«Несмотря на жаркое утро, на Эспланаде островного города Корфу было людно: с почтовыми пароходами пришли новые газеты с обоих берегов — из Италии и из Греции, и корфиоты поспешили в кафе: узнавать на полударовщинку, что случилось за прошедшие три дня по ту сторону лазурного моря, отрезавшего от остального мира их красивый островок.

В Café d’Esplanade, под портиками, затененными парусиновым навесом, сидели за разными столиками, но оба с газетами в руках и оба пили пресловутую местную “зензибирру” (имбирное пиво) два господина, не знакомые между собой».

 

Так начинается фантастический роман А. Амфитеатрова «Жар-цвет». И дальше, через десяток страниц:

 

«Поднявшись на Эспланаду, к памятнику Капо д’Истрия, он зашел в придорожный кабачок и спросил себе стакан крепкой мастики».

 

«Граф Гичовский под предлогом, что должен написать несколько важных и спешных писем, остался в городе.

 — Все это, чем я утешил его, весьма прекрасно и справедливо, — размышлял он, бродя по Эспланаде…»

 

 

Площадь Эспланада (Корфу). Снимок 2015 г. (Здесь и далее фото автора.)

 

Читаешь книгу и уже понимаешь, что это такое — бродить по Эспланаде… Бывали, бывали на Корфу…

Вот так съездишь куда-нибудь за границу (допустим в Грецию), вернешься домой — и вскоре начинаешь понимать, что твои воспоминания требуют наполнения, конкретики, деталей. И лезешь в книги или в Интернет. И, представьте себе, находишь тут и там упоминания о площади Эспланада (Спьянада) в городе Корфу на одноименном острове, или о каком-нибудь абстрактном «дворце» возле площади (а ты уже видишь, что это за дворец, что это за площадь и что это за город).

 

По правде говоря, Эспланада — вторая по величине площадь Европы — такого уж неотразимого впечатления на меня не произвела. Плоская ровная территория в форме ромба с закругленными углами, лужайка, низкорослые деревья, фонтан в центре, стоянка такси… Гораздо больше запомнилось то, что находится на краю площади: улица-галерея Листон, столпотворение туристов в многочисленных кафе, дворец Святых Михаила и Георгия (сегодня это Музей Азиатского Искусства — если кто-то будет на Корфу, советую сюда непременно заглянуть!), Старая крепость, канал Контра-фосса, вырытый в XV веке венецианцами (излюбленное место самоубийств жителей Корфу)… А в центре Эспланады и делать-то нечего. И даже гулять там не хочется (я имею в виду днем… вечером же, как мне показалось, там и вовсе темно, нечего туда соваться). Просто уходишь в лабиринты Старого города и там находишь всё то, чего тебе не хватает в своем городе, где сплошь «ленинские» проспекты: тебе не хватает тесноты улочек, маленьких двориков с венецианскими колодцами (а каждый дворик гордо именуется площадью), уютных торговых лавочек, кафе «с видом на море», бельевой веревки, натянутой через улицу от одного дома к другому, тишины и загадочности замшелых кварталов.

 

 

Эспланада. Снимок 2015 года.

 

Я сказал, что Эспланада — вторая площадь Европы? Да, и я тоже сомневаюсь. Мне кажется, что разного рода путеводители и агенты турбюро просто привирают, чтобы привлечь побольше зевак в этот город и на этот остров. Харьковчане скажут, что их площадь Свободы — самая большая (я глянул в Сети: 119 тыс. кв. м.), жители Самары будут утверждать, что их площадь Куйбышева — первый гигант в Европе (174 тыс. кв. м.), варшавяне проголосуют за «Пляц Дифиляд» (Парадную площадь в Варшаве, 240 тыс. кв.м.)… Честно говоря, не хочется в этом разбираться. Ты выходишь на Эспланаду в Корфу — и тебе весело и легко: здесь просторно, свежо, здесь рядом море, а над площадью возвышается мрачная Палео Фруриро (Старая крепость, которую довелось штурмовать морякам вице-адмирала Ф. Ушакова). Но делать на Эспланаде решительно нечего.

