Сухой из Глубокого
Уверен, ни каждый слышал о том, что есть такое городишко — Глубокое. Ну, конечно: мы ездим в Европу и Азию и повидали там много чего, нам до ближайших «хуторов» дела нет. А мне вот довелось провести там полдня…
Однажды мои минские друзья — врач-гинеколог Анна Николаевна П. и её муж Владимир — решили показать мне и моей семье свою страну. Они несколько дней катали нас на автомобиле по Белоруссии, придерживаясь намеченного маршрута (Докшицы, Удело, Порплище, Несвиж, Мир, Новогрудок, Мосар, Хатынь, Минск). По пути они сверялись со своими записями-конспектами и даже с прихваченными на всякий случай газетными вырезками — подготовились.
И вот в Витебской области подъезжаем к городу Глубокому (около 18 тыс. населения), который, между прочим, известен уже лет шестьсо . На въезде — «памятник самолёту», каких, в общем-то, немало по свету расставлено. А что за модель самолёта? «Су»? Что вдруг?
— Здесь родился конструктор этих самолётов — Павел Осипович Сухой, — говорит Анна Николаевна. — От его фамилии и происходит это «Су». По-белорусски она пишется так: «Сухi» (ударение на последнем слоге).
— Шутишь?
— А что такое?
— Это, наверно, прикол какой-нибудь. Звучит занятно: Сухой из Глубокого…
— И тем не менее, это правда.
Значит, это памятник не самолёту, а авиаконструктору.
Павел Осипович Сухой родился в Глубоком в 1895 году. Лауреат Ленинской, Сталинской и Государственных премий. Дважды Герой Социалистического труда. Под руководством Сухого разработано более 50 конструкций самолётов: сверхзвуковые истребители, истребители-перехватчики, штурмовики, бомбардировщики… Прожил 80 лет. Скончался в Москве.
Боевой самолёт конструкции П.О. Сухого, установленный на невысоком постаменте у въезда в город, рвётся в небо, переднее колесо поднялось над грунтом, и появляется большой соблазн повисеть на нём, на этом колесе, крепко ухватившись обеими руками и болтая в воздухе ногами. Под колёсами на таблице — надпись: «Авиаконструктору Павлу Сухому». И мелким шрифтом: «От земляков». И что-то насчет банка и какого-то завода…
Интересно, что в километре от Глубокого можно обнаружить озеро Кривое, в котором, говорят, утонул Кривой Колдун — язычник, не выдержавший того, что его единственная дочь приняла христианство и ушла в монастырь.
Мюнхгаузен похоронен в Белоруссии
В Глубоком даже на главной площади можно вкусно и очень недорого пообедать. А москвичей цены в местном пункте общепита и вовсе удивят. Впрочем, это всё не главное. Есть в Глубоком и нечто гораздо существеннее.
Например, несколько рядов совершенно одинаковых могил и крестов на краю кладбища «Коптёвка». Это польские могилы. Появились они здесь в 20-е годы прошлого века. На них начертаны польские имена и годы жизни. А на некоторых надгробиях имена не указаны. Просто написано, например, так: «9 nieznanych żołnierzy W.P., 1920» («9 неизвестных солдат Войска Польского, 1920»). Вспомним, что после поражения большевиков в войне с «белополяками» (а большевики всех, кто им не нравился, наделяли приставкой «бело-» — белополяки, белофинны, белочехи), после могучего удара, который нанёс Пилсудский Красной армии в завершающей «битве за Варшаву» в 1920 году, после Рижского договора в марте 1921 года Глубокое оказалось в составе Польши. И вот остались могилы тех солдат, которые сражались за эту землю, считая её своей. Поляки полагали (а многие, кажется, полагают и сегодня), что западнобелорусские и западноукраинские земли должны принадлежать Польше «по состоянию на 1772 год» (когда более решительные и сильные соседи — Пруссия, Россия, Австрия — разделили Польшу между собой в первый раз). Мы смотрим на эти совершенно одинаковые кресты и низкие холмики; кладбище, в общем-то, в порядке; кто-то за ним ухаживает, очевидно. Увидели, что один из крестов почему-то лежит на земле, но поправлять не стали: не знаем, как сделать так, чтобы он был устойчив, разве что воткнуть его в землю поглубже. Да и, судя по всему, найдётся тут человек, который поправит.
