Эразм Роттердамский в своем трактате «Похвальное слово Глупости» написал о том, что дал одному мужчине совет «сочетаться браком с женщиной, скотинкой непонятливой и глупой, но зато забавной и милой, дабы она своей бестолковостью приправила и подсластила тоскливую важность мужского ума». Наверно, кого-то это возмущает, а меня — так приводит в весёлое изумление. Как сформулировано! «Тоскливая важность мужского ума»…

 

Об этом и поговорим: об изощренности иных мужских умов. Кто знает, о чем эти умы думают на самом деле, — но как, черти, формулируют!

 

Тот же Эразм: «Блаженны государства, в которых философы повелевают либо властители философствуют».

 

 

Эразм Роттердамский за конторкой (Ганс Гольбейн Младший, 1523, Лувр, Париж)

 

 

Эразм Роттердамский придумал беспроигрышный ход: дескать, это не он высказывается, а некая Глупость, а с неё что взять?

 

И вот Глупость якобы высказывается о врачах: «Голодают богословы, мерзнут физики, терпят посмеяние астрологи, живут в пренебрежении диалектики. Только муж врачеватель чтится за многих, по слову Гомерову. Но и среди врачей — кто невежественнее, нахальнее, самонадеяннее остальных, тому и цена выше даже у венчанных государей. Да и сама медицина в том виде, в каком многие ею теперь занимаются, не что иное, как искусство морочить людей, совершенно так же, как риторика» (Эразм Роттердамский «Похвальное слово Глупости», глава XXXIII). Это написано в 1509 году!

 

Как жалко, что у нас редко издают книги французских моралистов. Ларошфуко, Монтескье, Ривароль, Вовенарг, Лабрюйер… Мне недавно попала в руки книга Себастьена-Рока Никола де Шамфора (1740-1794) «Максимы и мысли. Характеры и анекдоты» (издана в СССР в 1966 г.).

Здесь я выписал лишь те афоризмы и анекдоты Шамфора, которые касаются медицины и врачей (XVIII век).

 

 

Шамфор 

 

 

 

Философия, равно как и медицина, частенько пичкает нас дрянными снадобьями, реже — хорошими и почти никогда не предлагает по-настоящему полезных лекарств.

 

Жизнь — это болезнь, которую каждые шестнадцать часов облегчают сном, но он — мера временная, настоящее же лекарство одно — смерть.

 

Законодателям надлежит уподобиться искусному врачу: пользуя истощенного больного, такой врач дает ему сперва лекарства, чтобы лучше варил желудок, а потом уже укрепляющий бульон.

 

Некий врач предложил г-ну де* сделать ему фонтанель <вскрыть гнойную рану>, но тот не согласился. Прошло несколько месяцев, и больной поправился. Врач встретил его и, видя, что он в добром здравии, спросил, какое лекарство он принимал. «Никакого, — ответил де *. — Просто я все лето ел за двоих, завел себе любовницу и воспрянул духом. Но подходит зима, и я боюсь, как бы у меня снова не загноились глаза. Как вы считаете, не прибегнуть ли мне к фонтанели?». — «Нет, — с важным видом возразил врач. — У вас есть любовница, этого довольно. Конечно, было бы разумнее бросить ее и сделать себе фонтанель, но вы, вероятно, обойдетесь и одной вашей пиявкой».

 

«Мои взгляды и принципы хороши отнюдь не для всех. Они — вроде порошков Айо <врач, стяжавший в XVIII в. известность своими слабительными порошками, которые он объявил универсальным лекарством> и кое-каких других лекарств, приносящих только вред тем, кто слаб здоровьем, но очень полезных людям крепкого сложения», — сказал однажды М*, чтобы избежать знакомства с де Ж*, молодым придворным, с которым его хотели свести.

 

Мысль всегда утешает и от всего целит. Если порой она причиняет вам боль, требуйте у нее лекарство от этой боли, и она даст вам его.

 

Хотите узнать, до какой степени искажает природу человека положение, занимаемое им в обществе? Понаблюдайте за людьми после того, как они уже много лет пользовались этим положением, то есть в старости. Хорошенько вглядитесь в старого царедворца, судью, чиновника, лекаря и т. д.

 

Наш разум приносит нам подчас не меньше горя, чем наши страсти; в таких случаях о человеке можно сказать: «Вот больной, отравленный своим врачом».

 

Как обыкновенные люди, так и врачи не умеют заглянуть внутрь нашего тела и распознать его недуги. И те, и другие незрячи, но врачи — это слепцы из богадельни «Трехсот» <приют для слепых в Париже, основанный в 1260 г.; обитатели его в старину промышляли попрошайничеством>: они лучше знают город и увереннее пробираются по его улицам.