 

Листон ночью (2015, сентябрь)

​

В Корфу купил открытку: репродукция картины, вероятно, 1935 года. Слева на октрытке — Старая крепость, справа — улица Листон (а скорее не улица, а этакие лоджии, ниши со столиками — помните, у Амфитеатрова: «под портиками, затененными парусиновым навесом, сидели за разными столиками…»). Когда-то на эту «улочку» дозволялось заходить только аристократам, и вроде бы существовал список («лист»), кому именно можно было показываться на Листоне. А потом разрешили уж всем… подходи, садись, заказывай кофе. А кофе здесь, между прочим, подороже, чем в Старом городе. Зато кофейку тут попить престижнее. Вечером здесь, на Листоне, многолюдно, это огромный такой ресторан, который разросся от арок вглубь площади, под кроны деревьев. Над Эспланадой стоит гул, галдёжь: греки и гости острова сидят за столиками, пьют кофе, беседуют. Между Листоном и Старой крепостью на открытке - она, площадь Эспланада. Как видим, и в 1935 году (то есть ровно 80 лет назад) здесь не было ничего особенного.

 

А вот снимок, который я сделал в сентябре этого года. Листон сегодня. Правда, сама площадь скрыта за кронами деревьев, да и Старой крепости не видно. Чтобы сделать это фото, я прошел (если предположить, что это возможно) вглубь открытки, вон туда, где справа, у арок Листона, стоят люди. Так что это почти то же место и почти с той же точки, как на картине.

 

  

Листон утром (2015 г., сентябрь)

 

 

Листон, Старая крепость и Эспланада в 1935 году. Открытка.

 

У Мэри Стюарт в романе «Это странное волшебство» Эспланада упоминается несколько раз:

 

«Маленький городок Корфу заполнила праздничная толпа, воздух звенел колоколами. Поток людей нес меня по узким улицам, шумела толпа, откуда-то доносились звуки последней репетиции оркестра. <…> В конце концов я выбралась на Эспланаду, главную площадь Корфу. Мостовая была совсем забита, но когда я попыталась устроиться в задних рядах, крестьяне, которые приехали в город рано утром и давным-давно заняли места, бурно жестикулируя, пропустили меня вперед».

 

«Я была на Эспланаде, на углу у дворца».

 «Это довольно… приятно, как вам кажется?»

 «Очень, — я улыбнулась. — Как музыкант, вы должны были оценить оркестры».

 

Интерес к городу Корфу неожиданно вывел меня… на почтовый блок с маркой 1999 года, посвященный 200-летию Средиземноморского похода русской эскадры под командованием Ф.Ф. Ушакова. Самого блока я ещё не купил (но есть же каталоги!), однако сюжет этой картинки меня заинтересовал, и это место, изображенное на блоке, я узнал! Это бухта Гарица, куда вошли корабли Ушакова — под самые стены Старой крепости, где сидели французы.

Вот официальное описание этого блока почтовым ведомством:

 

Поход русской эскадры под командованием Ф.Ф. Ушакова (вместе с кораблями турецкого флота) состоялся в 1798–1800 годах во время войны России в составе 2-й коалиции государств (Англия, Австрия, Турция и др.) против наполеоновской Франции. Эскадра заняла Ионические острова, в том числе остров Корфу (Керкира), участвовала в освобождении Южной Италии от французских войск. На марке (с продолжением на полях блока) изображена высадка десанта с кораблей эскадры и штурм крепости Корфу (1799). Успешный штурм Корфу — образец спланированных и согласованных действий десанта и артиллерии кораблей поддержки, решающая роль в которых принадлежала русской эскадре. В центре композиции марки изображен флагманский линейный корабль эскадры Ф.Ф. Ушакова «Святой Павел». Слева на поле блока — линейный корабль эскадры, справа — фрегат. Фоновый рисунок — вид на остров и крепость Корфу (выполнен по литографии 1790-х годов). Вверху — портрет Ф.Ф. Ушакова (по литографии ХIХ века).

 

  

Бухта Гарица в Корфу. Вдали Старая крепость. Снимок сделан в сентябре 2015.

 

Почтовый блок, посвященный Ф.Ф. Ушакову (1999)

 

Не думаю, что это стечение обстоятельств: однажды я дошёл пешком от самого аэропорта на мысе Канони сюда, к набережной Dimokratias, к бухте Гарица (Garitsa). И, само собой, сделал несколько снимков. Сегодня здесь тоже стоят парусные суда — но это прогулочные яхты, а не грозные фрегаты и линкоры.

 

 

Старая крепость. Бухта Гарица. Снимок 2015 года.

 

Читаем в книге В. Ганичева «Святой праведный Феодор Ушаков»:

 

«Бой  разгорался,  но  вот  что-то  в  нем  изменилось.  Ушаков почувствовал,  что  вторая  и  третья  батареи  стреляют  вразнобой  и  реже.  Отдал  сигнал:

 — Эскадре  вести  десант  между  второй  и  третьей  батареями...

 Через  несколько  минут  отдал  второй:

 — Эскадре  вести  десант  между  третьей  и  четвертой  батареями...