Каждый посетитель непременно обратит здесь внимание на небольшое угрюмое здание с признаками архитектурного классицизма. Это часовня святого Ильи, постройка XVIII века. Отнюдь не готика с рвущимися вверх линиями. По-моему, такое основательное, приземистое сооружение как нельзя лучше гармонирует с самим духом кладбища: мне кажется, здесь думаешь не столько о небесах, сколько о земле. Где-то я прочитал, что классицизм в архитектуре — это чёткость линий, простота, отсутствие лишних деталей, торжество разума, рациональное восприятие бытия… Часовня считается одной из достопримечательностей Белоруссии.
Проходим дальше. Зачем? Вы, должно быть, не поверите: мы ищем могилу барона Мюнхгаузена. Среди, в общем-то, обычных могил стоит высокий, выше человеческого роста, железный крест, тронутый ржавчиной. По-немецки написано: «Ferdinand u. Wilhelmine von Münchhausen» («Фердинанд и Вильгельмина фон Мюнхгаузен»). Своей массивной металлической подставкой крест упирается в круглое, как барабан, бетонное возвышение. Барон Мюнхгаузен похоронен в белорусском городе Глубоком? Но того, книжного Мюнхгаузена звали Карл Фридрих Иероним… А кто же покоится на этом кладбище?
Ну, а если этот Мюнхгаузен — не тот, о ком все думают, что из того? Шансов на то, что это родственник барона из рассказов Распе, вполне достаточно. Некоторые историки считают, что в белорусской земле покоится правнук Карла Иеронима. У папаши барона из книжки (отца вроде бы звали Георгом Отто) было восемь детей; потомок из какой-то ветви мог попасть в Белоруссию. Я почти уверен, что такие исследования уже проведены, осталось только их отыскать и прочитать… Тот, кто захоронен в этой могиле, скончался в 1878 году. На железном кресте написано «Gestorben 31 März 1878» («Умер 31 марта 1878 года»). Вот и пойми: они что, вдвоём умерли — Фердинанд и Вильгельмина разом?.. В общем, историкам есть над чем работать.
Мюнхгаузены похоронены в старой части кладбища, и, говорят, здесь и некоторые другие могилы (а вернее рассказы о тех, кто в них лежит) могут оказаться очень интересными. Но, чтобы это выяснить, надо быть, вероятно, тафофилом. Так называются люди, испытывающие пристрастие к кладбищам и похоронным ритуалам. Мы же просто поднимем голову и посмотрим чуть дальше. Над крестами возвышается грузноватое сооружение, этакий маяк без прожектора, маяк над волнами старых надгробий. Эта колонна, установленная в честь польской Конституции 3 мая 1791 года, появилась тут в конце XVIII века. То есть тогда же, когда и была обнародована Конституция! Попробуйте отыскать фамилию скульптора, который создал сей шедевр, и точную дату, когда колонна появилась… и где появилась? на кладбище! Такой вот памятник: оштукатуренная колонна на старом погосте… Табличка на ней предупреждает, что сооружение обладает исторической и культурной «каштоўнасцю» и что «прычыненне шкоды» карается законом.
Мы смотрим вверх. На верхушке колонны парочка несознательных аистов свила себе огромное гнездо, чем несколько исказила благородные очертания этого памятника культуры. Судя по всему, аисты вьют гнёзда на этой колонне регулярно.
Храм кармелитов
Можно вспомнить о том, что в здешних краях родился известный польский писатель Тадеуш Доленга-Мостович, автор таких произведений, как «Карьера Никодима Дызмы», «Дневник пани Ганки» и «Знахарь» (многое из его творчества экранизировано, поэтому русский человек вполне мог бы слышать эти названия). Здесь же появился на свет поэт-мистик Николай Минский (декадент, представитель «неоромантической ветви предсимволизма»). Город Глубокое — родина писателя Леонтия Раковского, автора книг об адмирале Ушакове, Кутузове, Суворове, Тухачевском и… о «новых похождениях бравого солдата Швейка».
