Несколько лет назад заговорили о том, что в сёлах закрываются фельдшерско-акушерские пункты (ФАПы). Эта новость получила громкий резонанс. Вот, например, статья Н. Лащёвой («Правда», 26.7.2016) «ФАПы продолжают закрывать». Процитирую лишь начало:

Во время прямой линии с президентом РФ поступила масса вопросов о закрытии сельских больниц и фельдшерско-акушерских пунктов (ФАП). Люди говорят, что закрываются ФАПы. Очень странно, что такой процесс происходит, — начал свой ответ Владимир Путин. — Это абсолютно недопустимые практика и тенденция.

ПО ЕГО СЛОВАМ, в рамках программы модернизации здравоохранения основная часть средств была выделена на сельскую медицину, в первую очередь — на сохранение и укрепление медучреждений в сёлах. Президент пообещал разобраться, о каких регионах шла речь в обращениях. Ну пообещал, и ладно.

Но в Курской области, видимо, идут своим путём: в последние годы закрыто более 25 фельдшерско-акушерских пунктов в сельской местности. Медицина на селе потихоньку вымирает, и, кажется, никому до этого нет дела.

А здесь письмо сельских жителей В.В. Жириновскому (2016): 

ФАПы закрывают даже тогда, когда местные жители по-прежнему в них нуждаются. Не хочет наша администрация платить за свет и отопление, называя эти затраты не целевым расходованием бюджетных средств.

Оказывается, эта проблема тлеет уже не один года и не два. Вот, например, публикация на Тамбовском областном портале, которая называется «Закрыть нельзя оставить» (2013). Дескать, всё не так, как кажется: губернатор обещает, что «все ФАПы в области подвергнутся тщательной реструктуризации».

Вероятно, эта проблема по-прежнему актуальна, потому что уже в этом году легко находим публикации в Сети — например, под таким, названием: «Путин запретил закрывать ФАПы». Что же получается: президент запрещает, а кто-то упорно пытается закрыть? Вроде нет, не закроют: «ФАПы в селах закрывать не будут — глава Минздрава» (так называется ещё одна статья в Интернете)…

 

Кстати, о Тамбовской области. Автор этих строк проработал врачом в Тамбовской области почти 20 лет, и 7 из них — в системе сельской медицины. Как устроена сельская медицина, я не понял даже тогда, когда успешно сдал соответствующий экзамен в столичном институте. Но когда в начале 80-х годов приехал врачом-гинекологом в Мичуринский район Тамбовской области, в центральную районную больницу (ЦРБ) в селе Заворонежском (это пригород города Мичуринска) — довольно быстро разобрался в этом вопросе.

Надеюсь, это кому-то интересно и сегодня (особенно нынешним студентам-медикам, которым тоже ведь когда-то надо сдавать скучный экзамен по социальной гигиене и организации здравоохранения).

Не знаю, как где, но там, где я работал, вся медицина делилась на «городскую» и «сельскую». И той и другой управлял областной отдел здравоохранения (позже — департамент здравоохранения). Область состоит, разумеется, из районов, в каждом районе есть своя ЦРБ (ведущая единица «сельской» медицины). Обычно в таких больницах есть квалифицированные специалисты, способные оказать серьёзную медицинскую помощь: терапевты, хирурги, гинекологи, педиатры, стоматологи, реаниматологи и т.д. В ЦРБ есть стационар (несколько отделений) и поликлиника. А кроме того, это учреждение занимается ещё и организационной работой — руководит структурой медицинской помощи в сельской местности, и тут — свои специалисты, ведающие статистикой, кадрами, бухгалтерией, врачебно-трудовой экспертизой, организацией лечебно-профилактического процесса в подчинённых учреждениях меньшего ранга. Как правило, заведующий гинекологией ЦРБ — это «главный гинеколог района», зав. терапией — «главный терапевт района» и т.д.