 Гребные  суда  заскользили  к  бухточкам  и  выступам  острова.  Флейтисты  заиграли  подбадривающую  мелодию,  под  которую  солдаты  выскакивали  прямо  в  воду,  слегка  приостанавливались,  стреляли  по  верховым  скалам,  затем карабкались  вверх.  Одни  бросали  на  рвы  и  канавы  лестницы,  другие  подносили  доски,  образовывая  легкие  мосты, третьи  расчищали  завалы  из  колючих  кустов,  деревьев  и камней  припасенными  заранее  баграми.  Все  было  продумано  многоопытным  адмиралом  для  штурма…»

 

«С  зарей  предстояла  атака...

 Но  она  не  состоялась.  В  восемь  утра  в  заливе  перед  Видо  показалась  шлюпка  под  Андреевским  флагом  и  флагом французского  командующего.  Адъютант  вручил  письмо Ушакову,  подписанное  Дюбуа  и  Шабо.

 «Господин  адмирал!  Мы  полагаем,  что  бесполезно  подвергать  опасности  жизнь  нескольких  сотен  храбрых  русских,  турецких  и  французских  солдат  за  обладание  Корфу. Вследствие  этого  мы  предлагаем  вам  перемирие  на  срок, который  вы  найдете  нужным  для  установления  сдачи  этой крепости.  Мы  предлагаем  Вам  сообщить  нам  Ваши  намерения  по  этому  поводу,  чтобы  прекратить  пролитие  крови. Если  Вы  желаете,  мы  намерены  сделать,  если  Вы  не  предпочтете  предъявить  нам  Ваши.  Дивизионный  генерал  Главный  комиссар  Дюбуа,  Главнокомандующий  французскими силами  Шабо».

 Ушаков  задержал  посыльных,  послал  шлюпку  за  Кадырбеем  и  положил  сроку  для  капитуляции  24  часа.

 20  февраля  на  корабле  «Святой  Павел»  вице-адмирал Ушаков,  капитан  Кадыр-бей,  главный  комиссар  исполнительной  Директории  Французской  Республики  Дюбуа,  дивизионный  генерал  Шабо  подписали  статьи  о  сдаче  крепости.

 Над  крепостной  башней  были  подняты  русский  и  турецкий  флаги,  а  Ушаков  отправился  в  церковь  совершить  Благодарственный  молебен».

 

 

…И всё же хочу вернуться к роману Амфитеатрова «Жар-цвет» (думаю это будет особенно любопытно медикам). История, которая начинается со знакомства двух русских господ на площади Эспланада в греческом городе Корфу, приводит нас… к московскому сифилитику Василию Петрову. Автор характеризует этого несчастного так: «веселый малый, один из самых беспардонных прожигателей жизни, какими столь бесконечно богата наша Первопрестольная. Психоз Петрова, возникнув на люэтической почве, вырастал медленно и незаметно».

 

И здесь надо бы просто процитировать несколько фрагментов из книги — по-моему, яркое описание нейросифилиса.

 

Небольшая преамбула: Василий Петров задумал жениться на опереточной актрисе, и его домоправительница Анна, влюбленная в него, застрелилась у него в доме, предупредив его, что она его, «Василия Яковлевича», «не оставит, не оставит». И тогда сифилитик переехал на другую квартиру, запил, заперся, потом стал торопить невесту со свадьбой. А та съездила в Грузины к гадалке, и гадалка сказала: «Свадьбы не бывать. Между вас мертвым духом тянет».

Позже Петров явился на концерт актрисы Ермоловой, которая читала «Коринфскую невесту» Гёте.

 

«Когда, величественно повысив свой мрачный голос, артистка медленно и значительно отчеканила роковое завещание мертвой невесты-вампира:  И покончив с ним, Я пойду к другим Я должна идти за жизнью вновь! —  за колоннами раздался захлебывающийся вопль ужаса, и здоровенный мужчина, шатаясь, как пьяный, сбивая с ног встречных, бросился бежать из зала среди общих криков и смятения. У выхода полицейский остановил его. Он ударил полицейского и впал в бешеное буйство. Его связали и отправили в участок, а поутру безумие его выразилось настолько ясно, что оставалось лишь сдать его в лечебницу для душевнобольных. Врачи определили прогрессивный паралич в опасном периоде бреда преследования. Ему чудилось, что покойная Анна, его любовница-самоубийца, навещает его из-за гроба, и между ними продолжаются те же ласки, те же отношения, что при жизни, и он не в силах сбросить с себя иго страшной, посмертной любви, а чувствует, что она его убивает. Вскоре буйство с Петрова сошло — и он стал умирать медленно и животно, как большинство прогрессивных паралитиков. Галлюцинации его не прекращались, но он стал принимать их совершенно спокойно, как нечто должное, такое, что в порядке вещей».

