Ровно 15 лет назад был большой праздник: «Рождественская ночь тысячелетия».
Мы с братом решили съездить в Польшу на католическое Рождество…
1.
— В Польшу, на Рождество? — воскликнул мой приятель, когда узнал, что я собираюсь в конце декабря в Варшаву. — Даже не сомневайся! Будет интересно. Нужно ехать.
Да я ни секунду и не сомневался в этом. Последнее Рождество тысячелетия! Наверняка нас ждет грандиозное зрелище: шествие ряженых и пение колядок, рыцарские турниры на площадях, выступления фольклорных ансамблей, уличные концерты знаменитостей, пышная служба в костелах, праздник с фейерверками, весельем и фантастическими сюрпризами...
...Таможенник на границе в Бресте спросил у нас:
— Подарки везете?
В первую очередь таможенники интересуются подарками. Очевидно, ищут какой-то криминал. Ведь под видом подарка кое-кто пытается провезти иконы, золото, старинную живопись, ящик водки...
— Никаких подарков у нас нет.
— Едете в гости и не везете подарки? — усомнился таможенник.
— Ну, разве что водочку...
— Сколько?
— Три бутылки.
Он хмуро глянул на наши чемоданы и вышел из купе. Я не сказал ему, что мы с братом везем писателю Эдварду Куровскому подсвечник из камня змеевика (накануне года Змеи это очень кстати) и сувенирную серебряную монету достоинством в три рубля, которую можно купить в российских банках.
На перроне Центрального вокзала в Варшаве я ненадолго оставил брата одного, а сам пошел искать Куровского и его жену, профессора Халину Янашек-Иваничкову. Знал, что они будут встречать. Возвращаемся к брату втроем, и он говорит:
— Ко мне уже подходили...
— Кто?
— Двое полицейских. Спросили: «Что у вас в чемодане?». Я ответил: «Личные вещи». Они не стали открывать, только пощупали чемодан и отошли. Бдительные...
Номер в гостинице «Метрополь» был забронирован и оплачен нами еще в Москве. Лишь на пару минут портье взял у нас паспорта и занес наши данные в компьютер. Вошли мы в номер, оставили там свои вещи, потом спустились вниз, в ресторан, выпили с Эдвардом Куровским по рюмке коньяка за встречу.
Пока добрались до гостиницы, пока устраивались в номере — стемнело: дни в декабре короткие.
Вышли на улицу, отправились гулять по Варшаве. По Иерусалимским аллеям добрались до улицы Новый Свет и повернули налево. Вот мы и на бывшем Королевском тракте, по которому польские короли ездили когда-то из своего замка в пригородные резиденции — в Казимировский дворец (теперь это ректорат и музей Варшавского университета), в Лазенки, Вилянув, Черск.
Конец декабря, но на улицах нет ни снега, ни луж, ни слякоти. Чистые тротуары, четкая разметка на проезжей части. И зеленая травка на газонах. Полное ощущение середины весны в России.
Идем по вечерней Варшаве. Ощущение праздника, конечно, есть, но, в общем-то, ничего особенного, ничего «эпохального». Прямо на тротуарах стоят нарядные новогодние елки. Гирлянды огней пересекают улицы поперек. В магазинах и на автобусных остановках много людей. По тротуарам бродят польские Деды Морозы — Святые Николаи. Витрины магазинов весело подмигивают огоньками.
Выходим на улицу Краковское предместье, которая прямиком ведет к Замковой площади и Королевскому замку на берегу Вислы. Здесь стоят старинные костелы, которым по пятьсот-шестьсот лет. Ну, думаем, уж там-то наверняка окунемся в атмосферу праздника: такое Рождество впереди!.. И ошибаемся. Костелы почему-то закрыты, и безлюдно у их ворот.
Через каждые пятьдесят метров встречаем светящиеся надписи «2001» и «Wesołych świąt!» («С праздником!»). Ярко освещены дворец Радзивиллов (сегодня здесь работает президент Польши) и памятник князю Юзефу Понятовскому, маршалу наполеоновской армии. Возле памятника князю одиноко прохаживается солдат охраны, снимать президентский дворец на видеокамеру не разрешает. За решеткой ограды стоят часовые, вытянувшись в струнку.
