В который раз убеждаюсь в том, что классику надо читать и перечитывать!

Например, «Роковые яйца» М. Булгакова. Недавно я снова купил эту книгу. Причина: иллюстрации Анатолия Иткина. Тексты (в виде книги) меня уже почти не интересуют (они есть в Интернете), а вот полиграфические и художественные особенности издания – очень даже интересуют. В только что купленном томе — повести «Собачье сердце» и «Роковые яйца», отличные иллюстрации, хорошая (даже чересчур) бумага, ляссе… (М.А. Булгаков Собачье сердце: Повести; ил. А.З. Иткина — М.: Нигма, 2015. – 256 с.)

Как давно вы это читали? Помню, в разгар «перестройки» вдруг появились в книжных магазинах сочинения Булгакова, и все бросились читать «Мастера и Маргариту», «Театральный роман», «Белую гвардию», «Собачье сердце» и так далее. А «Роковые яйца»  — не знаю уж, как кому, а мне не запомнились. Читал наверняка, но, видимо, не понравилось, ожидал большего. Сей труд Михаила Булгакова показался мне слишком надуманным и поспешным, к тому же и написанным неряшливо:

«Студенты порезались все до единого…» (в смысле, "срезались" на экзамене)

«…мимо храма Христа, по Волхонке, проскочил зыбкий автомобиль и в нем барахтался профессор…» (почему «зыбкий»?)

«Одет был молодой человек совершенно безукоризненно и модно» (совершенно модно?)

«Налог с вдовы сняли, и куроводство ее процвело настолько, что к 28-му году у вдовы на пыльном дворике, окаймленном куриными домишками, ходило до 250 кур, в числе которых были даже кохинхинки» (процвело?)

«За всеми этими делишками профессор не заметил трех суток, но на четвертые его вновь вернули к действительной жизни…»

Ничего, как говорится, страшного, но можно было бы подобрать слова и получше и расставить их стройнее.

И вот читаю эту повесть снова. И — даже смеюсь иногда. Потому что забавно всё это. Так и вижу ехидную ухмылочку Михаила Афанасьевича Булгакова, который, допустим, где-нибудь в Малом Левшинском переулке знакомит своих гостей с новым сочинением. Лукавый он был человек, Михаил Афанасьевич…

Вот, например, абсолютно точная зарисовка с натуры. Два зоолога радуются новому открытию, но вдруг стоп! есть «заминочка»: чьё, собственно, это открытие? Кто из них двоих будет пожинать лавры?

«Затем произошел между двумя учеными разговор, смысл которого сводился к следующему: приват-доцент Иванов берется соорудить при помощи линз и зеркал камеру, в которой можно будет получить этот луч в увеличенном виде и вне микроскопа. Иванов надеется, даже совершенно уверен, что это чрезвычайно просто. Луч он получит, Владимир Ипатьевич может в этом не сомневаться. Тут произошла маленькая заминка.

– Я, Петр Степанович, когда опубликую работу, напишу, что камеры сооружены вами, – вставил Персиков, чувствуя, что заминочку надо разрешить.

– О, это не важно… Впрочем, конечно…

И заминочка тотчас разрешилась».

Конечно же, разрешилась: профессор Персиков пообещал упомянуть своего напарника в статье… Типичная ситуация. Так всегда было и, возможно, всегда будет.

Или вот: ёрничает Булгаков, несколько раз произносит слово «бывший» (это ведь в первые годы Советской власти):

«В уездном заштатном городке, бывшем Троицке, а ныне Стекловске, Костромской губернии, Стекольного уезда, на крылечко домика на бывшей Соборной, а ныне Персональной улице вышла повязанная платочком женщина в сером платье с ситцевыми букетами и зарыдала. Женщина эта, вдова бывшего соборного протоирея бывшего собора Дроздова, рыдала так громко, что вскорости из домика через улицу в окошко высунулась бабья голова в пуховом платке…»

А вот вам строчки, которые больше подошли бы Ильфу с Петровым:

«Петух свалился с насеста вниз головой и в такой позиции кончился».