Итак, область делится на районы. А район? На более мелкие структуры, которые у нас иногда назывались «волостями». В Мичуринском районе несколько десятков населённых пунктов (обычно сёл) — все охвачены вниманием медиков из ЦРБ. А в волости, куда входит 3-10 сёл, есть участковая больница. Там оказывается помощь попроще и специалистов поменьше, но те, кто там работают, готовы к рутинной ежедневной работе врача, к экстренным случаям и организационной работе на своём участке. А в каждом селе есть фельдшерско-акушерский пункт (ФАП), там работает акушерка (фельдшер, медсестра), которая занимается наблюдением за беременными, детьми, хроническими больными, стариками, оказывает неотложную помощь по мере своих возможностей, контролирует вопрос с прививками, ведёт необходимую документацию и т.п.

В отдельных сёлах есть врачебные амбулатории. Тоже не ЦРБ, конечно, и тем более не областная больница, но врачебную помощь соответствующего уровня там можно получить.

И представьте себе: всё это вполне успешно работало долгие годы. Беременные, например, заходили к своей акушерке на ФАП каждую неделю (измерение АД, веса и размеров живота, выслушивание сердцебиения плода, кипячение мочи — нет ли в ней белка?), но в назначенный день или при необходимости ехали к врачу-акушеру в ЦРБ. А иногда, наоборот, акушерка заезжала в гости к своим подопечным («активный патронаж»). Рожали тоже в ЦРБ (пока там не закрыли родильное отделение) или в городском роддоме. В сложных случаях больные направлялись в областную больницу или в областной роддом, а иногда вызывались из областного города врачи «санитарной авиации», которые обычно приезжали на УАЗике, потому что ехать всего минут 50.

Регулярно собирались врачебные бригады (хирург, терапевт, гинеколог, педиатр, офтальмолог), которые направлялись в конкретный ФАП на один день. Медсестра ФАПа собирала к этому дню всё население своей деревни (села), нуждающееся в медицинской помощи, и врачи целый день вели приём, «максимально приближённый к сельскому жителю».

 

И вот теперь кому-то угодно закрыть ФАПы… или нет, это только слухи?.. Нужно как следует подумать, имеет ли смысл так решительно вмешиваться в эту уравновешенную «экологическую систему», не приведёт ли изъятие одного звена этой системы к полному развалу всей структуры?

Закончить эту тему хочу небольшой «художественной» иллюстрацией. В конце 80-х годов прошлого века я написал рассказ, который был опубликован в районной газете «Знамя Октября» (4 мая 1989 г.), а через много лет — в моём сборнике прозы «Ночной вызов» (2003). Как ни странно, сегодня этот рассказ может прозвучать вполне кстати.

Предыстория такова. В середине 80-х годов в районе за полтора месяца погибли от эклампсии две родильницы, которые, как оказалось, ни разу не посетили врача во время своей беременности. Обвинили, конечно, медиков. Досталось всем — от акушерки ФАПа до главного врача ЦРБ. Разбирательство длилось долго, наказания были болезненными, но сейчас не об этом. После этих двух смертельных случаев заставили врачей-акушеров из ЦРБ (а скорее акушерок из ФАПов) делать «подворные обходы», чтобы выявить, нет ли в где-нибудь беременных, скрывающихся от медиков…

КАК Я ВЕРКУ ИСКАЛ

Надоело! Других дел нет, что ли? Всё брось и мчись за этой взбалмошной девчонкой. Сегодня у неё кольцо с пальца не снимается, завтра появятся отёки, потом повысится давление, а там недалеко и до эклампсических припадков. А ей плевать! Она не понимает. Она, видишь ли, чувствует себя прекрасно, ей не до больницы. У неё сегодня муж в командировке, печь нетоплена, корова недоена. Или что там ещё? Некому картошку копать. У родственников свадьба. У соседей похороны... А спросят с тебя, доктор. Скажут: ты врач, у тебя высшее образование, ты много знаешь, много видел, а не смог уговорить её лечь в больницу. Ты виноват, доктор. Сделал вид, что поверил ей. А ведь знал, чем может кончится. Понимал, что она домой поедет. Обещала сразу в больницу, а сама к автобусу и тю-тю...