Вот мы и на Замковой площади. Весной здесь было шумно и весело. В летнем кафе завсегдатаи играли в шахматы и потягивали пиво. Извозчики терпеливо поджидали клиентов для романтической прогулки по улочкам Старого Города. Молодежь танцевала брэйк у колонны Сигизмунда III. Пели уличные музыканты. Вертел ручку своего инструмента элегантный шарманщик… Сегодня здесь, у окон ресторана «Возле замка», остались одни только извозчики. Они кутаются в тулупы и ёжатся от холода. Часы на Сигизмундовой башне королевского замка хрустальным звоном отмечают очередные полчаса последних дней двадцатого века. Свет прожекторов выхватывает фигуру короля на высокой колонне и оранжевые стены замка.
Пусто на улицах Старого Города. Уже нет здесь тех забавных «оживающих» фигур, которые были летом (кинешь монетку в короб — и «оживет» актер, стоявший до сей поры неподвижно двадцать минут, тридцать, а может, и больше, задвигается, зазвенит колокольчиком, сделает несколько угловатых движений, словно плохо смазанная механическая кукла). Но нет, один всё же есть: монах в черной сутане. Стоит как истукан, лицо закрыто капюшоном. Бросишь ему в коробку пятьдесят грошей — поздравит с праздником, пробасит «Весолых щвёнт!» и стукнет посохом о брусчатку мостовой.
На углу дома сидит молодая женщина с баяном и играет «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?». Играет и смотрит в одну точку. И так тревожно станет на душе у русского, который случайно забредет сюда в этот вечерний час, так захолустно и печально... А возле кафедрального собора Святого Яна, где иногда дают концерты органной музыки, сегодня бренчит на гитаре молодой парень в расстегнутой куртке, со странным акцентом выводит «Дорогой длинною да ночкой лунною...»
Малолюдно и на площади Старого Города, которая называется Рынком. Тихо журчит вода у подножья скульптурной фигуры Сирены — символа Варшавы. Из лужи пьют воду голуби. Нет здесь летних кафе, где летом допоздна продавали пиво и пиццу, не бренчит на пианино старый еврей (да и пианино нет), и даже художники уже убрали свои работы и ушли восвояси.
Сумрачно, прохладно, тихо, и только цокают звонко копыта лошадки: извозчик дождался-таки клиентов, каких-то молодых японцев, и катает их по улочкам Старого и Нового Города, мимо костелов, сувенирных лавочек и ресторанчиков, где можно отведать бигос, поросенка по-старопольски, форель и карпа «по-еврейски».
В ресторанах почти нет посетителей. Мы входим в харчевню «Возле замка». Нас обслуживают два официанта, помогают нам раздеться, прячут наши куртки в старый шкаф в прихожей. Тихо звучит фольклорная музыка. На стенах висят охотничьи трофеи — голова кабана, голова оленя. Официанты зажигают свечку и приносят нам ужин: свекольник, бигос (я двадцать пять лет собирался попробовать польский бигос!), форель, коктейль из креветок, мороженое, коньяк. Официанты улыбчивы, вежливы, пытаются разговаривать с нами по-русски. Везде — в поезде «Полонез», в магазинах, в кафе, в гостинице — поляки (продавцы, проводники, официанты, горничные), узнав, что мы из России, стараются перейти на русский язык.
— А что, все здесь, в Варшаве, говорят по-русски, — спрашиваю по-польски у официанта, когда мы одеваемся, чтобы уйти.
Он опять улыбается, помогает мне натянуть куртку, жалуется, что нынче не сезон, мало туристов, а вот летом... летом было веселее. Что ж, думаем мы, сегодня, наверно, еще не время, до праздника два дня, вот тогда и начнется!..
2.
С утра пораньше едем в Краков. Нашим польским друзьям кажется, что до Кракова очень далеко, но нам, русским, триста километров — пустяк. Тем более что поезд «InterCity» довозит нас до бывшей столицы Польши всего за два с половиной часа. От главного вокзала Кракова до Старого Города идти минут десять. И вот мы уже бродим по узким улочкам, любуемся костелами, ратушной башней, памятником Мицкевичу, утонченной архитектурой уникального здания Сукенниц, которое с XIV века стоит в самом центре главной площади Старого Кракова. Когда-то в Сукенницах торговали только сукном. Да и сегодня здесь на первом этаже торговые ряды, что-то вроде московского ГУМа, сувенирные лавки и магазины, на втором же — просторные залы для балов и приемов, а еще Галерея польской живописи.
