Кукольное движение крохотных ручек, глубокий вздох — и новорожденный закричал. Акушерка Самсоновна — мясистые руки, рыхлое тело, густой пух над верхней губой, сеточка морщин возле глаз — улыбнулась и сказала:

— Мальчишечка. Крупненький...

— Предполагался вес четыре-триста, — согласился доктор Книжкин. — Пересекайте пуповину. С последом не торопитесь.

И в ординаторскую пошел.

— Сами с усами, — усмехнулась Самсоновна и, отделив от матери, отнесла ребенка в детскую палату.

Книжкин включил телевизор и налил себе чаю. «Ну, вот и славно. Даст Бог, сегодня больше не будет родов. Может, удастся выспаться…». Обычные мысли дежурного врача.

Через пять минут в ординаторскую вкатилась изумленная Самсоновна.

— Что-то не пойму ничего, Николай Федорович, — сказала акушерка. — Ребенок весит тринадцать кило!

— Чепуха! — отмахнулся Книжкин. — Это весы барахлят. Ни одна женщина не способна родить такого гиганта.

— Оно-то понятно, только весы сегодня взвешивали исправно. Они в работе-то дня три, не больше. Новые совсем. А ну как мальчонка и впрямь такой...

— Слушайте, не морочьте мне голову, — рассердился доктор. — Я же только что видел его: килограмма на четыре, не больше.

— Это верно, только прошло уже шесть минут...

Под хмурым взглядом Книжкина акушерка осеклась и вышла из ординаторской. «Совсем, должно быть, очумела, — подумала про себя Самсоновна. — Это с устатку, видать».

Новорожденный лежал на пеленальном столике и внимательно смотрел на акушерку. Самсоновна почувствовала, как морозец пробежал у нее по спине, и замедлила шаг.

— Нельзя ли уже накрыть меня чем-нибудь? — поинтересовался младенец. — Все-таки прохладно, знаете ли. И потом, неловко всё же, должны же вы понимать...

— То есть как? — совсем растерялась акушерка.

— Да так! Тут у вас и простудиться недолго.

Самсоновне показалось, что пол медленно уплывает у нее из-под ног.

— Что ты себе позволяешь? — воскликнула она, пытаясь сосредоточиться. — Молчи! То есть это... кричи...

— А я что? Я ничего, — пожал плечами новорожденный и сел. — Я, матушка, вот чего...  Где тут у вас, извиняюсь, туалет?

— Какой еще туалет?! — замахала руками акушерка. — Лежи, оглашенный!

— Но мне нужно...

— А пеленки на что? Лежи, говорю.

— Умная, должно быть, женщина, а говорите черт знает что, — возмутился новорожденный. — Не могу же я опускаться до такого скотства!

На секунду замерев, Самсоновна вдруг вскрикнула и побежала к Книжкину.

— Он... он... разговаривает! — задыхаясь, выпалила она в ординаторской. — Буквально, знаете, болтает! Он... это... соображает!

— Вот новости! Кто?

— Ну, этот... мальчонка!

— Какой мальчонка?

— Новорожденный.

Книжкин подошел к Самсоновне и испытующе глянул ей в глаза.

— Слушайте, вы что — больны? Переутомились?

— Да точно говорю!

Доктор в досаде цокнул языком и, слегка отодвинув акушерку в сторону, пошел в детскую. Новорожденный стоял возле электровакуумного аппарата и с интересом рассматривал манометр. Заметив Книжкина, младенец язвительно ухмыльнулся и сказал:

— Ну, наконец-то! Никак сподобились, ваш-родие?

— Чего? — растерялся доктор.

Мальчик кивнул головой на аппарат.

— Здесь давление в паскалях или в атмосферах?

— Вот что, дружок, — решительно сказал дежурный врач. — Здесь роддом, а не передача «Что? Где? Когда?». Так что рекомендую не нарушать установленного режима! Должен предупредить, что подобные фокусы кончаются плохо. Перестань пугать акушерку и немедленно ложись на... мм... пеленальный столик.

— Да кто ее пуга-а-ет? — заносчиво протянул малыш.

— Ложись, говорю!

— Лягай щас же! — взвизгнула Самсоновна, на секунду выглянув из-за спины доктора.

— Но это совсем ни к чему...

— Позволь нам самим судить об этом. Больно умничаешь… э-мм... — Чтобы напустить строгости, Книжкин хотел обратиться к младенцу по фамилии или хотя бы по имени, но не смог: он не знал ни фамилии, ни имени. Все это выглядело как-то глупо: все равно что на улице разговаривать с деревом или со скамейкой. — Советую прекратить дискуссию. Всё!

Доктор повернулся и быстро вышел.

— Он у вас что — психованный? — осведомился новорожденный.

