— Александр Григорьевич, три года назад вы возглавили этический комитет при Минздраве РФ, а с нынешнего года — еще и Комиссию по этике РАН. Что это за организации и зачем они нужны?

 — Недаром говорят, что всё новое — это хорошо забытое старое. На самом деле принципы медицинской этики формулировали еще древние врачи. Русской медицинской школе они всегда были глубоко присущи. Великий русский врач и священнослужитель Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, причисленный после смерти к лику святых, говорил: «Врачуя тело, помни о душе». Этот тезис в широком смысле стал квинтэссенцией деятельности наших врачей. Но пришли новые времена, нагрянули рыночные отношения, и мы стали об этом всё чаще забывать. Вот почему появление таких комиссий и комитетов стало насущной необходимостью.

 — Говоря о тех людях, которые формировали этические принципы русского врача, нельзя забывать и о такой фигуре, как Викентий Вересаев. В нынешнем году исполняется 150 лет со дня его рождения.

 — Совершенно верно. 2017-й год — юбилейный для Викентия Викентиевича Вересаева. Он родился в семье известного тульского врача, потом учился на филологическом факультете Санкт-Петербургского университета. Но, видимо, этого образования ему показалось недостаточно, и он отправился обучаться медицине в Дерптский университет.

В Дерпте учились многие великие — например, Николай Иванович Пирогов и Владимир Иванович Даль. А первые исследования по этике принадлежит именно Пирогову. Вересаев в этом смысле считал его своим учителем. А Даль, которого все знают как составителя «Живого словаря великорусского языка», был не только выдающимся литератором, но и практикующим врачом. Всю жизнь он был дружен с Пушкиным, а в последние часы его жизни стал единственным, кого поэт просил остаться около его постели. Как писали впоследствии современники, «Даль остался с поэтом, не покинув его до последнего часа, великого часа муки и мужества. Он ухаживал за Пушкиным как врач: давал лекарства, прикладывал лед к голове, ставил припарки. На вопрос Пушкина: «Даль, скажи мне правду, скоро ли я умру?» — тот отвечал: «Мы за тебя еще надеемся, право, надеемся!» Пушкин пожал руки Даля и сказал: "Ну, спасибо, друг!...»

Александр Иванович Тургенев, близкий Пушкину человек (именно он повезет гроб с телом поэта в Святые Горы), тут же в соседней комнате напишет: «Друг его и доктор Даль облегчал последние минуты его»…

Так что Вересаев получал высшее медицинское образование вот в такой особой атмосфере. Она витала там, в Дерпте. Но, когда Вересаев окончил университет, он не смог получит государственной должности и должен был как врач зарабатывать сам. И когда он приступил к врачебной деятельности, первые же пациенты ошарашили его. Он понял, что не готов. Это именно та этическая проблема, которая часто стоит перед молодым врачом: комплекс своей неполноценности, ощущение неготовности, неспособности делать то, чему учился. Это стало поводом для тяжелых раздумий: в чем же дело, почему, окончив один из лучших вузов, я ничего не могу?

И он стал восстанавливать университетское образование. Первый вопрос, на который он хотел ответить, — а сколько больных он видел за свою студенческую бытность? Посчитал — 20 больных. Это очень мало. Это почти ничего. Вот они приходят: у кого-то хирургия, или терапия, или инфекционная патология. Но это нельзя назвать практикой. И тогда он понял, что действительно не готов к врачебной деятельности.

Вересаев переезжает в Санкт-Петербург. Ходит по больницам, ищет, куда можно устроиться работать. Никто не берет его на должность. Очень бедствует. Не было денег на жилье, на то, чтобы прокормить не только себя, но и семью. И в то же время ему надо было получить важнейшие для врача навыки. Скажем, в это время дети болели дифтерией. Тогда это было очень распространено. Вакцинации еще не было, и болели тяжело, часто умирали. Бывали такие тяжелые состояния, как круп. Дети задыхались и погибали. И он учился делать трахеотомию, вскрывать трахею с тем, чтобы снимать стеноз гортани, происходящий вследствие дифтерийного воспаления. На трупе всё получалось. А вот когда попадался живой пациент…

Однажды ему пришлось сделать эту манипуляцию девочке восьми лет. Она погибла… На него это произвело очень тяжелое впечатление. Но он не ушел из профессии. Он шаг за шагом набирал практический материал.