Торговые ряды Сукенице ночью (Краков)
В такие города, как Краков, нужно ехать основательно подготовленным, прочитав не одну книжку. Через Флорианские ворота мы попадаем в Старый Город и бродим по улицам Гродской, Каноничей, Братской, Флорианской, Госпитальной, Сенатской, заходим на площадь Всех Святых, удивляемся, восхищаемся… но мы мало что знаем об этом городе.
Вот две башни Мариацкого костела на Рыночной площади. Любой экскурсовод расскажет вам страшную легенду о братьях, которые строили эти башни, и один в приступе зависти, увидев, что башня брата получается лучше, зарезал другого, а потом в отчаянии бросился вниз, на брусчатку площади. Здесь же, на площади, в доме №7, размещался первый польский почтамт, основанный в 1558 году, а в доме №13 до сих пор можно найти аптеку, которая работает без перерыва с 1403 года! Мы не знаем, что в музее князей Чарторыйских можно увидеть «Даму с горностаем» Леонардо да Винчи и «Пейзаж с милосердным самаритянином» Рембрандта и что в музее Ягеллонского университета есть медный глобус, на котором впервые в мире был обозначен американский материк с надписью по-латыни «Америка, новооткрытая земля».
Краков. Мариацкий костёл ночью
Равнодушно проходим мимо Дома Длугоша на перекрестке улиц Подзамче и Каноничей, не обратив на это здание внимания, а ведь здесь работал первый национальный историк Польши Ян Длугош. И не знаем, что здесь же, совсем рядом, у стен Королевского замка, есть пещера дракона, огромный грот, где по преданию жил страшный смок, терроризировавший местное население. Дракона убили сыновья князя Кракуса, подложив чудовищу шкуры, наполненные серой. С древних времен в этой пещере жили люди, а в XVII веке здесь был трактир и публичный дом, доходы шли на содержание прислуги замка.
Подходим к приземистому костелу Святого Войцеха на углу Рыночной площади и даже не догадываемся о том, что этот храм старше самого Кракова: когда-то он стоял на старом тракте, который вел из Венгрии в Мазовию (там сейчас Варшава) и служил бастионом, охранявшим с севера подступы к Вавельскому холму.
Мы почти случайно попадаем в Кафедральных собор Вавеля («а давай зайдем, время еще есть»), поднимаемся на Звонницу короля Сигизмунда, чтобы увидеть весь Старый Краков с высоты птичьего полета. Потом спускаемся под землю, в подвальные помещения (крипты) и находим там саркофаги с останками великих поэтов Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого, героев польского народа Т. Костюшко, Ю. Пилсудского, Ю. Понятовского, королей Стефана Батория, Яна III, Сигизмунда Старого... Мы отказываемся от услуг гида, нам нужно торопиться, чтобы успеть на поезд в Варшаву.
Разумеется, мы обратили внимание на великолепный костел святых Апостолов Петра и Павла — первую постройку в стиле барокко в Кракове. Невозможно было пройти мимо статуй двенадцати апостолов у кованой решетки костела. Но некому нам было рассказать о том, сколько труда затрачено польскими учеными, чтобы отреставрировать эти статуи, уберечь от кислотных дождей. И мы ненадолго задержались у старинного костела Святого Анджея, а ведь этому зданию почти 900 лет! В 1241 году орда хана Батыя сожгла весь город, но остался стоять этот костел, каменная твердыня, где укрылась горстка горожан.
Наши взгляды лишь скользнули по не очень живописным (как нам тогда показалось) стенам храма Святого Франциска на площади Всех Святых, и только потом мы узнали, что именно здесь в 1289 году прятался от врагов князь Владислав Локоток, переодевшись монахом, а через сто лет крестился литовский князь Ягайло, который чуть позже обвенчался с внучкой Казимира Великого Ядвигой и стал польским королем Владиславом Ягелло.