 

«Умирать медленно и животно…»

Больного навещает его приятель Дебрянский (один из главных героев романа).

 

«Когда Петров принимался бесконечно повествовать о своей неразлучной мучительнице Анне, было и жаль, и тяжко, и смешно его слушать. <…> …тон его при этом был самый будничный, повседневный тон стареющего фата, которому до смерти надоела капризная содержанка, и он рад бы с нею разделаться, да не смеет или не может.

 — Я поссорился вчера с Анною, начисто поссорился, — хвастовски рассказывал он, расхаживая по своей камере <…>. За то, что неряха! <…> Приходит вчера, сняла шляпу, проводим время честь-честью, целуемся. Глядь, а у нее тут вот, за ухом, все красное-красное… — Матушка! Что это у тебя? — Кровь… — Какая кровь? — Разве ты позабыл? Ведь я же застрелилась… Ну, тут я вышел из себя, и — ну ее отчитывать!.. — Всему, говорю, есть границы: какое мне дело, что ты застрелилась? Ты на свидание идешь, так можешь, кажется, и прибраться немножко! Я крови видеть не могу, а ты мне ее в глаза тычешь! Хорошо, что я нервами крепок, а другой бы ведь… Словом, жучил, жучил ее — часа полтора! ну, она молчит, знает, что виновата… Она ведь и живая-то была мо-ол-ча-ли-вая, — протянул он с внезапною тоскою. — Крикнешь на нее, бывало, — молчит… все молчит… всегда молчит…

— Вот тоже, — оживляясь, продолжал он, — сыростью от нее пахнет ужасно, холодом несет, плесенью какой-то… Каждый день говорю ей: — Что за безобразие? Извиняется: — Это от земли, от могилы. Опять я скажу: какое мне дело до твоей могилы? В могиле можешь чем угодно пахнуть, но раз ты живешь с порядочным человеком, разве так можно? Вытирайся одеколоном, духов возьми… опопонакс, корилопсис, есть хорошие запахи… поди в магазин, к Брокару там или Сиу какому-нибудь и купи. А она мне на это, дура этакая, представьте себе: — Да ведь меня, Василий Яковлевич, в магазин-то не пустят, мертвенькая ведь я… Вот и толкуй с нею!

 

Доктор пригласил Дебрянского к больному, «так как у больного выпал светлый промежуток, которым он сам желал воспользоваться, чтобы дать Дебрянскому кое-какие распоряжения по делам. “Торопитесь, — писал врач, — это последняя вспышка, затем наступит полное отупение, он накануне смерти”».

Смерть сифилитика была страшна. Писатель с каким-то особым наслаждением описывает детали облика больного.

 

«Петров медленно повернул желтое лицо — точно слепленное из целой системы отечных мешков: под глазами, на скулах, на висках и выпуклостях лба — всюду обрюзглости, тем более неприятные на вид, что там, где мешков не было, лицо казалось очень худым, кожа липла к костям Говорил Петров тихим, упавшим голосом.

— Вот что, брат Алексей Леонидович, — шептал он, — чувствую, что капут, разделка… ну, и того… хотел проститься, сказать нечто…»

 

Петров заговорил с приятелем о том, что хотел бы оставить ему что-нибудь на память.

 

— …завещания-то я не могу сделать, а между тем, мне хотелось бы и тебе что-нибудь оставить на память… на память, чтобы не забыл… Дрянь у меня родня, ничего не дадут… на память, чтобы не забыл… Анне, бедняжке, памятник следовало бы… Мертвенькая она у меня… памятник, чтобы не забыл…

 

И дальше:

 

— А знаешь что, Алексей Леонидович? <говорит сифилитик приятелю> Завещаю-ка я тебе свою Анну?

— Господи! Василий Яковлевич! Что ты только говоришь?

 Больной снисходительно замахал руками:

 — Не благодари, не благодари… не стоит! Анну — тебе, твоя Анна… ни-ни! Кончено! Бери, не отнекивайся!.. Твоя! Уступаю!.. Только ты с нею строго, строго, а то она — у-у-у какая! Меня съела и тебя съест. Злая, что жила мало, голодная! Бедовая! Чувства гасит, сердце высушивает, мозги помрачает, вытягивает кровь из жил. Когда я умру, вели меня анатомировать. Увидишь, что у меня вместо крови — одна вода и белые шарики… как бишь их там?.. Хоть под микроскоп! Ха-ха-ха! И с тобою то же будет, друг Алексей Леонидович, и с тобой! Она, брат, молода! голодна! жить хочет, любить. Ей нужна жизнь многих, многих…

И расхохотался так, что запрыгали все комки и шишки его обезображенного лица.