Под сумрачными взглядами пациенток я вышел из поликлиники, сел в «уазик» и отправился на поиски этой... как её?.. Люлькиной. Вчера из Еловников приезжала за медикаментами акушерка и сказала, что Люлькина «уже отекла вся, а в стационар не хочет, говорит, что напустили полную поликлинику врачей-мужиков, как показываться им?.. стыдобища!».

Они вот все думают, что здоровы, а в роддоме третий месяц нет нормальных родов...

В Еловниках меня встретила местная медичка Татьяна. Она удивлённо осмотрела меня с ног до головы, пожала плечами и, не говоря ни слова, села в машину.

— Дом вон там, за магазином, но вряд ли застанем...

— Лет-то ей сколько?

— Восемнадцатый. Только что замуж вышла. Нигде не работает. Мамаша у неё — не дай бог...

«Скорая» подкатила к самой калитке. Домик был плохонький, неказистый. Я вышел из кабины. Из соседних дворов стали выбираться местные селяне — всё больше фольклорные старушенции в ватниках да нечёсаные их мужички. Холодный ветер играл полами моего халата, казавшегося таким ярким и чистым на фоне вязкой осенней грязищи, чавкающей под ногами. В своих туфлях на тонкой подошве и в белом халате я, должно быть, выглядел смешным и жалким.

Пошли разговоры.

— К кому ж эта делегация?

— Видать, к Верке Люлькиной. В положении она.

— А доктор замёрзнет, бедняга.

— Молодой ишо...

На двери висел пудовый замок. Окошки спросонья взирали на улицу настороженно и неприязненно.

— Похоже, что никого, — обернулся я к Татьяне.

— А вы постукайте, — посоветовала какая-то старуха.

— Верку мать запирает, чтоб в больницу не загребли, — засмеялся весело мужичок с золотыми зубами. — Она, Верунька, поди, из-за шторки выглядает.

— Замолкни, Фёдор, — осадила его женщина с бидоном. — Вы, доктор, к свекрухе её наведайтесь. Может, Верка прячется там.

Татьяна молча повернула к машине. Осторожно, на одних каблуках, я пошёл следом за акушеркой.

— Туда мы, наверно, не подъедем, — засомневалась Татьяна. — Вон как развезло.

Веркина свекровь встретила нас на пороге.

— Нету её, — сказала. — Уж два дня как не являлась. У Степановны ищите, у матери...

— Были уже, — сказал я сердито. — Нет у нас времени колесить по всему селу.

— Ничего не знаю, — услышал в ответ.

Она ушла в дом.

— Поехали? — негромко спросила Татьяна.

— Куда?

Акушерка лишь пожала плечами.

— Назад! К Веркиному дому! — скомандовал я. — Расшибу все окна, а её найду!

— Ну, зачем так нервничать? — усмехнулась Татьяна.

У хаты Люлькиных народу прибавилось. Сочувствуя мне, сельчане, тем не менее, откровенно веселились.

— Едут, едут!

— Без Верки! — сообщил победно златозубый.

— Погоди ты, Фёдор, — опять вмешалась женщина с бидоном. — Вы, доктор, пройдите во двор. Может, она в катухе хоронится.

Кто-то засмеялся.

— А чо? — упрямо повела плечом женщина. — Всё может быть.

 

Уже мало что понимая, я потащился в сарай. Брезгливо, мизинцем, открыл сырую тяжёлую дверь и опасливо заглянул внутрь. В нос ударил тёплый кисловатый дух навоза. Сонная корова, монотонно двигая нижней челюстью, флегматично уставилась на меня.

— Вера! Верка! — крикнул я. — Выходи... т-твою!

На секунду корова перестала жевать и звонко, сочно чихнула.

«Ну ведь идиотизм! Идиотизм! — подумал я со злостью и решительно зашагал к машине. — Даже корове начхать на это».

— Домой! — приказал я шофёру. — К чёрту всё!

— Вы не расстраивайтесь, — сказала напоследок Татьяна, выбираясь у медпункта из машины. — Найдём, никуда не денется...