И когда в 1903-м году вышла его книга «Записки врача», резонанс был, конечно. грандиозный. Он вспомнил все ошибки, которые сделал студентом, молодым врачом, врачом с первыми практическими опытами. Книга стала не только ценным описанием того состояния, в котором часто находятся молодые люди, ставшие на этот непростой путь, но и первым своеобразным этическим кодексом русского врача.

— Однако, насколько я знаю, врачебное сообщество негативно восприняло эту книгу. Была огромная критика, опасения в том, что люди будут плохо относиться к врачам, перестанут им доверять.

 — Вот эта реакция демонстрирует нам еще одну важную проблему, которая и по сей день у нас не решена, — врач и общество. Общество часто поднимало вопросы доверия врачам, когда было недовольно ими. И далеко не всегда врачи были готовы к такому диалогу. Сегодня они нередко тоже занимают агрессивно-оборонительную позицию, не хотят задуматься о глубинных причинах такого кризиса доверия.

Потом, спустя годы, Вересаев вернется к этому вопросу и будет описывать жизнь врачей, ту, которая через него прошла и которую он знал как никто другой. Ведь ему пришлось подняться с самого низа и состояться как врач, преодолев все возможные проблемы и напасти. Через себя он пропустил боль и страдания как пациентов, так и врачей, своих коллег.

У него есть такое рассуждение. Врач типа Пирогова или Сергея Петровича Боткина — это редкое явление в обществе. Так же, как Толстой или Достоевский в литературе или Репин в живописи. Врачом такого уровня становятся единицы. А пациент ждет от людей в белых халатах именно вот такого соответствия, почти чуда. Это грандиозная ответственность. Не все способны подобным требованиям соответствовать, но надо к этому стремиться. Это знания, постоянное самообразование, чтение литературы. Об этом пишет Вересаев. И это напутствие всем нам.

Нужно сказать, что Вересаев был очень образованным врачом. Он читал и по-немецки, и по-французски, и по-английски. Он выписывал все основные медицинские журналы, следил за новостями науки. Много практиковал и стал известным врачом. Но проблемы этики всегда его волновали.

Что такое этические аспекты, которые поднимает Вересаев? Этика, само это слово, связано с Аристотелем. Именно он впервые его ввел: этика по Аристотелю — это форма общения между старшим и молодым поколениями, это связь времен. Старшее поколение нуждается в том, чтобы помочь молодым не делать ошибок. Поэтому то, что оставил нам Вересаев, — это его напутствие молодым, чтобы они были более честными, чтобы они прошли свой тернистый путь к профессии не так тяжело и мучительно, как он.

Тем более, к тому времени, когда он свои «Записки» написал, в медицине произошли большие изменения. Появился рентген, бактериология, пришли новые хирургические методы, вводилась вакцинация. Вакцины, как пишет Вересаев, — это медицина будущего. Он вообще обладал редким провидческим даром. В его книгах предсказано многое, что сегодня вошло в повседневную врачебную практику. Эта черта выдает в нем большого писателя.

 — Знаю, что Вересаева как писателя высоко оценили Толстой и Чехов.

 — Совершенно верно. Книга им очень понравилась. А вторую жизнь она обрела уже после его смерти. Вересаев ушел из жизни в 1943-м, а уже в 44-м году мировое сообщество врачей вернулось к «Запискам врача». Эта работа оказала большое влияние на формирование этического кодекса врачей, а инициаторами этого процесса стали американцы. Именно поэтому «Записки…» очень популярны в США.

 — Почему так?

 — Потому что он поднимает те вопросы этики, которые, к сожалению, мы по разным причинам никак не можем решить. Нынешний год — год Вересаева, и мы делаем все для того, чтобы вопросы медицинской этики поднять на достойный для нашего общества уровень. Мы готовимся к большой конференции, которая пройдет в городе Красноярске.

— Почему именно там?

 — Это не случайно. Красноярский край — место ссылки Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого, где он продолжал работать врачом и спас многие жизни. На базе Красноярского медицинского университета откроем памятник, посвященный Войно-Ясенецкому. Университет, кстати, тоже носит его имя.

 

— Ведь в Енисейске и Туруханске, где Войно-Ясенецкий находился в ссылках как политзаключенный, им были написаны важные медицинские труды, за которые он получил высшую награду того времени — Сталинскую премию. Эти работы до сих пор являются настольными для многих врачей.

