онкологического института им. П.А. Герцена… Я руководил докторской диссертацией главного уролога Санкт-Петербурга, профессора Бориса Кирилловича Комякова. Радуют меня и молодые доктора нашей клиники урологии в Боткинской больнице. Когда я сюда вернулся, то был единственным профессором на кафедре. Сейчас у меня четыре профессора: трое заведуют отделениями, а профессор Любовь Александровна Синякова является одним из ведущих экспертов в стране по проблеме инфекции мочевых путей. Сложился замечательный коллектив. Без коллектива не состоялась бы ни наша клиника, ни труды, которые увидели свет, ни новые технологии, которые сегодня внедрены в повседневную практику. Я понимаю, что один в поле не воин. Будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего без команды не сможешь. Наши врачи могут дать фору иностранным коллегам, что они недавно и продемонстрировали в Ростове на Международном конгрессе эндоурологов. Наши эндоскописты показали такой высокий класс, что представители европейской медицины были в шоке. Мы нередко посылаем молодых врачей учиться за рубеж, к нашим ребятам по-доброму относятся, говорят: самые пытливые и обучаемые — россияне. И это правда! Когда я провожу семинар или читаю лекцию, приятно видеть заинтересованные лица. У нас действительно талантливые, мотивированные молодые люди. Я очень в них верю. У них надо лечиться, а не ехать в Германию или Израиль.
– Есть ли какие-то причины ехать за рубеж с урологическими проблемами?
– Нет таких причин! Сегодня не существует урологических заболеваний, которые там лечатся, а тут нет. У нас лечится всё, причем на очень хорошем уровне, ничем не хуже, чем там. Более того: мы нередко вынуждены исправлять огрехи наших зарубежных коллег, производя повторные операции после того, как эти пациенты были прооперированы в Германии или Израиле за огромные деньги.
– А почему так происходит?
– Дело в том, что многие больные просто не информированы. Я был на юбилее моего друга Валентина Гафта. И рядом сидел один наш олигарх. Услышав о том, что я уролог, он спросил: «У меня есть приятель, у него рак мочевого пузыря. Как вы думаете, куда ему лучше ехать на лечение — в Германию или в Израиль?» Я говорю: «А зачем ему туда ехать?» — «Ну как зачем? У нас же это не лечат!» — «Как, — говорю, — не лечат! Я могу назвать вам сходу не менее десяти клиник экспертного уровня, где такие операции выполняют, и не только в Москве». Он очень удивился. Не знал. Понимаете, какое отношение? Там хорошо, тут плохо. Но это же неправильно! Вот о чем надо писать! Мои ученики, например, в совершенстве освоили реконструктивные лапароскопические операции, некоторые из которых являются уникальными.
– Расскажите о них!
– Например, операции, которые выполняются пациенткам, пострадавшим от лучевой терапии гениталий. Это очень большая проблема. Представьте: молодая женщина трудоспособного возраста оказывается тяжелейшим инвалидом — трубочки в почках, дефекты в мочевом пузыре, в прямой кишке… Самостоятельно все эти системы и органы не работают. Тяжелые депрессии, нежелание жить. Как им помочь? Выполняются сложные многоэтапные операции с использованием сегментов кишечника. Увы, с сомнительным прогнозом. Мы же научились создавать искусственные мочевые пузыри с использованием сегментов кишки, замещать сегментами кишки пораженные мочеточники. Формировать кишечные резервуары, когда нет никаких трубочек, а опорожнение идет через пупок раз в четыре часа. Все остальное время они сухие, социально адаптированные, плавают в бассейне, ходят на лыжах, работают. Словом, живут нормальной, активной жизнью.
– Осталось сконструировать сфинктер, чтобы это работало — и все, вы боги.
– Мы не боги. Хотя искусственный сфинктер уже существует. Но его крайне редко имплантируют женщинам — это инородное тело и быстро инфицируется, отторгается, что приводит к еще более тяжелым состояниям. У мужчин имплантация сфинктеров применяется довольно часто и успешно, особенно если у них развивается тотальное недержание мочи после операций на предстательной железе. И мы такие операции тоже давно освоили, мои ребята их успешно применяют.
– Вы с таким восторгом говорите о своих учениках! И в то же время констатируете, что образовательный уровень падает...
– И это правда. Общий уровень выпускников медвузов значительно понизился. Дело в том, что преподаватели должны получать достойную зарплату, чтобы у них не было забот о бытовых проблемах, не надо было искать подработку, другие пути, не всегда законные. Пропадает мотивация. Так быть не должно. Это девальвация главных общественных ценностей. Еще Гиппократ писал о том, что врач должен быть прекрасно одет, пальцы в перстнях, и от него должен исходить запах хорошего парфюма. А когда к вам подходит мятый, нечесаный доктор, разве вы будете ему доверять? Врач — это специальность, которая требует широты мышления и внутренней культуры. Недаром некоторые врачи стали прекрасными писателями.