«На Персональной улице к полудню осталось в живых только три курицы, в крайнем домике, где снимал квартиру уездный фининспектор…»

И далее приписочка:

«…но и те издохли к часу дня».

Неожиданно, благодаря книге Булгакова, ожило название московской улицы:

«…женский голос предложил профессору, если он желает жениться на вдове интересной и пылкой, квартиру в семь комнат. Персиков завыл в трубку:

– Я вам советую лечиться у профессора Россолимо…»

Россолимо Григорий Иванович, известный невропатолог, окончил медицинский факультет Московского университета, дружил с А. Чеховым, организовал на собственные деньги Институт детской психологии и неврологии, был профессором МГУ и директором Неврологического института. Член Римской медицинской академии наук, Парижского общества психиатров, Филадельфийского общества невропатологов, Президиума Международного бюро по психотехнике. Инициатор издания нескольких журналов. Умер в Москве в 1928 году, похоронен на Новодевичьем кладбище. Рядом с этим кладбищем – улица Россолимо. Недалеко от этой улицы расположились и мы, наше книжное издательство «МИА», и я по улице Россолимо иногда хожу. Но никогда не вспоминаю этой почти крылатой фразы Булгакова («лечись у Россолимо!»), потому что в свое время плохо читал «Роковые яйца».

А этот фрагмент повести явно с особым смыслом, тут что-то есть.

Журналист Бронский явяляется к профессору Персикову, чтобы взять интервью. Обращаем внимание на лексикон маститого репортера:

«– Пару минуточек, дорогой профессор, <…> я только один вопрос и чисто зоологический. Позвольте предложить?

– Предложите, – лаконически и иронически ответил Персиков и подумал: «Все-таки в этом мерзавце есть что-то американское».

– Что вы скажете за кур, дорогой профессор? – крикнул Бронский, сложив руки щитком.

Персиков изумился».

Почему изумился Персиков?

«– Объясните мне, пожалуйста, – заговорил Персиков, – вы пишите там, в этих ваших газетах?

– Точно так, – почтительно ответил Альфред.

– И вот мне непонятно, как вы можете писать, если вы не умеете даже говорить по-русски. Что это за «пара минуточек» и «за кур»? Вы, вероятно, хотели спросить «насчет кур»?»

И далее – не менее занятное и многозначительное:

«Бронский почтительно рассмеялся:

– Валентин Петрович исправляет.

– Кто это такой Валентин Петрович?

– Заведующий литературной частью.

– Ну, ладно. Я, впрочем, не филолог. В сторону вашего Петровича!»

Ну ведь явная «подколка»! Какого «Валентина Петровича» имеет в виду Альфред Бронский (а вернее Булгаков)? Это не Катаев ли часом? Валентин Петрович Катаев сотрудничал с газетой «Гудок», а там работали Булгаков, Ильф и Петров, Олеша, Паустовский, Зощенко…

У Катаева с Булгаковым были непростые отношения.

Вспоминает первая жена М. Булгакова Татьяна Лаппа:

«Лёля приехала в Москву к Наде <речь идет о сестрах Булгакова. — А.П.>. За ней стал ухаживать товарищ Миши по Киеву Николай Гладыревский. Но это отпадало, потому что он безбожно пил. Был у нее роман с Катаевым. Он в нее влюбился, ну, и она тоже. Это в году в 23-м, в 24-м было, в Москве. Стала часто приходить к нам, и Катаев тут же. Хотел жениться, но Булгаков воспротивился, пошел к Наде, она на Лельку нажала, и она перестала ходить к нам. И Михаил с Катаевым из-за этого так поссорились, что разговаривать перестали. Особенно после того, как Катаев фельетон про Булгакова написал — в печати его, кажется, не было, — что он считает, что для женитьбы у человека должно быть столько-то пар кальсон, столько-то червонцев, столько-то еще чего-то, что Булгаков того не любит, этого не любит, советскую власть не любит... ядовитый такой фельетон»

(цитируется по книге Л. Паршина «Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова»)

Ещё Т. Лаппа отзывается о Катаеве и других коллегах Михаила так:

«…помните, я рассказывала, как судок с маслом из академии несла? Вот, я тогда пирожков напекла, а пришел Олеша с Катаевым — все полопали. Я ж не буду прятать. А Олешу я не любила, потому что однажды он нехорошо говорил о ком-то, цинично очень».