 — Совершенно верно. Интересно, что лауреатом Сталинской премии он стал в тот день, когда умер Вересаев. А до него ту же премию получил сам Вересаев…

Одну из базовых работ по гнойной хирургии Войно-Ясенецкий написал, находясь в ссылке в городе Мурта. Это 100 км на север от Красноярска. Я разыскал это место, приехал туда, и вместе с ректором красноярского университета Иваном Павловичем Артюховым мы решили там построить церковь. Мы нашли деньги, и скоро церковь будет освящена.

 — Слышала, вы вложили в это строительство свои личные деньги?

 — Конечно, вложил. Но не об этом речь. Вот сходятся два великих имени — Войно-Ясенецкий и Вересаев. При жизни они не встречались никогда. Но способ мышления, отношение к больным их совершенно роднят.

 — Знаю, на конференции прозвучит еще имя доктора Боткина, который, в том числе благодаря вашим усилиям, недавно также был канонизирован Русской православной церковью.

 — Да, это третье имя, которое будет звучать на конференции как основополагающее, базовое. Может быть, кому-то покажется, что все эти разговоры об этике и милосердии звучат неактуально и к медицинской науке не имеют прямого отношения. Но это не так. Для российского врачебного сообщества это важнейшая тема. А сейчас для всей Российской академии наук, особенно после последних выборов, вопросы этики стали первоочередными.

 — Я бы обозначила эту тему шире. Мне кажется, это гуманитарная тема в медицине, в науке и в обществе в целом.

 — Для меня очевидно, что эти вещи должны существовать неразрывно. Гуманитарная, нравственная, духовная составляющая — и наука, в том числе медицинская. В этом смысле такие люди, как Пирогов, Вересаев, Святитель Лука Войно-Ясенецкий и страстотерпец доктор Боткин являются нашими ориентирами. На конференции мы собираемся говорить как раз о проблемах современной этики. Я вижу, как это делается на Западе, где эти вопросы постоянно обсуждаются во врачебном сообществе, меняются Кодексы, правовые документы. Никто эти проблемы не замалчивает. То, чего у нас не происходит, к сожалению. Тем острее звучит эта тема — врач-общество, врач-врачебное сообщество, врач-пациент, врач-реклама фарминдустрии, врач-медицинское образование.

 — Вересаев оставил «Записки врача», Войно-Ясенецкий написал множество медицинских и философских трудов. А вот доктор Боткин ничего не написал. Однако вы ставите его с ними в один ряд. Почему?

 — Доктор Боткин, может, и немного написал, но он оставил лекции, посвященные тому, как любить больного человека, как ухаживать за ним, как служить ему. Это для него очень важная тема, которой он в буквальном смысле посвятил жизнь. Ведь он и правда жизнь отдал за своих пациентов. Он не смог оставить своих подопечных — царскую семью, которой служил как лейб-медик. В первую очередь — цесаревича Алексея, больного ребенка. Хотя у него была возможность уйти. Ему несколько раз предлагали это сделать. Но он остался с ними до конца.

Страстотерпец Евгений Боткин

 

— Вересаев поднимает еще одну важную и очень больную по сей день тему — о тяжелом положении врачей в обществе.

 — Да, и он приводит ужасные цифры, которых я раньше не знал. Это цифры о количестве суицидов среди врачей. Так вот, если взять все подобные смерти, то из них 10 процентов приходилось на врачей.

 — Почему так?

 — Тяжелая жизнь. Вот он описывает реальную историю доктора Петрова. Он один на большой территории работает. Это не то, что пришел в амбулаторию, сел на прием, а когда твоя работа закончилась, ушел домой. Работаешь круглые сутки, всю неделю, весь месяц, весь год. И даже отъехать никуда не можешь.

 — И каждое происшествие на твоей совести.

 — Да, и каждая смерть, и каждое тяжелое осложнение. Вересаев очень хорошо раскрывает эту тему. Скажем, родственник тяжелобольного приходит, просит врача помочь. Врач делает какие-то шаги, и человеку стало получше. Все вроде бы хорошо. А потом состояние ухудшается. Более того, человек трагически уходит из жизни. И вот он описывает этих людей, как они меняли свое отношение к врачу.

 — У Чехова есть на эту тему блестящий рассказ «Хирургия», когда в начале повествования пациент называет фельдшера отцом и благодетелем. А потом, когда зуб удалить никак не удается, клянет последними словами.