 Ординатор подмигнул Дебрянскому: теперь-то, мол, будет потеха.

 — Вот этого пунктика, Василий Яковлевич, — сказал он с серьезным видом, — мы у вас не понимаем. Как: "хочет жить и любить"? Она мертвая…

 — Мертвая, а ходит. Что она разбила себе пулей висок, да закопали ее в яму, да в яме сгнила она — так и нет ее? Ан вот и врешь: есть! На миллиарды частиц распалась и, как распалась, тут-то и ожила. Они, брат, все живут, мертвые-то. Мы с тобой говорим, а между нами вон в этом луче колеблется, быть может, целый вымерший народ. Из каждой горсточки воздуха можно вылепить сотню таких, как Анна.

 Он сжал кулак и, медленно разжав его, тряхнул пальцы. Дебрянский с содроганием проследил его жест. Сумасшедшая болтовня Петрова начала его подавлять.

 — Ты думаешь, воздух пустой? — бормотал он, — нет, брат, он лепкий, он живой; в нем материя блуждает… понимаешь? Послушная материя, которую великая творческая сила облекает в формы, какие захочет… Дифтерит, холеры, тифы… Это ведь они, мертвые, входят в живых и уводят их за собою. Им нужны жизни чужие в отплату за свою жизнь. Ха-ха-ха! в бациллу, чай, веришь, — а что мертвые живут и мстят, не веришь.

<…>

— Вот и знай, что самое сильное на свете — невидимое. И если оно вооружилось против тебя, ты его не своротишь! Не борись, а покорно погибай. Ты, Дебрянский, Анны испугался. Анна — что? Анна — вздор: форма, слепок, пузырь земли! Анна — сама раба. Но власть, но сила, которая оживляет материю этими формами и посылает уничтожать нас — that is the question! Ужасно и непостижимо! И они-то — пузыри-то земли — не отвечают о ней. Узнаем, лишь когда сами помрем. Я, брат, скоро, скоро, скоро… И из меня тоже слепится пузырь земли, и из меня!

Он таращил глаза, хватал руками воздух, мял его между ладоней, как глину. Людей он перестал замечать, весь поглощенный созерцанием незримого мира, который копошился вокруг него…

 

Канал Контрафосса в городе Корфу. Слева Старый город, справа Старая крепость. Снимок сделан в сентябре 2015 г.

 

Безумие заразительно, что ли? К Дебрянскому стала приходить «черненькая женщина»:

 

«…на него в самом деле потянуло холодком, и слева, откуда дуло, он услыхал над самым своим ухом, будто кто-то греет руки: ладонь зашуршала о ладонь… Он лениво взглянул в ту сторону. На ручке ближайшего кресла — чуть видная в багряном отблеске затухающего камина — сидела маленькая, худенькая женщина в черном и, покачиваясь, терла, будто с холоду, рука об руку».

 

В то утро Дебрянского нашли в глубоком обмороке у него в кабинете. А позже, когда ему стало легче, пришел слуга одевать барина.

 

— Барин, — доложил Сергей, одевая его, — я не смел вам сказать, потому что доктор запретил вас беспокоить, но, как скоро вы выезжаете… Сейчас из лечебницы солдат приходил. Господин Петров в ночь скончался…

 Дебрянский страшно побледнел.

 — Я знаю, — глухо сказал он и очень удивил тем Сергея: откуда мог узнать барин, со вчерашнего вечера из кабинета не выходивший и ночь без чувств пролежавший, новость, которую он-то — первый узнавший — так тщательно берёг?

 

 

***

Кстати, хочу напомнить об изданной нашим издательством в 2005 году книге на близкую тему:

 

Н.А. Яковлев, Н.М Жулёв, Т.А. Слюсарь

НейроСПИД. Неврологические расстройства при ВИЧ-инфекции/СПИДе

М.: МИА, 2005. - ISBN: 5894812615, 278 с.

http://vint.eurodir.ru/books/447  

 

В книге даны необходимые практикующим врачам сведения об этиологии, механизмах развития, классификации, клинических проявлениях, диагностике и принципах лечения ВИЧ-инфекции/СПИДа.

Обширный раздел посвящен синдромологической классификации, клинике, диагностике и лечению неврологических расстройств при этом заболевании.

В приложении приведены характеристики основных антиретровирусных препаратов и варианты схем противовирусной терапии. 

Для неврологов, ординаторов и интернов.