Мы узнали обо всем это позже, когда в изнеможении опустились на сидения в купе поезда и открыли путеводители, купленные в лавочке Вавеля и в книжном магазине на Рыночной площади.
…В инвалидной коляске сидит старик и неловко выводит на скрипке «Кукарачу», держа инструмент не так, как все, а наоборот: зажав щекой не деку, а настроечные колки. А на другом перекрестке флегматично тискает аккордеон еще один старик, прижавшись спиной к кирпичной стене дома. «Ночь тысячелетия» — значится на транспаранте, натянутом над узкой мостовой от одного дома к другому.
Автор возле Мариацкого костёла в Кракове (декабрь, 2000)
У высоких мрачноватых стен Вавеля нас встречает веселый рыжебородый рыцарь в латах и просит опустить монетку в кисет, болтающийся у него на поясе.
— А если я брошу туда рубль? — спрашиваю.
— Можно и рубль, — отвечает он.
— А что вы будете делать с нашими деньгами здесь, в Польше?
— А ничего не буду делать, — смеется он. И желает мне весолых щвёнт и по-военному отдает честь.
Мы возвращаемся к Сукенницам на Рыночной площади, а там гремит ярмарка, торговцы продают мёд, пряники, сладости, сувениры, рождественские подарки, и бродит девчонка в костюме ангела (белый балахон до пят, белая шапочка, серебряные крылышки на спине), звонит в колокольчик и из корзинки раздает прохожим скромные сувениры. Из репродукторов льется пение детского хора — что-то праздничное, задорное. Стоят несколько огромных бочек, на которых написано «Grzaniec galicyjski» (гжанец галицийский) — здесь продают что-то вроде грога, глинтвейна. Стакан такого горячего вина на легком морозце — и вот уже заплетается ваш язык, и вы еле передвигаете ноги, и вам без видимой причины становится весело. Вы нежно смотрите на каких-то латиноамериканцев у стен Сукенниц, которые на своих дудках и гитарах очень точно и старательно выводят битловскую «Let it be»... «Пусть будет так», пусть стоит этот город вечно, не зная войн и политических потрясений. Весолых щвёнт тебе, милый Краков, мы полюбили тебя с первого взгляда...
Кассирша на краковском вокзале, прежде чем дать нам билеты в Варшаву, спросила:
— Палёнце, непалёнце? <Курящие, некурящие?>
Я же услышал «Поляцы, не поляцы?» <«Поляки, неполяки?»> и, легкомысленно махнув рукой, ответил зачем-то:
— Поляцы.
Вот она и продала нам билеты в купе для курящих — на 10 злотых дороже каждый. А что, и правильно, с курящими ведь надо как-то бороться... Мы сидели в купе у чуть приоткрытого окна, читали книги о Кракове и жалели, что не нашли на это времени раньше.
3.
24 декабря Эдвард Куровский и его жена пригласили нас на сочельник, на вигилийну коляцью <рождественский ужин>. Вообще-то такой ужин — событие сугубо семейное. Но нам сегодня некуда податься...
— Ждем вас к пяти часам вечера, — сказал пан Эдвард.
До вечера еще много времени. Мы спросили в гостинице у нашей горничной: куда стоит пойти в этот предпраздничный день? Наверняка можно найти что-то интересное на Краковском предместье или, например, в Старом Городе. Горничная, пожилая пани, в первое время принимала нас с братом за чехов — потому, наверно, что я пытался разговаривать с ней по-польски.
— Старе Място? — воскликнула она. — Там можно получить по голове, и больше ничего...
Пожилые варшавяне почему-то опасаются гулять по вечерам. И рассказывают ужасные истории о польской молодежи. Мы не поверили. Очевидно, они всё же сгущают краски. Поменьше бы смотрели телевизор.
Решили мы пойти в парк Лазенки. В мае там было весело и жарко. По аллеям и веткам деревьев бегали белки. В пруду плавали огромные карпы. Цвели каштаны и сирень. Варшавяне нежились на лавочках, на лужайках верещала детвора...
На сей раз Лазенки встретили нас настороженной тишиной. Кусты роз были прикрыты еловыми ветками, а в бассейне у памятника Шопену не оказалось воды, да и сам композитор выглядел осиротевшим, потому что рядом никого не было, кроме нас.