 — Именно так. Вересаев делал все, что мог. Большинство врачей так же стараются. Халтурщиков, поверьте, немного. Он дневал-ночевал в больнице, он весь выложился для того, чтобы помочь, спасти жизнь больного, но по разным причинам это не всегда удавалось. И не потому, что он плохой врач. Возникает драматическое противоречие. Смог помочь больному — ты бог. Не смог — подонок. И это тоже этический парадокс.

 — Об этом тоже пойдет речь на конференции?

 — На конференции мы рассмотрим историю становления этики как науки и этические кризисы в России. Тем более, 1918-й год — это год расстрела царской семьи, а также и доктора Евгения Сергеевича Боткина. Это тема, которая нас очень волнует. Поэтому эту конференцию мы хотим сделать очень значимой для всего российского общества, а для врачебного сообщества тем более.

 — Если вернуться к Вересаеву, который говорил о тяжёлом положении врачей, то ведь причиной столь частых суицидов он считал не только тяжелый труд и негативное отношение общества, но и крайне низкие заработки. Сейчас это актуально?

 — Очень актуально. Он писал о низких заработках, особенно в сельской местности, при том что рабочий график необычайно изнуряющий, напряженный. Возникает чувство безысходности. Всё это, откровенно говоря, весьма созвучно с не очень устроенной жизнью наших врачей. В первую очередь, это, конечно, социальные факторы, которые предопределяют линию поведения современного врача в российском обществе.

 — Но сейчас ведь нет таких цифр по суицидам?

 — Я не владею этой статистикой. Можно предположить, что врачи в этом печальном списке есть, и не на последнем месте.

 — Во всяком случае, депрессивное настроение, профессиональное выгорание присутствуют.

 — Есть исследования о количестве тревожно-депрессивных состояний среди врачей разных специальностей. Первое место занимают терапевты.

 — Не онкологи?

 — К сожалению, у онкологов другой разворот получился. Это теперь больше медицина бизнеса. И это всё нивелирует.

Несколько лет назад мы приняли «Этический кодекс врачей России». У нас есть документ, который получил хороший отклик. Но развития он не получил. В первую очередь, это, конечно, связано с позицией Минздрава и Национальной медицинской палаты. Я много раз поднимал эту тему с тем, чтобы оптимизировать такую работу в нашем обществе.

Очень интересный разговор был между мной, Леонидом Михайловичем Рошалем и французским коллегами. Мы решили поднять тему по этике. И спросили у них: для французских врачей что на сегодняшний день в этическом плане наиболее актуально? Оказалось, у них это на первое место не выходит. Им важны биологические препараты, стволовые клетки, суррогатные семьи и так далее. А этической проблемы у них как бы нет.

Кстати, Вересаев это тоже предвидел. Он писал, что человек потеряет способность любить. Когда он встретился с Толстым, у них возникла тема нравственных позиций человека. Лев Николаевич поднял эту тему: он очень обеспокоен, что человек теряет способность нравственно совершенствоваться, любить ближнего. И Вересаев пришел к такому же выводу.

 — Какое жуткое пророчество. А вы как считаете?

 — В некоторых странах, я думаю, это есть. Вот у Вересаева по этому поводу много важных мыслей. Он приходит к выводу, что здесь крайне важна роль православия, семейных ценностей, отношений внутри семьи мужчины и женщины. Мне кажется, это более глубокие корни, чем может быть у других.

 — Понимаю, почему вы так прочно держитесь за православие. Ведь эти ценности там первостепенны.

 — Для меня важна не столько обрядовость, сколько та нравственная основа, которая наполняет православие как культуру, как образ жизни. Это философия жизни, определяющая отношение человека к человеку: взаимопонимание, уважение, любовь.

— В Москве есть клиническая больница имени В.В. Вересаева...

— Совершенно верно, замечательная многопрофильная больница. Работающие там сотрудники имени этого выдающегося нашего соотечественника не срамят.

— Александр Григорьевич, знаю, во время учебы в медицинском институте вы подрабатывали в психиатрической больнице. Почему не пошли в психиатры, а стали терапевтом?

 — Психиатрия меня оттолкнула. Студентом я работал в отделении острой психиатрии. Это острые психозы, тяжелые больные. И я не увидел себя как специалиста в этом деле. Думаю, я сделал всё правильно. Человек должен заниматься тем, что его влечет.