И вдруг засмеялась. Надо мной, конечно. Над моим перемазанным теперь халатом. Над облепленными грязью туфлями. А может быть, просто вспомнила, как заглядывал я в тот тёмный покосившийся катух.

— Найдите её непременно... и с милицией, с председателем, как угодно — слышите? — в роддом! Во что бы то ни стало!

— Да, да, обязательно...

— Вообразите себе: поступит такая Верка на роды... Вот подарочек-то будет! Нам же потом скажут: прозевали...

Машина покатила по мокрому шоссе мимо раскисших, залитых дождём полей и голых лесопосадок. «Носимся, носимся с ними, — думал я. — А чего носимся — непонятно. Видно ведь, что слова тут бесполезны. Хоть бы штраф ввели какой-нибудь, что ли... Заставить бы эту Верку оплатить бензин, что мы сегодня сожгли, — в другой раз, может быть, и не сбежала бы... Сорвала приём в поликлинике, люди ушли ни с чем... а они-то разве виноваты? Пришли к врачу, а он помчался вылавливать деревенскую дурочку. Вот уж ерунда!.. Из-за какой-то Верки Люлькиной... Ничего не боятся. А вот гикнется одна-другая в роддоме — небось, засуетятся. Сами же прибегут: спасай!.. Ч-чёрт! совсем издёргался с этой Люлькиной. Вон уже какая крамола в башке! Типун мне на язык... тьфу-тьфу!..»

Шофёр включил печку и стал искать по радио «Маяк». На ветровое стекло упали крупные капли дождя. В машине стало тепло и уютно. Я чувствовал, что потихоньку успокаиваюсь. Очень захотелось спать. Вот бы только голову куда-нибудь положить... Но нет, в машине такая роскошь не предусмотрена.

Я вдруг вспомнил, как пригласили меня однажды соседи на проводы в армию. Я им никто — не родственник, не кум и не сват, но у них такая традиция: всю улицу созывают, будь то свадьба, именины или поминки. Теперь вот сына призвали в погранвойска...

Рядом со мной сидела молодая женщина, и мне показалось, что мы знакомы. Ну, конечно, где-то уже видел я эти веснушки на носу и тонкие лучики смешинок-морщинок возле глаз... но где?

После двух-трёх тостов она повернулась ко мне и спросила:

— А разве вы меня не узнаёте?

Да, конечно, уже где-то встречались, кажется. Две серёжки в правом ухе, вздёрнутый нос, приятная застенчивая улыбка...

— Я Верескова Лена. Неужели забыли?

Ну да, Верескова. Лена... Тогда, в роддоме, она показалась мне капризной и глупой. Много кричала и, кажется, даже плакала. Я долго уговаривал её взять себя в руки, убеждал её, что всё идёт нормально, и нужно только поработать немножко, потерпеть, — но она не слушала.

— Умру ведь, умру... — скулила она и смотрела на меня затравлено, испуганно, как побитый пёс.

— Умрёшь? Ну, для этого нужно о-очень постараться...

Я злился, нервничал, поглядывал на часы. Ближе к ночи непонятливые роженицы очень раздражают. Время тянется медленно, в голову лезут мрачные мысли. А что если не получится? Кто сказал, что роды всегда кончаются благополучно? Иногда ведь случается совсем наоборот... Хорошо тем, у кого в голове пусто. Они знают только одно: то, что нас всех когда-то родила мать, и всё обошлось. Но врач, профессионал слепо надеяться на это не может. Тут как раз тот самый случай, когда говорят: «горе от ума». Тем более что акушерство — штука подленькая: иной раз как будто бы всё нормально, а роды ни с места. То ли плод крупный, то ли схватки слабенькие, то ли таз узковат. И едва допустишь ты в голову малейшее сомнение — становится вдруг страшно. Ждёшь любой неожиданности. Знаешь, что справишься с нею, но всё равно боишься её. Страх этот рациональному объяснению не поддаётся. Должно быть, это просто атавизм, суеверный ужас наших предков: роды всегда были священным таинством. Ты врач и вооружён знаниями, но тебе неуютно, одиноко, жутко, ты не можешь ни читать, ни сидеть, ни лежать. Ах, скорее бы всё закончилось!.. А если нет — тогда что же, операция? В сельском роддоме кесарево сечение — всегда событие. Полбольницы поднимается по тревоге. Приезжают анестезиолог, анестезистка, операционная сестра, ещё один врач-акушер, в такие моменты нужна запасная кровь... Но нет, не надо думать об этом, здесь всё будет нормально. Главное — верить в это. Не стоит так психовать. Вон акушерка: спокойно выполняет свою работу, делает инъекции, тихим голосом успокаивает роженицу — «Подыши, подыши... перетерпи, сейчас пройдёт схваточка... та-ак... умница...» А что, может быть, правы те, кто говорит, что в роддоме мужикам не место?