Но самое интересное в Глубоком — это, вероятно, центральная площадь города. Я почти уверен, что по польской традиции когда-то она именовалась Рынком. Сегодня же она названа в честь 17 сентября (якобы в этот день Восточная Белоруссия воссоединилась с Западной). Для поляков, между прочим, 17 сентября — зловещая дата: в этот день в 1939 году Красная армия перешла советско-польскую границу, установленную по итогам Рижского договора, нанесла Польше, сражавшейся с гитлеровцами, «удар ножом в спину» — двинулась с востока, тогда как на западе уже больше двух поляков трепали немцы… У меня даже есть книга, которая так и называется: «17 сентября 1939 года». Речь в ней идет о конфликте Польши с «восточным соседом» (то есть с СССР) — с 1918-го по 1939-й годы. А в Глубоком, оказывается, есть площадь, названная в честь этой даты…
В начале XVII века Глубоким владел староста Иосиф Львович Корсак. Воевал в 1610 году под Смоленском (конечно же, против русских), а позже участвовал в походе польского короля Владислава IV на Москву, за что получил землю в здешних местах — короче говоря, служил он отнюдь на московскому царю-батюшке. В конце концов, Корсак перешёл из православия в «униатство» и пригласил в Глубокое из Вильны монахов нищенствующего католического ордена босых кармелитов. Те и начали строительство храма и монастыря в 1639 году. Корсак умер через четыре года, и по его завещанию все глубокские земли перешли… к босым кармелитам! Храм, который сегодня называется Собором Рождества Пресвятой Богородицы, построили в 1654 году. И можно, наверно, долго рассказывать о его истории, но для этого потребовалось бы написать, допустим, брошюрку. А то и роман попытаться настрочить… типун мне на язык. Скажу лишь только, что XVIII столетие было для монахов «нищенствующего» ордена «золотым веком». К середине XIX столетия босым кармелитам принадлежали уже тысячи крепостных, более 60 деревень, 11 фольварков (обособленных усадеб), 14 мельниц и даже одна аустерия (трактир с гостиницей) в Глубоком. Но в 1863 году вспыхнуло Январское восстание поляков против российского самодержавия, по традиции бунт был подавлен. Здания монастыря кармелитов передали православному благочинию, и началась реконструкция храма.
Наполеон набирался сил в Глубоком
В рассказе о городе Глубоком разве можно умолчать о Наполеоне?! Как не вспомнить о том, что французский император прожил в кармелитском монастыре 10 дней во время своего похода на Москву? Как не сказать о том, что именно здесь, в Глубоком, Наполеон подписал «Обращение к полякам», призывая их переходить к нему на службу (против русских), бороться за свою свободу? Государства «Польша» тогда не было на карте Европы: в ходе трёх разделов Речи Посполитой всё прибрали к рукам соседи, в том числе и Россия. И вот этот предприимчивый корсиканец призывал теперь поляков добыть свою независимость с оружием в руках. И поляки ему, кажется, поверили: были созданы польские легионы наполеоновской армии, которые дошли до Московского Кремля. А там, в Москве насиловали русских девок, убивали священников у алтаря и пытали богачей, чтобы доведаться, где деньги лежат. Командующий польским корпусом князь Юзеф Понятовский опустился в Кремле на колено и поблагодарил Господа за то, что удалось, наконец, добраться до сердца России…
Наполеон обманул поляков; никакой свободы им не дал, Мазовия стала Варшавским герцогством наполеоновской империи. Поляки превратились уже в безусловных врагов России, и вскоре с востока пришли в Польшу русские солдаты, которые гнали французов на запад, домой, в город Париж. Разумеется, польским патриотам такие гости не понравились. Видимо, они полагали, что гостеприимство в данном случае должно проявляться в одностороннем порядке.
...Настоятель кармелитского монастыря в Глубоком (тоже, очевидно, большой «друг» Российской империи) предоставил Бонапарту свои покои — три комнаты на втором этаже, и император имел удовольствие любоваться пустынными полями и монастырскими прудами за окошком. Конечно, с Варшавой это не сравнить… в Варшаве Наполеона регулярно навещала в Королевском замке благородная пани — Мария Валевска, замужняя дама, между прочим… А потому что патриотка! Желала послужить отечеству: уговорить Бонапарта предоставить Польше самостоятельность и свободу. (Впрочем, считается, что она его искренне любила. И даже родила Наполеону сына.) Да, Глубокое — это вам не Варшава… но воздух, впрочем, свеж, продукты есть, отношение кармелитов к французам самое обходительное. Наполеон даже пообещал превратить Глубокое в «один из красивейших городов Европы», а для начала выкопать судоходный канал до реки Дисны. Соврал, конечно.