 — Ну а испуг перед первым пациентом у вас был?

 — Первый пациент вошел в мою жизнь довольно неожиданно. Когда, наконец, я получил диплом, отправился на освоение целинных и залежных земель. Тогда это было актуально. Товарным поездом прибыл в Казахстан. В сорока километрах от нынешней столицы Астаны есть местечко Акколь. Тогда это были дикие степи. Приехал. Была поздняя ночь, темно, хоть глаз выколи, душно. И я в этой темной ночи с тяжелым чемоданом.

 — А что там было?

 — Книги. Десять медицинских томов. Тогда вышло руководство по терапии, и я все свои деньги, которые медбратом заработал, вложил в это приобретение. Движимый самыми честными чувствами, с чемоданом, я двинулся в этой южной ночи, без дорог и освещения, куда глаза глядят. Я знал, что там где-то есть больница, но где — было непонятно. Наконец, мне встретился какой-то человек, и он сообщил, в каком направлении двигаться. Спустя какое-то время вышел к бараку. Это и была больница.

Подошел к этому бараку, но никак не мог найти дверь, чтобы войти. И вот я тыркаюсь с этим чемоданом, как вдруг слышу крик. Громкий, жуткий вопль. И я пошел на звук.

Нашел дверь, вхожу и застаю такую сцену. Две женщины держат молодого пациента — парнишка, подросток, весь возбужденный, мечется туда-сюда. Они пытаются промыть ему желудок, ввести зонд. Он сопротивляется. Я это умел делать, поэтому быстро подошел и ввел ему зонд. Мы стали промывать ему желудок. Хотя я не понимал, что с ним произошло и зачем это делается.

Потом оказалось, что одна из этих женщин медсестра, другая — технический работник, санитарка. Они мне говорят — он белены объелся.

 — В прямом смысле?

 — Да. И я удивился, как вы сейчас. А они говорят — у нас в овраге растет белена. Мальчишки собирают эти плоды и едят. Происходит атропиновое отравление, галлюцинации. В общем, этого парнишку хорошенько промыли, у него стали уменьшаться проявления отравления, сократились зрачки, не было уже такого воспаленно-яркого лица. И эти две женщины, понимая, что я им помог, говорят: «Вот там наша ординаторская, вы можете лечь там и отдохнуть». Так я заслужил первое поощрение по службе.

 — То есть с первым пациентом вы испугаться не успели?

 — Не успел. Но, когда я оказался в ординаторской, отдыхать не стал. Взял свой чемодан, открыл его и начал читать привезенные книги. Искал отравление беленой. Первый том — нет, во втором томе — нет, в третьем — нет. Так я дошел до десятого тома, но ничего не нашел. Меня это поразило: первый мой пациент, а нигде ничего не написано. Мне это запало в душу, и потом, когда я сам начал писать учебники, взял это на вооружение. Я понял, что нет такого учебника, где всё написано — как подойти к больному, как оказать ему помощь. Не только у меня это чувство было. Большие врачи об этом говорили. В истории медицины есть Бильрот, по его методу делают операции на желудке. Когда он уже заканчивал медицинскую карьеру, написал книгу, как ухаживать за больным человеком. То есть он, выдающийся хирург с мировым именем, выступил в ней как медбрат, как сиделка. И в этом нет ничего постыдного. Совсем наоборот.

 — Обычно первый пациент запоминается на всю жизнь и заставляет что-то важное понять. А у вас?

 — Мой первый пациент так и остался в памяти, и он действительно сыграл для меня большую роль. Вот уже два издания учебника вышли с тех пор, а сейчас мы готовим третий, а образ этого пацанёнка так и стоит передо мной. Конечно, я его никогда не узнáю, да и он меня. Но это и неважно.

 — А места эти вы сможете узнать?

 — Я там побывал спустя многие годы. Приехал в Астану, нынешнюю столицу, на конференцию, и организаторы спросили: а что вы хотели бы посмотреть? И я назвал тот населенный пункт. Отвезли меня туда. Хорошая дорога, новая больница. Меня там ждали. Их, конечно, предупредили, что я там врачом работал. Всё изменилось до неузнаваемости. Очень хорошие палаты, приличное оборудование. Сравнить невозможно. Но я всё равно вспоминаю те времена только добром.