— Умру я, доктор, не выдержу, — стонала Верескова и металась в кровати, сбрасывая простыни на пол.

Я кричал на неё, совсем не стараясь сдерживаться, а она глядела на меня тоскливо, плакала, капризничала и, кажется, ничего уже не слышала.

— Тебе бы в куклы ещё играть, а ты туда же — рожать! Не умеешь — так и не берись. Что ты тут, как размазня — «умру...»? Взялась рожать — так потрудись, сделай одолжение. А если надумала капризничать — так это дома, мужику своему концерты устраивай, а здесь такие номера не проходят!..

На проводах Лена была не одна. Рядом с ней сидел её муж. Совсем мне неловко стало. «Ну вот! Как последний хам вёл себя... Ах, как неудобно! Прямо хоть сквозь землю провались. Воображаю, что он думает обо мне... Подраться с ним, что ли? Всё легче было бы...»

Скоро принесли Лене мальчика. Он проворно потянулся к женщине ручонками, надул щёки, разулыбался. А она, зардевшись от удовольствия, сказала мне:

— Вот он... Митя.

— Это какой же? Уж ни наш ли? — сорвалось у меня шутливое.

— Наш, — ответила она серьёзно и чуточку смущённо.

— Славный малыш, — пробормотал я.

А муж Елены повернулся вдруг ко мне и, налив в обе рюмки, сказал просто:

— Давай, доктор, выпьем, а?

После этих пятидесяти граммов скованность мою как рукой сняло. А тут ещё кто-то заиграл на баяне, все запели. Нет, не «Миллион алых роз» и не «Симону». Это было потом. А сначала зазвучало светло и щемяще — «Там вдали, за рекой, засверкали огни, в небе ясном заря догорала...». А дальше ещё одну — «А есаул у нас догадлив был, он сумел сон мой разгада-а-ать...» Как ни исхитряются наши композиторы, как ни пытаются они сочинить что-нибудь новое, такое, чтоб надолго, на годы осталось, а поём мы всё равно одно и то же — вот уже сколько лет... Лена сразу же включилась в общий хор; голос её был крепок и чист. Румяная, статная, со своим весёлым бутузом на руках, она пела, улыбалась и, казалось, излучала чистый и пронзительный свет. Баян для оттаявшего, захмелевшего сердца — инструмент сильный!.. И я вдруг... чёрт его знает почему, размяк, что ли, не в меру расфантазировался? — ощутил себя деревом, которое словно бы не замечало прежде ничего на свете, кроме воздуха, неба и дождя, а теперь с жадностью и болью почувствовало внезапно свои переполненные соком корни в тёплой надёжной почве...

— ...Ну вот... кгм... — подал вдруг голос мой шофёр. — А ты, доктор, хорош: зачем-то в хлев полез. Разорался, раскомандовался...

И он засмеялся прокуренно и хрипло и, забавно сморщившись в улыбке, озадаченно покачал головой.

Машина мчалась в райцентр. В оконное стекло бил дождь. Монотонно постукивали «дворники». Негромко бубнило радио. Тихо гудела печка.

 

Фото автора