Работалось императору в Глубоком хорошо. Сочинил приказ о назначении военных судов для наказания мародёров (беспокоила императора эта проблема; но мародёрство не прекратилось и в Москве). С нетерпением ждал, когда подойдёт тяжелая артиллерия, иначе как же ему на Москву идти? Подписывал приказы и декреты. Занимался устройством продуктовых складов и этапного магазина. Любовался храмом… Да мало ли дел у французского императора? «Сожалею, что не могу взять его с собою в Париж, — сказал Наполеон о костёле кармелитов. — Храму Нотр Дам не стыдно было бы иметь его в соседстве». Легенда передаёт слова Бонапарта о церкви монахов: «Взял бы этот костёл на ладонь да и перенёс бы в Париж…» А ещё одна легенда утверждает, что перед отъездом в Смоленск Наполеон в благодарность за гостеприимство приказал насыпать настоятелю монастыря полный поднос наполеондоров, золотых монет 900-й пробы номиналом в 20 франков каждая.
Мы спускаемся под землю
На центральной площади Глубокого стоят два красивых храма. О бывшем костёле кармелитов я только что рассказал (и чуть позже расскажу ещё), а напротив него, через площадь, — римско-католическая церковь Святой Троицы. Стоят как дуэлянты на поляне — спорят друг с другом, кто из них красивее и значительнее. Только этот, католический, оказался закрыт, поэтому мы повернули к православному. Зашли внутрь, поставили свечки, побродили вокруг церкви…
И тут я заметил, что какие-то люди (женщины, как водится, в платочках), возглавляемые священником, вошли в боковую дверь храма и направились в подвал. И меня как будто подтолкнул кто-то.
— Пойдёмте с ними, — предложил я своим спутникам.
— А что там?
— Вот и посмотрим…
А ведь могло быть всё, что угодно. Какое-нибудь тайное кровавое общество, заговор против короля… (Жена обычно на такие мои речи произносит лишь одно: «Фантазёр».) Вот так люди попадают в истории: лезут, куда не следует. Но я тогда об этом не подумал; когда в своих странствиях я не один, во мне просыпается дух авантюризма.
— Пойдем посмотрим, что там.
— Да ведь нельзя, наверно.
— Притворимся, что можно.
И вот мы ничтоже сумняшеся потащились в подземелье старого монастыря.
Здесь нужно сказать, что подземелье это старше самого храма. Жители Глубокого вообще считают, что подземелье тянется отсюда километра на три, через весь город до соседней деревни Березвечье, до основанного Иосифом Корсаком униатского монастыря базилиан. Но как проверить это? Многие ходы подземелья засыпаны уже после войны, когда здесь, в бывшем монастыре, Советская власть устроила маслосырзавод.
Кирпичи и валуны при постройке этих коридоров укладывались на века, известь для раствора гасили в специальных ямах по тридцать лет. А что в итоге? В итоге — стены, которые выдержат любое испытание временем, а вдобавок — постоянная температура в подземелье (около 10 градусов).
Нетрудно догадаться, что монахов хоронили в могилах, выкопанных в этих коридорах. Тут же упокоились останки основателя монастыря Иосифа Корсака и других толстосумов, пожертвовавших значительные средства в пользу кармелитов. В 1830 году в Польше вспыхнуло Ноябрьское восстание против ненавистных русских, против царского наместника Константина Павловича и его офицеров и чиновников. Волна бунта коснулась горячим своим крылом и монастырь босых кармелитов в Глубоком. «Нищенствующие» монахи прятали под землёй целый арсенал, укрывали повстанцев, лечили раненых, развели бурную деятельность.
А.С. Пушкин об этих временах написал такие строчки:
Сбылось — и в день Бородина
Вновь наши вторглись знаменá
В проломы падшей вновь Варшавы…
После подавления польского восстания, после того, как «Варшава пала», в населённый пункт Глубокое приехал «вешатель» из Вильно — генерал-губернатор Муравьёв. Главный коридор в кармелитском монастыре разделили решёткой, и здесь устроили камеры для узников. Многих монахов сослали в Сибирь, а владения монастыря были отобраны в казну.
История повторилась и после подавления Январского восстания 1863 года: вновь эти своды услышали, как допрашивают польских повстанцев. А во время Второй мировой войны эти стены гостеприимно распахнули свои объятия для пленных из Русской освободительной армии (или РОА), воевавшей на стороне Третьего рейха против СССР. После войны накал ужасов здесь, в подземелье, заметно поубавился и всё выглядело гораздо прозаичнее: в подвалах храма устроили хранилище местного консервного завода. Спускались сюда женщины в платочках, кутались во что-нибудь тёпленькое (тут ведь всего 10 градусов в любую погоду!), усаживались на табуреты и ящики и скучно перебирали лук, картошку и свёклу.