 — Кто стал для вас учителем в этой больнице?

 — Был там хирург, немец, Альберт. В те годы в Казахстане было много немцев. Он при мне сделал уникальную операцию. Молодые люди подрались, и случилось ножевое ранение в сердце. Я был в больнице, когда доставили этого человека с торчащим из груди ножом. Альберт говорит мне: ни в коем случае нож вынимать нельзя. Началась операция. Я при ней, конечно, присутствовал. Он был такой педантичный, аккуратный, сдержанный. Я многому у него научился. Вот это наставничество крайне важно. Врач никогда не сможет сформироваться, если рядом нет наставника.

 — А что он сделал во время операции?

 — Вошел в грудную клетку, сформировал полость и быстро вынул нож, после чего сразу наложил швы. Они закрывают отверстие в сердце. Этот пациент довольно быстро поднялся и выписался из больницы. Вообще мне Казахстан очень много дал — это были мои первые самостоятельные решения, первые больные. Я впервые столкнулся с тем, что такое терапия, что такое хирургия. И, хотя по образованию я терапевт, меня всегда тянула хирургия. Поэтому в последующем моя профессиональная жизнь заключалась в том, что я шел, шел и вышел на трансплантацию легких. С моим именем много лет связана трансплантация. Для терапевта это необычный путь.

 — А почему вы вообще решили стать врачом?

 — Это влияние матери. Я из того поколения, которое затронула война. Мама была необычным человеком. Люди шли к ней. Она была малограмотной, без всякого образования, но каким-то образом она им помогала. Со всех окрестностей люди к ней шли, рассказывали о своих бедах. Она их выслушивала. Что-то советовала. Как она им помогала, я не знаю.

 — Как психолог?

 — Наверное. Но она и раны обрабатывала, травы знала, что-то прикладывала. Это были ситуации, когда добиться врачебной помощи было трудно. И многие, очень многие были благодарны маме. Откуда она всё это знала, понятия не имею. Всегда этому поражался.

 — Это что-то врожденное.

 — Да, что-то есть на самом деле, выше нашего понимания. И вот это материнское влияние предопределило мой путь. Я тоже хотел помогать людям, как она, но делать это на более научном уровне. Когда я заканчивал школу, уже знал, что буду врачом. Я ни одного дня не жалею, что выбрал такую профессию, хотя это действительно непростой путь. Но эта профессия стала моей жизнью.

 — Мама была бы довольна?

 — Она еще застала, когда я стал врачом и даже профессором. Она была очень довольна, даже горда.

 — А в трансплантологии кто же стал вашим учителем? Наверное, Демихов?

 — Я с воодушевлением наблюдал работу первых трансплантологов. Поражал Шумаков. Когда я заканчивал Второй московский медицинский институт, была произведена первая трансплантация почки. Это сделал Николай Алексеевич Лопаткин, наш профессор, и ректор нашего института Юрий Михайлович Лопухин. Они мне очень нравились, эти два человека. Когда у мужчины есть дело, настоящее, серьезное, он по-другому выглядит, по-другому идет, как-то иначе голову держит. Я не хочу сказать, что они были высокомерными. Они были умными, мудрыми людьми. И мне нравились их образы. Я наблюдал за их походкой, движениями, манерой речи и понимал, что за всем этим стоит большое дело. Они были хорошими путеводителями.

Жизнь потом нас сблизила. Я спас жизнь Юрию Михайловичу Лопухину. Ему Акчурин сделал операцию на сердце по поводу стенокардии. И уехал в отпуск. А у него разыгрался сепсис, шок, и он погибал в реанимации. А я в это время уже занимался таким новым методом лечения, как терапия оксидом азота.

 — Та самая NO-терапия, которую вы сейчас так активно развиваете?

 — Да. Сейчас разработан портативный аппарат, а тогда были баллоны с оксидом азота, и мы применили этот метод к Юрию Михайловичу. Я привез этот баллон с газом, подобрали дозу, шаг за шагом, и мы вместе с командой реаниматологов вытащили его с того света. Ему тогда еще не было 80 лет. Он после этого прожил еще 12 лет.

 — А вы за разработку этого метода стали лауреатами Премии правительства РФ.