— Тихо ты! — шикнула Самсоновна и испуганно оглянулась.

— Да не бойтесь, ушел ваш начальничек, — ухмыльнулся мальчик.

— Ты, парень, вот что... — помялась акушерка. — Ты все-таки не очень-то...

— Ладно, ладно.

— Звать-то тебя как, аксельрат?

— Честно говоря, не знаю. С матерью не успел еще познакомиться, а она, сами понимаете, обладает определенной прерогативой… Можете звать меня просто: Род Стюарт. Простенько, но со вкусом.

— Ты, малый, должно быть, не в себе.

— А что? Почему это, скажите на милость, кто-то может иметь такое симпатичное имя, а я — нет?

— Но ты же, кажись, русский.

— Как знать, как знать... Еще Боратынский некогда заметил: «Не властны мы в самих себе...»

Н. Валерианов. Плакат 1957 года

Самсоновна внимательно посмотрела на мальчика.

— Однако чудной ты какой-то, Родик. И вообще... Откровенно скажу: такого быть не может! Сел, встал, заговорил — в возрасте десяти минут от роду.

— Ничего тут странного нет. Я делаю то, к чему чувствую внутреннюю потребность. Такой уж уродился.

— А ведь я мамаше твоей говорила: не перенашивай, иди в роддом, там сделают всё, как надо, — проворчала акушерка. — А она заладила, как попугай: «Еще не срок, еще не срок...» Вот и дождалась. Как теперь покажешь ей тебя? Еще, чего доброго, молоко у ней перегорит со страху...

— Кризис экономики порождает недоверие к государственной медицине, — согласился мальчик.

— Интересный ты малый, — задумчиво произнесла Самсоновна.

— Еще бы! — оживился новорожденный. — У меня впереди вся жизнь. Мужчина интересен своим будущим.

— «Мужчина»… — усмехнулась акушерка. — А женщина? — вдруг заинтересовалась она.

— А женщина — прошлым.

— Ты лучше скажи: что мне теперь с тобой делать, умник?

— Это уж вы сами решайте. Только поскорее. Жизнь, знаете ли, коротка… хочется многое успеть.

— Понукать всегда легко! — рассердилась вдруг акушерка. — А вот, к примеру, доктор наш дежурный, кажется, так и не понял ничего. Теперь всё самой, всё самой...

— Никогда не берите на себя необдуманную инициативу, — посоветовал Род Стюарт. — У вас есть заведующий отделением.

Самсоновна радостно хлопнула себя ладонью по лбу.

— И то верно. Позвоню-ка ему, хотя вроде бы не положено: поздно уже, ночь скоро... Да делать нечего. Коль уж доктор Книжкин о больничном режиме заговорил, его теперь с этой дорожки до утра не свернешь.

Она несмело набрала телефонный номер и, озираясь, сказала:

— Я сильно извиняюсь, Валентин Семеныч, но тут такое дело...

— Кто это? Алевтина Самсоновна, ты, что ль? — удивился заведующий.

— Да, да, — заторопилась акушерка. — Вот Николай Федорович не поверил, а, стало быть, и не делает ничего, а я так скажу: это чистая правда, и нужно торопиться, а то он тут скоро весь роддом взбаламутит.

— Кто взбаламутит? Книжкин?

— Да нет, Книжкин уже спит, поди.

— А кто же?

— Да парнишка тут один, Род Стюарт.

— Тяжелый? — забеспокоился Валентин Семеныч. — Его по дежурству передавали?

— Нет, не успели еще. Дело в том, что у него мозги, видать, не такие, как у всех. Уж больно странный мальчонка.

— А я тут при чем? Пригласите педиатра, новорожденные — это его забота. Гм... мозги... Травматик, что ль?

— Не похоже, — устало произнесла акушерка.

— Ну, тогда ничего, — успокоился заведующий. — Ничего страшного.

— Что же мне с ним делать? — взмолилась Самсоновна. — Не могу же я брать на себя... это... необдуманную инициативу.

— Ты только не паникуй, Самсоновна, — сказал Валентин Семеныч. — Времена теперь другие, пора учиться принимать самостоятельные решения. И помни: никаких поблажек. Будь хозяйкой. А то они совсем распетушились, свободу почуяли. А культуре так и не научились. Поняла?

— Поняла, — пролепетала акушерка, хотя абсолютно ничего не поняла.

— Ну, вот и хорошо, — подвел итог заведующий. — Действуй.

И положил трубку.

Алевтина Самсоновна услышала короткие гудки отбоя и медленно опустила трубку на рычаг. «Впереди целая ночь, — подумала акушерка. — Что же делать?»

Новорожденный потянул Самсоновну за рукав халата.

— Милая женщина, картошечки бы жареной...