Крякали утки, собравшись в стайку на незамерзшем участке пруда. Над водой кружились чайки и иногда опускались на перила мостиков. И даже белые лебеди, летом грациозные и величественные, казались теперь жалкими и голодными. Впрочем, это только так казалось. Скоро мы поняли, что за птицами кто-то присматривает.
В парке почти не было посетителей. Старики кормили синиц и уток. Дети угощали с ладони павлинов, которые, совсем как проголодавшиеся куры, жались к людям и вопросительно заглядывали им в глаза. Кое-где на дальних аллеях дежурили полицейские в будках. Чуть оживленнее было на террасе у Замка На Воде. Когда-то давно здесь, у королевской купальни и на ближних аллеях, гуляли король и придворные, а в пруду плавали лодочки. Сегодня же мы встретили молчаливых женщин с детьми да ещё стариков — аккуратных, строгих и внимательных. Но стоило отойти чуть дальше — к Мислевицкому дворцу, к трехсотлетнему Театру На острове, и делалось печально и сонно. Ни души вокруг и тихо так, что говоришь шепотом. Только вода журчит под мостиком, там, где еще не успело замерзнуть, да утки бьют крыльями, и остается только радоваться тишине, потревоженной лишь птичьим гамом и негромким скрипом голых веток... В этот вечер почти все варшавяне сидели дома, ждали появления первой звезды и готовились к празднику.
А потом был ужин у Куровского. Нагулявшись по парку, мы торопились в гости к нашим польским друзьям и уже предвкушали сочное мясо индейки, жареную зайчатину или похрустывающего аппетитной корочкой гуся прямо из духовки. Мы кое-что знаем о том, как празднуют Рождество в Америке и в Англии (видели по телевизору, начитались детективов), но мы совершенно ничего не знаем о Польше...
Оказывается, в этот день в Польше не принято есть мясо. Рыбу — пожалуйста, а мясо нельзя.
В доме у Куровского был накрыт стол. Когда мы вошли, хозяева зажгли свечу. Началась церемония обмена облатками (рождественскими хлебцами). Пан Эдвард поднес жене небольшую, размером с блокнот, тонкую пластинку, сделанную из муки и воды, и пожелал супруге здоровья и счастья. Пани Халина отломила от облатки маленький кусочек и положила в рот. Они трижды поцеловались. Потом и она пожелала мужу творческих успехов, новых книг и крепкого здоровья, подала ему облатку, и он тоже отломил маленький кусочек. То же самое они повторили и с нами. Облатка оказалась абсолютно безвкусной, почти как бумага. На ее поверхности чуть проступал рельеф — изображение Девы Марии, Бога-отца, младенца Христа, надписи «Wesołych świąt!» и «Chrystus nam się narodził» (Христос родился для нас). Мы тоже пожелали хозяевам всего самого доброго.
Пани Халина вынула из прозрачного мешочка сухую солому (которую, оказывается, прислала своим подписчикам «Газета выборча») и подложила под скатерть с четырех сторон. Это понятно: Христос ведь родился в хлеву, на соломе — ровно две тысячи лет назад... Гостеприимные хозяева вручили нам подарки в ярких бумажных мешочках. Мы тоже не остались в долгу. Наконец и по рюмочке пропустили. А там дошла очередь и до заливного карпа. Нежное вкусное филе оказалось великолепной закуской к спиртному.
Но рождественский ужин — это традиционная смена блюд, и соблюдать порядок нужно в точности. После заливного карпа мы попробовали свекольник с «ушками» из теста, потом поджаренную кислую капусту с грибами. Откровенно говоря, этого было вполне достаточно, чтобы утолить голод. Но пани Халина сказала нам:
— Вы — русские и должны всё выдержать.
А нам, русским, было в диковинку, что на столе нет традиционных у нас в любой праздник салата «оливье», винегрета и селедки под шубой... Тут нам подали что-то вроде холодной домашней лапши с маком и медом. Мы поняли, что это уже десерт. Нам налили компот из чернослива, потом чай. На столе появились фрукты, орехи, пирожные.