 — Было дело. Потом мы сдружились с Николаем Алексеевичем Лопаткиным. Это было связано с болезнью его супруги. Я помогал им справиться с этой бедой. Поэтому моя жизнь с ними тесно переплелась, но тогда, в студенческие годы, на меня их работа произвела большое впечатление.

На кафедре нам читал лекции по физиологии Эзрас Асратян, академик, ученик Ивана Петровича Павлова. Именно он нам, студентам, привел Демихова и вместе с ним двух собак, которым тот пересадил головы. Мы даже не понимали, какое чудо происходит в нашем присутствии. Собственно говоря, трансплантология зарождалась на моих глазах. Мысль сделать трансплантацию легких зрела во мне все эти годы. И я подбирался к этому.

Но никак не получался контакт с хирургами. Шумаков к этому времени был уже очень немолод и прямо сказал, что не хочет за это браться. С Михаилом Ивановичем Давыдовым у нас альянса не получилось. И я выбрал Санкт-Петербург. Нашел молодого врача, хирурга Петра Казимировича Яблонского. Но понял, что наша команда к этому не готова. И поэтому на первую трансплантацию я позвал француза Жильбера Массара. У него был опыт порядка 30–40 трансплантаций.

Идёт операция по трансплантации лёгких

— Кто был вашим первым пациентом по пересадке легких?

 — Первую трансплантацию мы сделали врачу Наталье Борисовне Смирновой. Гинеколог-эндокринолог, выпускница нашего института.

 — А что с ней случилось? Почему ей это потребовалось?

 — У нее была тяжелая болезнь, мы её называем — хроническая обструктивная болезнь органов дыхания, тяжелая деструктивная эмфизема. Так называемый синдром исчезающего легкого. Эластическая ткань лёгкого разрушалась. Мы до конца не знаем, почему это происходит. Но у нее как раз это происходило. Шансов жить у неё не было. Все висело на волоске. Операция была последней возможностью.

— Операция прошла успешно?

— Операция продлилась около пяти часов. В её ходе было два критических момента. Первый — как только дали наркоз, случилась остановка сердца. И Жильбер Массар, имея опыт, быстро вскрыл грудную клетку, и легкое выскочило за её пределы. Это явилось спасительным фактором. А вторая критическая ситуация возникла, когда воздушный столбик стал идти по правой коронарной артерии. И Жильбер рукой выдавил этот воздушный столбик из коронарных артерии. Я счастлив, что его позвал. Наши хирурги к этому не были готовы. Нужно объективно исходить из своих возможностей.

А наша пациентка была счастлива. Она ездила в Париж, в Турции отдыхала, работала, радовалась жизни. Дочка вышла замуж, родила ребенка. Она успела понянчиться со своим внуком. Это же счастье. Прожила почти десять лет.

А умерла она от тяжелого легочного кровотечения. «Скорой помощью» её доставили в больницу им. Склифосовского. Мы бились за нее. Пытались остановить кровотечение. Не смогли. А причиной такого диффузного легочного кровотечения явилось грибковое поражение стенок сосудов.

 — Глубокий микоз, от которого так часто погибают пациенты с ослабленным иммунитетом?

 — Именно так. Причиной всему явилось, конечно, то лечение, которое она должна была всё время получать. Это тяжелая иммуносупрессивная терапия. Конечно, она получала самое лучшее лечение, включая антигрибковые антибиотики. Но грибы очень быстро приспосабливаются и становятся резистентными к этим препаратам. Грибы аспергиллус фумигатус разъели стенки сосудов и дали тяжелое кровотечение.

 — Как часто приходится производить операции по пересадке легких сегодня?

 — Мы сделали в общей сложности 48 операций за последний десятилетний период. За прошлый год — шесть операций. Все-таки это штучное дело, не поставленное на поток.

 — Почему? Не так нужно или не хватает доноров?

 — Проблема донорства по-прежнему стоит на первом месте.

 — И тут, наверное, мы еще раз должны сказать, что легкие — это такой особенный орган, который транспортировать крайне трудно. Из-за прекращения питания кислородом они почти сразу же теряют свою пригодность к пересадке. А лаборатории для консервации донорских органов у нас так и нет.