— Где ж я тебе ее возьму сейчас? — всплеснула руками акушерка. — Мамку сосать надоть, а не картошечку кушать.

— Какой анахронизм! — возмутился мальчик. — Простите, но у вас такое примитивное мышление...

— Много себе позволяешь, малец! — вспылила Самсоновна. — У меня и без тебя голова пухнет.

— Перед вами личность, индивидуум, незаурядное явление, а вы — «мамку сосать», — брезгливо процедил Род Стюарт и сплюнул на пол. — Скучно, девушки, весною жить одной. Нет ли у вас хоть велосипеда какого завалящего или книжки поинтереснее — Камю, допустим, или хотя бы Гессе?

— Все, конец моему терпению! — окончательно разозлилась акушерка, которую плевок новорожденного совсем доконал. — Пошли!

Она схватила Рода за руку и повела по коридору.

— Куда вы меня тащите? — забеспокоился малыш. — Это насилие! Я буду жаловаться в ЮНИСЕФ! Как вам не стыдно!

— Твое место в детской! — злорадно сказала акушерка. — Вот и будь любезен. Нечего по коридорам шляться.

— Но ведь это глупо, — попробовал возразить мальчик. — Мое развитие позволяет...

— Тебе всего час от роду, — перебила его Самсоновна. — А потому лягай в кроватку и соси рожок с глюкозкой.

— Бред! Бред сивой кобылы! — вскричал новорожденный.

— Что? — насторожилась акушерка. — Кто тут «сивая кобыла»? Я?

— Да нет, — попробовал загладить ситуацию Род. — Это всего лишь идиоматическое выражение.

— Что бы там ни было, а выражаться, тем более так... гм... идиотически, в приличном заведении я не позволю. Мне заведующим нашим, Валентином Семенычем, власть дадена, так что изволь подчиниться.

Род Стюарт вздохнул.

— Темная вы женщина...

— Лягай, лягай. Ишь, почуял свободу, ирод, распетушился. А культуре, между прочим, так и не научился.

— Когда ж я успел бы? — иронично усмехнулся новорожденный. — Мне ведь только час от роду...

Он еще раз вздохнул и лег на пеленальный столик.

— «Пьета», не иначе, — съязвил новорожденный, — кисти Боттичелли.

— Чего?

— Ничего. Вам не понять.

Самсоновна тщательно спеленала малыша, потом сделала шаг назад, прищурившись, полюбовалась своей работой и удовлетворенно сказала:

— Ну, вот так-то будет лучше.

— Хоть радио включите, — сделал последнюю попытку Род. — Нельзя же лежать просто так, чурбан чурбаном, и пялиться в потолок.

— Лежи, лежи... Вундюркинд!

Самсоновна вышла из детской и отправилась на пост. Делов еще по горло, а тут возись с этим Стюартом, будь он неладен. Умник чертов!

Отчаянный детский рев отвлек акушерку от раздумий. Так кричать мог только Род, больше некому: уж больно басовит. Самсоновна вбежала в детскую.

— Ну, что еще? Почему скандалишь?

— Где мое молоко? — сварливо поинтересовался младенец. — Отдайте мою соску! Я хочу быть как все! Где моя мама-а-а?!

— Капризничать вздумал? Беспорядки нарушать? — с угрозой произнесла акушерка. — А ну прекрати митинговщину щас же!

Новорожденному следовало бы, конечно, нашлепать, чтоб впредь неповадно было, но… акушерке вдруг стало жалко его: мальчишка все-таки, несмышленыш...

— Ладно, ладно, не ори, Родик. Будет тебе белка, будет и свисток.

— «Свисток», — проворчал младенец и повернулся на бок.

Лишь к утру успокоился мальчонка, уснул. Самсоновна медленно опустилась на табурет возле кроватки и внимательно посмотрела на Рода. А всё же славный мальчуган. Жаль только, умничает много. Ну, ничего, оботрется. Не таких обламывали... Эх, устала!

...На следующий день делал обход сам заведующий.

— Вот он, — сказала Самсоновна, приблизившись к кроватке Рода Стюарта. — Родился вчера вечером, в восемь-сорок. Закричал сразу, крик громкий. Грудь еще не брал. Рост... сначала был пятьдесят один сантиметр, а вес — четыре-сто, а потом...

— Знаю, знаю, наслышан уже о ваших чудесах. Вот сейчас и посмотрим.

Валентин Семеныч подошел к кроватке с новорожденным Стюартом, заглянул ему в лицо, добродушно усмехнулся и сказал:

— Ну, что, вундеркинд? Чем нас еще поразишь?

Малыш посмотрел на заведующего пустыми бессмысленными глазами и, как и полагается новорожденным, громко заплакал.

Рисунок Михаила Новикова