В девять часов вечера по телевизору выступил примас Польши Юзеф Глемп (глава польской церкви): черная сутана, большой крест на груди, красная шапочка, красный пояс, оттопыренные уши, умный внимательный взгляд из под очков, неторопливая, слегка усыпляющая манера речи... Мы тихо беседовали с паном Эдвардом, и до меня доносились лишь обрывки фраз кардинала: «Наши поступки излишне суетливы... Мы должны идти своим путем, черпая энергию в самих себе... Мы должны довериться нашему разуму, это убережет нас от выбора неверной дороги... Новый год — это всегда начало, но и продолжение того пути, на который благословил нас Бог добрый и всемогущий...». Не преминул он напомнить и о том, «как трудно далась полякам свобода, кровью добытая в 1920 году». Кардинал имел в виду войну с Советской Россией. Удивительно: сколько всего было после этого — Вторая мировая, пакт Молотова—Риббентропа, расстрел польских военнопленных в Катыни, союз Войска Польского с Советской Армией в борьбе с гитлеровцами, Варшавское восстание 1944 года, освобождение Польши от нацистов, восстановление страны, годы в «социалистическом лагере», забастовки, «Солидарность», Валенса, Ярузельский, противостояние «левицы» и «правицы», демократические преобразования, новые проблемы современной Польши, уже никак не связанные с Россией, — а кардинал всё толкует о борьбе с большевиками в 20-х годах... Больше вспомнить нечего? Или, может быть, без этого нельзя?.. Еще раз нарочно сказать об этом, чтобы, упаси Бог, не забыли?.. А почему бы не вспомнить осаду Пскова королем Стефаном Баторием в 1579 году или поход поляков на Смоленск и сожжение Москвы в 1611-м?..
Но тут звонит телефон, пан Эдвард зовет меня к трубке. Я слышу, как кто-то, мне незнакомый, какой-то родственник Куровского, по-русски поздравляет меня с Рождеством. А потом звонят еще, кажется, из Швейцарии, поздравляют по-английски — уже не меня, а хозяев. А на экране телевизора теперь нет кардинала. Звучит светлая и простая мелодия, и диктор обращается с поздравлениями к польскому народу. А потом в выпуске теленовостей показывают праздничный стол в чьем-то доме, и там —те же блюда, что и у нас: борщ с «ушками», заливной карп, какие-то пирожки, — и — найсэрдэчнейши жиченя здоровья и счастья, весолых щвёнт... Мы сидим за праздничным столом, щелкаем орешки, изредка прикладываемся к рюмкам, беседуем о том о сем, я снимаю на видео Эдварда Куровского и его жену...
Варшава. Королевский замок ночью
А потом замечаем, что хозяева уже устали, и понимаем, что нам пора уходить (неизвестно еще, дождемся ли автобуса). Мы прощаемся, выходим на улицу. Нам сегодня везет: сразу же появляется наш 116-й, — и мы едем в Центр. Мы еще не верим, что на улицах пусто и безлюдно, не может этого быть, ведь такой праздник! Где-нибудь в старой части города наверняка гуляет народ, звучит музыка, колобродят ряженые... Добираемся до Краковского предместья, доходим до Замковой площади и Старого Города и понимаем, что ошиблись. Всюду тихо, закрыты все ресторанчики и магазины. Сдержанный смех редких прохожих звучит неестественно громко, словно в подземелье. Наши шаги отзываются эхом у стен кафедрального собора...
Всю ночь по телевизору передают из Ватикана репортаж о рождественской службе. Поет хор мальчиков. Читает молитву папа римский Иоанн Павел II. Верующие стоят под зонтиками, а на мальчишках из хора — клеенчатые накидки: в Ватикане идет дождь.
4.
В Рождественскую ночь выпал, наконец, снег. Он аккуратно опустился на Землю и лег на тротуары и шоссе — совсем не по-нашему, не по-русски: скромно, чистенько, словно чья-то заботливая рука уложила его равномерным слоем, чтобы, не дай Бог, никаких сугробов, никаких помех пешеходам и машинам. А потом снег и вовсе стал таять стыдливо, стекать с крыш именно там, где и положено ему это делать — по жестяным желобам, по водосточным трубам... И только в тех местах, где не было тротуара и асфальта — на клумбах, в сквериках, на живой земле, — снега было больше, и он, сырой, липкий, лежал дольше.