– Помню, Вы рассказывали трогательную историю о том, как у вас дети рождаются через банк спермы после того, как мужчинам приходится удалять детородный орган.
– Это междисциплинарная проблема. Здесь мы работаем с лабораторией вспомогательных репродуктивных технологий Московского института акушерства и гинекологии, которым руководит член-корреспондент РАН Ксения Владиславовна Краснопольская, дочь выдающегося гинеколога академика В.И. Краснопольского, с которым мы дружим много лет. Когда я вижу этих детишек, родившихся всем бедам вопреки, ощущаю себя самым счастливым человеком…
Однако только урологи не смогли бы решить эту задачу. Содружество врачей разных специальностей — великое дело, потому что многие проблемы находятся на стыке специальностей, и нам самим сложно принять единственно верное решение. Другое дело — когда мы собираемся вместе. Это традиция Боткинской больницы — консилиумы врачей решают самые сложные проблемы. Одна голова хорошо, а несколько лучше. Я начинал здесь мальчиком много лет назад — консилиумы были уже тогда, есть они и сейчас, и это очень правильная методика оценки состояния больного и выбора тактики его лечения. На консилиуме можно высказывать различные точки зрения, спорить, но больному выносится один вариант решения проблемы. Потому что, если предлагать ему разные варианты, он решит сбежать из этой клиники и посоветоваться с кем-то другим.
– Часто ли Вам звонят пациенты, говорят «спасибо»?
– Сейчас реже. Уважение к врачам в последнее время, увы, упало. В этом виноваты и недобросовестные СМИ, и некоторые наши коллеги. Но и система такова, что врач поставлен в странные условия. Он не должен ошибаться, хотя это невозможно. Это даже не ошибки, а заблуждения, потому что каждый больной индивидуален, и поэтому сейчас все чаще говорят о необходимости персонализированной медицины. Но пока ее нет, а пациентов нужно лечить здесь и сейчас. Доктор не пытается специально навредить пациенту, но есть ситуации, когда разобраться очень сложно. Врач тоже человек. Есть ситуации, когда необходимо разобраться и наказать недобросовестного врача. Но чаще всего жалобами проблему не решишь. Они только отрывают от дела и создают нервозную обстановку, вызывая недоверие к людям в белых халатах.
Однако примеров, когда люди благодарны, можно вспомнить немало. Самый яркий, пожалуй, — женщина, которую мне удалось спасти, восстановив нормальную функцию пораженных мочевых путей, когда она была совсем девочкой. Ей тогда был 21 год. Она пострадала во время родов. Сына удалось спасти, а она погибала от жесточайшего уросепсиса. Ее привезли в Москву, и мы ее «вытащили». С тех пор каждый год она приезжает из своего Павлодара, благодарит и поздравляет со всеми праздниками. Она уже стала бабушкой. 28 лет прошло!
Сегодня приходил человек, которому шесть лет назад я сделал очень серьезную операцию по поводу рака мочевого пузыря, заменив ему удаленный пузырь кишечным трансплантатом. У него все хорошо, он работает. Внимательно следит за своим здоровьем, регулярно показывает результаты анализов. И это правильно.
– У Вас на стенах множество картин, икон... Подарки пациентов?
– Да, это всё подарки. Среди икон хочу отметить вот эту, маленькую. Это святитель Лука, Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий — хирург от Бога и человек удивительной судьбы, причисленный после смерти к лику святых. Это редкая икона. Она мне очень дорога.
– Эти иконы для Вас — это произведения искусства или что-то большее?
– Вы знаете, моя бабушка, которая нас с сестрой воспитала, была очень верующим, воцерковленным человеком. Нас, правда, молиться не заставляла. Меня крестили в 45-м году, когда бабушка вернулась из эвакуации. Не могу сказать, чтобы я был верующим человеком, но всегда отношусь к таким людям с уважением. Вспоминаю бабушку, которая для меня образец личности человека. Много пережила, все потеряла во время революции, была вынуждена работать кастеляншей, санитаркой, чтобы мама могла учиться, и при этом всегда демонстрировала доброе отношение к людям. Ей помогала вера. Когда я задавал ей наивный вопрос: «Разве Бог есть?» — Она отвечала: «Бог должен быть у каждого в душе». Вот в это я верю — если есть что-то святое, то все у тебя будет хорошо. И в жизни, и в окружении, и в профессии. Это не значит, что надо бить поклоны. Но когда я прихожу в церковь, то всегда ставлю свечку за упокой своих близких. Я понимаю: что-то высшее, держащее нас на этой земле и нам помогающее, наверное, есть. Это именно то, о чем говорил Войно-Ясенецкий: «Врачуя тело, не забывай о душе».
Беседу вела Наталия Лескова,
обозреватель информационно-образовательного портала MedBook.ru
Фото Андрея Афанасьева