«Чаще всего у нас бывал Катаев, Олеша, Стонов».

Валентин Катаев в своей книге «Алмазный мой венец» пишет о Михаиле Булгакове:

«В нем было что-то неуловимо провинциальное. Мы бы, например, не удивились, если бы однажды увидели его в цветном жилете и в ботинках на пуговицах, с прюнелевым верхом. Он любил поучать — в нем было заложено нечто менторское. Создавалось такое впечатление, что лишь одному ему открыты высшие истины не только искусства, но и вообще человеческой жизни. Он принадлежал к тому довольно распространенному типу людей, никогда и ни в чем не сомневающихся, которые живут по незыблемым, раз навсегда установленным правилам. Его моральный кодекс как бы безоговорочно включал в себя все заповеди Ветхого и Нового заветов. Впоследствии оказалось, что все это было лишь защитной маской втайне очень честолюбивого, влюбчивого и легкоранимого художника, в душе которого бушевали незримые страсти. Несмотря на всю свою интеллигентность и громадный талант, который мы угадывали в нем, он был, как я уже говорил, в чем-то немного провинциален. Может быть, и Чехов, приехавший в Москву из Таганрога, мог показаться провинциалом. Впоследствии, когда синеглазый прославился и на некоторое время разбогател, наши предположения насчет его провинциализма подтвердились: он надел галстук бабочкой, цветной жилет, ботинки на пуговицах, с прюнелевым верхом, и даже, что показалось совершенно невероятным, в один прекрасный день вставил в глаз монокль, развелся со старой женой, изменил круг знакомых и женился на некой Белосельской-Белозерской, прозванной ядовитыми авторами “Двенадцати стульев” “княгиней Белорусско-Балтийской”».

Где-то (сейчас не вспомню, где) Валентин Катаев написал, что они с Булгаковым несколько раз покупали продукты на те деньги, которые выиграли в рулетку. Но Т. Лаппа утверждает, что такого не было.

В общем, они были знакомы — Катаев и Булгаков, дружили, соперничали и чуть не стали родственниками. И эта фраза: «Валентин Петрович исправляет», — по-моему, ядовитая шуточка Булгакова. Всем хорошо известно, как рождался, например, бессмертый роман И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадацать стульев». Именно В. Катаев подсказал авторам сюжет книги об Остапе Бендере…

Снова дадим слово Валентину Петровичу («Алмазный мой венец»):

«…увлекаясь гоголевским Чичиковым, я считал, что сила "Мертвых душ" заключается в том, что Гоголю удалось найти движущегося героя. В силу своей страсти к обогащению Чичиков принужден все время быть в движении — покупать у разных людей мертвые души.

Именно это позволило автору создать целую галерею человеческих типов и характеров, что составляет содержание его разоблачительной поэмы.

Поиски бриллиантов, спрятанных в одном из двенадцати стульев, разбросанных революцией по стране, давало, по моим соображениям, возможность нарисовать сатирическую галерею современных типов времен нэпа.

Все это я изложил моему другу и моему брату, которых решил превратить по примеру Дюма-пера в своих литературных негров: я предлагаю тему, пружину, они эту тему разрабатывают, облекают в плоть и кровь сатирического романа. Я прохожусь по их писанию рукой мастера. И получается забавный плутовской роман, в отличие от Дюма-пера выходящий под нашими тремя именами. А гонорар делится поровну».