Днем мы поехали в Вилянув, в бывшую летнюю резиденцию короля Яна III Собеского. Там, на окраине Варшавы, было по-уездному тихо и уютно: припорошенные снежком тротуары, низкие домики с двускатными крышами, небольшие сугробы у обочин шоссе, влажные лавочки в сквере, чистенькие и, кажется, окончательно уснувшие автомобили на автостоянке... И откуда-то доносилась музыка, простая и спокойная, как колыбельная, и — пение, совсем непрофессиональное, домашнее, наивное. Мы подошли поближе и поняли, что в костеле Святой Анны, возле входа в парк королевской резиденции, идет рождественская служба, и пение ксендза и хора транслируют на улицу.
«В ночной тиши раздался голос: “Вставайте, пастухи, Бог родился…”» Это была рождественская колядка. У ворот костела стояли прихожане. Слушали музыку, отрешенно поглядывали на стены храма. Многие, конечно, заходили внутрь, перекрестившись и склонив голову. Прямо на снегу, подвернув одну ногу под себя, сидел убогий старик и раскачивался в такт мелодии.
…Занесло снегом королевскую усадьбу. Поляна перед дворцом, которая в мае изумляла яркой зеленью, теперь же ослепила девственной белизной и казалась мертвой и холодной. Там, где весной журчал в центре газона небольшой фонтанчик, мы увидели новогоднюю елку, украшенную игрушками и фонариками. Мы обошли королевский дворец слева и попали в парк. Там, где летом бродили павлины, сегодня гуляли редкие гости усадьбы — в основном, вероятно, варшавяне, живущие неподалеку. Многие были с детьми. Дети тащили за собой санки и перебрасывались снежками.
Сначала показалось, что все это выглядит слишком грустно: уснувший парк и потускневшие стены королевского дворца, жизнь в «Маленьком Версале» остановилась, все замерло, поникло, съежилось... Но потом подумалось: не так уж тут и плохо. Чистый прозрачный воздух, сонный уют старого королевского парка, веселая ребятня, которая возится в снегу и вовсе не благоговеет перед священными тенями прошлого... Пройдет всего три месяца, и вновь забурлят здесь весенние соки, зазеленеют газоны, зажурчат фонтаны, распустятся цветы...
5.
А Варшава продолжала спать после Рождественской ночи. Были закрыты рестораны, магазины, кафе, музеи. Автобусы ходили по «упрощенному» графику. На улицах — никаких «народных гуляний» со звездами на палках, никаких костюмированных представлений и фейерверков. Многолюдно было только у ворот здания, где работает премьер-министр. Там медицинские сестры выставили пикеты и протестовали против унизительно низкой заработной платы. «Последних веселых праздников вам, пан премьер!» — значилось на плакате, прикрепленном к решетке ограждения. Здесь же суетились теле- и фотожурналисты.
На Замковой площади у колонны Сигизмунда III стоял трубач в колпаке Святого Николая и исполнял «Ave Maria» Шуберта. В костёлах шло рождественское богослужение.
Мы бродили по Варшаве до поздней ночи, зашли даже в Саксонский парк, где когда-то гуляли Мицкевич, Склодовские, Шопен, Жеромский, Реймонт, Сенкевич... Всюду было безлюдно, пусто, тихо. Мы ходили по Варшаве и не верили, что закрыты все рестораны и продуктовые магазины. Да что там рестораны — даже «Макдональдс» закрыт!
Оказалось, что варшавяне и в самом деле в рождественские дни предпочитают оставаться дома. А гастрономы им в это время без надобности: запасы сделаны заранее, в холодильниках полно снеди. По телевизору показывают нехитрые телевикторины и музыкальные передачи, дома тепло и уютно, чего ж еще желать? Мы объехали весь город и поняли, что поужинать можно только в пабе собственной гостиницы, где, между прочим, тоже совсем не было посетителей. Казалось, город вымер. Лишь ветер носил по тротуарам упаковку от рождественских подарков да у ярко освещенных витрин уныло мела поземка.