 — Вот в чем дело. Понятно, что такая лаборатория, где легкие могли бы не только храниться, но и лечиться, жизненно нам необходима. Это стоит больших денег, но мы их нашли. Это не государственные деньги. Но вот поставить это оборудование на учет, закупить растворы, преодолеть массу чиновничьих барьеров, — вот на это ресурсов не находится. Но мы движемся в этом направлении. Еще одна серьезная проблема — в кадрах. Анестезиологи и хирурги этим заниматься не будут. Надо создать такую группу врачей, энтузиастов, которые стали бы заниматься этим делом, освоили бы оборудование, — вот таких людей мы найти не можем.

 — Скажите, а разработанный в Сарове портативный аппарат для NO-терапии, — он скоро будет внедрен в массовое здравоохранение?

 — Он уже себя прекрасно зарекомендовал. С его помощью спасены десятки жизней. И я надеюсь, не за горами время, когда он появится не только в одной-двух больницах, а во всех наших стационарах. Ведь такая терапия совершенно бесценна при целом ряде заболеваний — дыхательных, гематологических, сердечно-сосудистых. Спектр его применения необычайно широк.

Руководил разработкой замечательный физик, член-корреспондент РАН Виктор Дмитриевич Селемир. Когда он по моей просьбе приступил к такой работе, конечно, не мог знать, что когда-нибудь этот прибор спасет его жену. Она заболела тяжелой гематологической болезнью. На этом фоне у нее случилось тромбоэмболия — угрожающее жизни состояние. Вместе с нашим аппаратом мы поехали в больницу имени Бурназяна, где она лежала. Аппарат помог ей выйти из этого состояния. Ей стало заметно лучше, из больницы она выписалась и вернулась в Саров.

К сожалению, онкологическая болезнь очень быстро прогрессировала, и недавно она всё-таки умерла. Но наш аппарат продлил ей жизнь.

А я открываю всё новые возможности его применения. Сейчас я был в Якутии и понял, что там оксид азота может сыграть очень большую роль. У Вересаева есть такое выражение — «железный человек якут». Он так называл якута из-за его способности приспосабливаться к экстремально низким температурам. Но проблема ведь на самом деле есть. Это, в первую очередь, обморожения. В Якутске находится мировой центр по лечению обморожений конечностей. Это как ожоги. И здесь оксид азота совершенно бесценен. Его надо обязательно применять при лечении таких патологий. Мы договорились с Якутском, и при первой же возможности я постараюсь помочь, чтобы они получили наш прибор. Оксид азота — это газ, который влияет на функцию капилляров. Именно они определяют кровообращение и помогают восстановить его в подобных ситуациях.

Или освоение Арктики. Как люди её осваивают? Они ведь этим воздухом дышат. А там минус 70. Вот это состояние мы называем озноблением легких, а это крайне опасно. Мы — та страна, которая должна осваивать Крайний Север. Поэтому наш прибор имеет колоссальнейшее будущее. Огромный плюс — то, что он портативный, ему только электричество надо или батарею.

 — Знаю, вы написали немало учебников и книг, в том числе в издательстве МИА. Есть ли планы издавать что-то еще?

 — В этом году выходят наши три тома «Респираторной медицины». Выйдет третье издание учебника по пульмонологии, над которым я сейчас много работаю. Книги всегда были для меня очень важны. Они несут знания. А еще думаю выпускать карманные книжки. Это маленькое пособие, которое любой врач может носить с собой, — скажем, справочник по бронхоскопии или методичка, что делать при отеке легкого, боли в грудной клетке. Врачам такие вещи очень нравятся. Поэтому готов с вашим издательством в этом направлении и дальше активно сотрудничать.

 — Много лет назад вы стали инициатором проведения конгресса «Человек и лекарство». Какой он уже по счету?

 — В апреле нынешнего года будет 26-й. Это междисциплинарный конгресс, где собираются врачи многих специальностей: кардиологи, гематологи, пульмонологи, психиатры, неврологи, терапевты… Этот конгресс выполняет миссию, в первую очередь, образовательную. А ничего важнее для врача, чем образование, быть не может. Мы там читаем десятки самых разных лекций, проводим семинары, круглые столы и мастер-классы. Это возможность живого общения, соприкосновения с опытом других людей, обмен не только знаниями и навыками, но и человеческими эмоциями. Мне очень хочется, чтобы в результате работы таких конгрессов наши врачи не только повышали свою квалификацию и становились грамотнее, но и совершенствовались в человеческом плане. Стремились любить своё дело и служить пациентам. Это самое важное. Остальному можно научиться.

Беседу вела Наталия Лескова

Фото Андрея Афанасьева