Михаил Булгаков. Художник А. Иткин

Катаев, видимо, посмеивается над самим собой: «А я потом пройдусь рукой мастера…». Вот и Булгаков в своей повести тоже иронизирует: «Валентин Петрович исправит»…

И ещё: заметно, что «Роковые яйца» написаны врачом.

«– Я бы хотел что-нибудь узнать насчет куриных болезней, – тихонечко шепнул Альфред.

– Гм, не специалист я… вы Португалова спросите… А впрочем… Ну, ленточные глисты, сосальщики, чесоточный клещ, железница, птичий клещ, куриная вошь или пухоед, блохи, куриная холера, крупозно-дифтерийное воспаление слизистых оболочек… Пневмокониоз, туберкулез, куриные парши… мало ли, что может быть… (искры прыгали в глазах Персикова)… отравление, например, бешеницей, опухоли, английская болезнь, желтуха, ревматизм, грибок Ахорион Шенляйни… очень интересная болезнь: при заболевании на гребне образуются маленькие пятна, похожие на плесень…»

Ну разве не смешно? «Очень интересная болезнь»… Как после этого не заглянуть в справочники и энциклопедии?

АХОРИОН (греч. achör перхоть, струпья) — родовое название дерматомицетов, возбудителей фавуса человека и животных в классификации Сабуро (R.A.J. Sabouraud, 1910). Род Ахорион (по Сабуро) объединял ботанически различные виды паразитических грибков по общему свойству образовывать на коже специфические сухие блюдцеобразные желтые корочки, пронизанные волосом (скутулы). В современных классификациях, основанных на ботанических признаках культур грибков, род Ахорион отсутствует. Входившие в этот род виды A. schoenleinii, A. gallinae, A. quinckeanum отнесены к роду Trichophyton Malmsten, 1845; A. gypseum — к роду Microsporum Gruby, 1843. Однако в практике медицины и ветеринарии сохраняется термин «ахорион Шенлейна» как название возбудителя фавуса.

Ахорион Шенлейна — возбудитель парши,— при посеве на питательную среду Сабуро дает рост на 4–5-й день. Вначале образуются серовато-желтые комочки, которые позднее разрастаются в виде высоких, морщинистых, серовато-желтых или восковидных, похожих на сморчок, колоний, окруженных иногда белым мучнистым ободком. Иногда культуры прорастают в толщу питательной среды. При микроскопическом исследовании препарата, приготовленного из молодых колоний ахориона, наблюдают тонкий, длинный мицелий, который с возрастом колонии утолщается. Нити мицелия состоят из длинных сегментов и заканчиваются хламидоспорами. Встречаются «гребешковые органы», «канделябры», «рога оленя».

Название возбудителю дал немецкий гистолог и невропатолог Роберт Ремак (Remak Robert, 1815–1865) в честь немецкого терапевта Иоганна Лукаса Шёнлейна (Schonlein Johann Lukas, 1793–1864).Обозначает хроническое грибковое заболевание кожи, вызываемое Trichophyton schoenleinii. В настоящее время используется термин «фавус».

Иоганн Лукас Шёнлейн — немецкий врач. Преподавал в университетах Вюрцбурга, Цюриха (1833–1840), Берлина (1840–1859). Был врачом Фридриха Вильгельма IV. Первый немецкий профессор, который вёл лекции на немецком языке вместо латинского. В 1837 году описал геморрагический васкулит (болезнь Шенлейна—Геноха). Открыл и описал паразитический грибок ахорион (лат. Achorion schonleinii), являющийся возбудителем фавуса.

Фавус (парша) (лат. favus — со́ты, по форме корки в виде пчелиных сот) — собирательное название микозов человека (грибковых заболеваний кожи, волос и ногтей), при которых на коже обычно возникает твёрдая корка. Парша поражает в основном волосистую часть головы, хотя может встречаться на любых участках кожи и даже на слизистых оболочках.

И правда, «очень интересная болезнь»…

Надо перечитывать классику!

Иллюстрации Анатолия Иткина