Ощущение полного запустения не покидало нас и на следующее утро, 26 декабря. В этот день мы уезжали домой. Поднялись пораньше, пошли искать гастроном, чтобы купить продукты в дорогу. Какое там! Всё закрыто! Абсолютно всё! Даже те продуктовые магазины, которые обычно открываются в шесть утра. На улицах было так пусто, что казалось, будто в Варшаве свирепствует эпидемия.
В 11 часов утра пришел провожать нас Эдвард Куровский. Посидели минут тридцать, поговорили, выпили по рюмке водки, потом сдали ключи от номера дежурному портье. Мы оставили пана Эдварда в холле гостиницы, а сами побежали на вокзал поискать чего-нибудь съестного. Ветчину, консервы, минеральную воду и хлеб нашли в вокзальном буфете, а вот пива не было нигде.
— Сегодня пиво вы у нас не купите, — сказала мне продавщица газетного киоска.
— Почему? — удивился я. — Щвёнтэчный джень? <Праздник?>
Она улыбнулась.
— На вокзале пиво продают только в специальных магазинах, но они сегодня закрыты.
Мы вернулись в гостиницу, забрали свои вещи и вместе с Куровским пошли на вокзал. Узнав, что мы так и не нашли в Варшаве пиво, пан Эдвард заволновался.
— Этого не может быть! — воскликнул он. — На вокзале должно быть пиво!
— Нету! — развели мы руками. — Похоже, что на Рождество жизнь в городе останавливается.
— Жизнь-то останавливается, но пиво купить надо обязательно! — настаивал пан Эдвард.
Мы спорили с ним, уверяли, что не очень-то это нам нужно, купим пиво в поезде, но пан Эдвард упрямо водил нас по лабиринтам Центрального вокзала и искал магазинчик, где можно было бы купить бутылку «Живеца» или «Ломжи».
— Ну, полно вам, — успокаивали мы его. — До отхода поезда осталось полчаса, пора идти в вагон.
— Успеется...
И он нашел-таки маленький пивбар, и там было открыто! И вошли мы туда. И пан Эдвард заказал всем по кружечке. И купил нам в дорогу несколько банок «ЕВ». А потом мы сидели за столиком, потягивали пиво, а я нервно поглядывал на часы.
— Десять минут до отправления!
— Скоро пойдем на перрон, — вяло отмахивался Куровский.
— А не успеем на этот поезд, поедем на другом, — шутил брат.
И все-таки мы допили пиво и пошли к вагону. Стояли на перроне, разговаривали, шутили. А потом пан Эдвард встрепенулся и сказал:
— А ведь через минуту ваш поезд отправляется!
— Как через минуту?
Мы глянули на часы и поняли, что он прав. Если бы не он, нам, нагрузившимся пивом и водкой, пришлось бы, наверно, прыгать в международный вагон на ходу поезда. Мы обнялись с паном Эдвардом и заторопились в свое купе. И едва вошли туда, поезд тронулся. Куровский стоял на перроне, широко расставив ноги и чуть покачиваясь — невысокий, упрямый, печальный, трогательный, — улыбался и махал нам на прощание рукой.
...«Полонез» мчался по заснеженной Польше. Брат разговаривал по своему мобильнику с домом. Он уже был там, в суматошной предновогодней Москве, где суета, шум и праздничная иллюминация поражали воображение наивных провинциалов, снегоуборочные машины не успевали сгребать в серые кучи потемневший, закопченный автомобильными выхлопами снег, и где народ ел и бражничал прямо на улицах, не обращая внимания на крепкий мороз, а в ресторанах и пивных нужно было очень изловчиться, чтобы найти свободный столик, и подвыпившие люди, совсем тебе незнакомые, поздравляли тебя с наступающими праздниками и чуть ли не лезли обниматься... Брат уже был в Москве, весь в делах и заботах, — а мне вспомнилась вдруг старая песенка из репертуара «Червоных гитар» и Марыли Родович:
Сесть бы в поезд, всё равно какой,
Не заботясь о багаже и билете,
И, сжимая в руке зеленый камешек,
Смотреть, как всё остается позади...
Из книги «Роман с Польшей», Канада, Altaspera, 2012
http://www.lulu.com/shop/alexey-petrov/romance-with-poland/paperback/product-20657067.html
Публикуется с сокращениями. Фото автора