 

При дворе всяк придворный: и принц крови, и дежурный капеллан, и очередной врач <некоторым из лейб-медиков французских королей полагалось меняться через каждые три месяца>, и аптекарь.

 

Во время последней болезни Людовика XV, которая вскоре привела к смертельному исходу, Лорри <известный врач> вместе с Борде <тоже известный тогда врач> вызванный к умирающему, употребил в своем врачебном предписании слово «надлежит». Король, уязвленный этим выражением, долго повторял угасающим голосом: «Надлежит! Мне надлежит!».

 

Г-н Лорри, врач, рассказывал, что однажды его вызвала к себе прихворнувшая г-жа де Сюлли и рассказала ему о дерзкой выходке Борде. Тот якобы объявил ей: «Вы здоровы, но вам нужен мужчина — и он перед вами» — и тут же предстал ей в не слишком пристойном виде. Лорри постарался оправдать собрата и наговорил г-же де Сюлли множество почтительных комплиментов. «Дальнейшее мне неизвестно, — добавлял он. — Знаю только, что она пригласила меня еще раз, а потом вновь прибегла к услугам Борде».

 

Г-н Пуассонье, врач по профессии, вернувшись из России <хирург, в 1758–1761 гг. жил в России, лечил императрицу Елизавету, которая произвела его в генерал-лейтенанты>, отправился в Ферне <поместье Вольтера недалеко от швейцарской границы> и стал упрекать Вольтера за преувеличенные похвалы этой стране. Спорить Вольтеру не захотелось, и он с наивным видом ответил: «Что поделаешь, друг мой! Я — человек зябкий, а русские дарят мне такие превосходные шубы».

 

Как известно, король прусский позволял кое-кому из приближенных быть с ним на короткой ноге. Особенно злоупотреблял этим генерал Квинт Ицилий <прозвище Карла-Теофиля Гишара, офицера прусской службы и приближенного Фридриха II>. Накануне битвы при Россбахе <деревня в Саксонии> король заметил ему, что в случае поражения уедет в Венецию и сделается врачом. «Вот прирожденный человекоубийца!», — отозвался Квинт Ицилий.

 

Г-на де* упрекали в том, что он из породы врачей, которые все видят в черном свете. «А это потому, — объяснил он, — что я наблюдал, как один за другим умерли больные того врача, который все видел в розовом свете. Если умрут и мои больные, то, по крайней мере, меня никто не посчитает болваном».

 

При дворе плелись интриги, которые имели целью срочно женить Людовика XV, чахнувшего от рукоблудия. Правда, кардинал де Флери уже склонялся к тому, чтобы остановить свой выбор на дочери польского короля, но дело не терпело отлагательства, и каждый пытался на свой страх и риск женить короля как можно скорее. Царедворцы, желавшие устранить мадмуазель де Бомон ле Тур <сестра принца де Конде, который пытался выдать ее замуж за Людовика XV>, подговорили врачей объявить, что королю нужна зрелая женщина — без этого он не избавится от вредных последствий своего порока и детей у него не будет. Пока велись эти закулисные переговоры, все державы пребывали в волнении и в Европе вряд ли осталась хоть одна принцесса, от которой кардинал не получил бы подношений. Будущей королеве послали даже на подпись нечто вроде договора. Она обязывалась не говорить с королем о государственных делах и т. д.

 

«Я так ненавижу всякий деспотизм, — сказал как-то М*, — что слово “предписание” противно мне даже в устах врача».

 

Кто-то попенял Делону <последователь австрийского врача Ф.-А. Месмера, создателя учения о «животном магнетизме» (месмеризм)>, врачу-месмеристу: «Вот вы обещали исцелить г-на Б*, а он умер».—«Вы куда-то уезжали, — ответил врач, — и не были свидетелем того, как удачно шло лечение: г-н Б* умер, совершенно исцеленный».

 

Некий сельский врач пошел в соседнюю деревню навестить больного. Он взял с собой ружье, чтобы скоротать время и поохотиться в пути. Крестьянин, попавшийся ему по дороге, спросил у него, куда он идет с ружьем. «К больному». — «Боитесь, что без ружья вам его не прикончить?».

 

У врача Бувара был на лице шрам в форме буквы «С», который сильно обезображивал его. Дидро любил повторять, что Бувар обязан этим уродством своей неловкости: взявшись за косу Смерти, он стукнулся о косовище.

 

Страх перед запущенной простудой — такая же золотая жила для врача, как страх перед чистилищем — для священника.

 

«Платят, не скупясь, только наследники», — говаривал некий врач.