Привидение подземелья кармелитов
Нам раздали по свечке, мы зажгли их и пошли за священником куда-то вглубь подвала. Наш экскурсовод рассказывал об истории этого подземелья и просил смотреть под ноги, «а то тут разрыли множество могил, извлекли оттуда останки, так вы уж не провалитесь». Бочком, бочком мы обходили эти зловещие ямы и напрягали зрение, чтобы в скудном свете свечки разглядеть хоть что-нибудь.
— Однажды работницы консервного завода сидели вот здесь, — показал священник, — перебирали овощи: хорошие — в один ящик, гнилые — в другой. И вдруг вот отсюда, — он показал, откуда, — из стены вышло нечто… Что-то такое туманное, похожее больше на облако или сгусток дыма. Кто-то разглядел даже рясу с капюшоном: это «нечто» было похоже на монаха. Оно проплыло отсюда, — он показал, — вот сюда, к стене, и исчезло, растворилось. И это видели все женщины из ночной смены, которых отправили сюда перебирать овощи. После этого уже никто из них не соглашался спускаться в подземелье, и хранилище перенесли в другое место.
Мы с любопытством таращились на могучие стены подвала, которые казались такими толстыми и крепкими. Рядом со мной стояли, защищая огоньки свечек ладошками, моя жена и дочь. Анна держалась поближе к мужу и тоже вглядывалась сквозь пламя свечки в густой сумрак кармелитского подземелья. А вдруг вот сейчас, в эту самую минуту, из этой стены, на которую показал священник, выплывет туманное нечто, и мы завизжим в радостном испуге, отпрянем, больше, впрочем, веселясь, чем ужасаясь: ведь нас тут человек сорок, гуртом не страшно…
— Но вы всё-таки будьте поосторожнее, — не совсем логично закончил священник, словно споря с кем-то мысленно, — постарайтесь не провалиться в могилу.
Мы вошли в дальний зал и, когда свечей стало больше на единицу площади, сумели разглядеть в полумраке сложенные горкой черепа, и возле этой горки лежало холодное оружие (кинжал, кажется), а во лбу одного из черепов, выставленного явно напоказ, мы увидели аккуратное отверстие, какое оставляет пуля. В широкой и длинной нише ближайшей стены, словно на стеллаже, лежали скелеты. Священник рассказывал о допросах повстанцев, о тюрьме, в которую были брошены военные из РОА, и, кажется, намекал даже на то, что под этими сводами совершались казни, а хоронили убиенных здесь же, в этой земле, которая прятала от людских глаз истлевшие останки кармелитов и польских повстанцев. Был бы включён фонарь какой-нибудь — всё бы было ничего… Но ужасная правда того, о чём рассказывал нам экскурсовод, усугублялась этим нервным подрагиванием слабых огоньков в наших озябших ладонях и пляской теней на кирпичной кладке стен. И если раньше все мы громко перешёптывались и иногда даже хихикали, иронизируя по поводу застарелых баек о кармелитском подвале, то теперь в этом хранилище костей тишина заметно сгустилась, и можно было расслышать дыхание человека, стоявшего рядом.
И тут вдруг что-то охнуло, поползло, посыпалось, гулко ударилось о грунт… В тишине это показалось страшным. Многие из нас вздрогнули; у кого-то погасла свечка. В тусклом свете всё же удалось разглядеть, что происходит: в яму свалился-таки мальчишка лет двенадцати. Видимо, открыл рот, ловил ворон, потом стал пробираться к священнику. В полумраке не рассчитал расстояние и упал в могилу. И теперь он лежал в этой яме оглушённый и растерянный и смахивал на опрокинутого жука: шевелил ногами, но никак не мог перевернуться. Мальчишка был в ужасе.
И все облегчённо вздохнули: нет, это не привидение, — зашевелились, заулыбались, потянули к нему руки, стали давать советы («Здесь более пологий подъём, здесь сможешь выбраться»), а кто-то даже стал ругать его за то, что он так напугал всех. И он, сгорбившись, неуклюже полез, полез к нам, несколько раз свалился в яму снова, потому что земля была очень уж рыхлой; он сползал в яму, и вместе с ним уходила вниз его тень, которая была больше его самого; а он всё лез к нам из могилы, цеплялся пальцами за её стены и был похож на огромного паука, которого свет фонарика застал врасплох под ванной…
То-то смеху было!..
Фото Алексея Петрова, Маргариты Петровой
