«В Обухов? Сделайте одолжение. Очень хорошо известен нам этот переулок. Сюда? С удово… Э, нет, позвольте. Нет. Тут швейцар. А уж хуже этого ничего на свете нет. Во много раз опаснее дворника. Совершенно ненавистная порода. Гаже котов. Живодёр в позументе».

 

Размышления бездомного пса... Это цитата из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова. «Важный пёсий благотворитель», важный господин Филипп Филиппыч приглашает бездомную собаку в гости.

 

«По всей Пречистенке сняли фонари. Бок болел нестерпимо, но Шарик временами забывал о нём, поглощённый одной мыслью — как бы не утерять в сутолоке чудесного видения в шубе и чем-нибудь выразить ему любовь и преданность. И раз семь на протяжении Пречистенки до Обухова переулка он её выразил. Поцеловал в ботик у Мёртвого переулка, расчищая дорогу…»

 

Дошли сначала до Мёртвого переулка — значит, шли по Пречистенке от центра к Зубовской площади (Мёртвый переулок — старое название Пречистенского переулка.) Я даже уверен, что они — пёс и важный господин Филипп Филиппович — идут по той стороне, где стояли Пречистенская полицейская часть и Московское пожарное депо (ул. Пречистенка, 22). В этом доме и сегодня расположились серьезные организации: Главное управление МЧС России, Главное управление по делам гражданской обороны, Управление государственного пожарного надзора… Вот только пожарной каланчи уже нет: снесли давно.

 

«Какой-то сволочной, под сибирского деланный кот-бродяга вынырнул из-за водосточной трубы и, несмотря на вьюгу, учуял краковскую. Шарик света не взвидел при мысли, что богатый чудак, подбирающий раненых псов в подворотне, чего доброго и этого вора прихватит с собой, и придётся делиться моссельпромовским изделием <краковской колбасой. — А.П.>. Поэтому на кота он так лязгнул зубами, что тот с шипением, похожим на шипение дырявого шланга, забрался по трубе до второго этажа. — Ф-р-р-р… га…у! Вон! Не напасёшься моссельпрома на всякую рвань, шляющуюся по Пречистенке».

 

Я вот тоже люблю шляться по Пречистенке: здесь в моём воображении оживают тени прошлого…

 

Вот и Обухов (сегодня это Чистый переулок) — поворот с Пречистенки направо. Филипп Филиппович и пёс входят в первый же дом на углу. «На мраморной площадке повеяло теплом от труб, ещё раз повернули и вот — бельэтаж». Что такое бельэтаж? Мы все сегодня не вылезаем из библиотеки (из Интернета), нетрудно найти справку в сей же час: «Бельэтаж — второй снизу, после цокольного, этаж здания, на котором расположены парадные залы и комнаты. На фасаде, как правило, выделяется высотой, размерами окон, декоративным оформлением. На бельэтаж может вести парадная лестница, расположенная в интерьере или снаружи здания». Неплохо живёт Филипп Филиппович. Очень даже солидный домишко. Но…

 

«— Это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина? <Саблин — по определению Преображенского, «буржуй». — А.П.>

— Нас, — ответил Швондер.

— Боже, пропал калабуховский дом! — в отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками.

— Что вы, профессор, смеётесь?»

 

"Дом профессора Ф.Ф. Преображенского". Угол Пречистенки и Чистого переулка 24/1  /Мы стоим на Пречистенке, а от нас уходит вперёд Чистый переулок/

 

«Калабуховский дом»? Михаил Булгаков, как обычно, «шифруется», меняет фамилии, имена, названия улиц... Имеется в виду не Калабухин какой-то, а Кулагин Семён Фёдорович (1867–1953), реставратор, архитектор. «Кулагинский» дом, куда Филипп Филиппыч привел пса, был построен в 1904 году. До революции здесь, в этом доме, жил дядя Михаила Булгакова, врач-гинеколог Николай Михайлович Покровский, который и послужил писателю прототипом профессора Ф.Ф. Преображенского. Это тот дом, откуда весной 1917 года исчезли… калоши! (Почему весной, а не осенью? После «февральской революции»? Уже тогда?.. Булгаков не хочет намекать на Октябрь? — А.П.). Возмущенный монолог профессора Преображенского весьма показателен (а мы ведь всё равно уже вошли в этот дом и можем подслушать):

 

«С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в течение этого времени до марта 1917 года не было ни одного случая — подчёркиваю красным карандашом: ни одного — чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. Заметьте, здесь 12 квартир, у меня приём. В марте 17-го года в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, 3 палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила своё существование. Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция — не нужно топить. Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор ещё запирать под замок? И ещё приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил? Почему убрали ковёр с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через чёрный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?»

 

И дальше:

 

«На какого чёрта убрали цветы с площадок? Почему электричество, которое, дай бог памяти, тухло в течение 20-ти лет два раза, в теперешнее время аккуратно гаснет раз в месяц?»

 

Вот они, детали «прежнего быта», щедро разбросанные рукой мастера по тексту: мраморная лестница, ковёр на парадной лестнице, калошная стойка, цветы (в горшках, вероятно) в подъезде, самовар у швейцара… Булгаков совершенно ясно видит этот дом изнутри — так же, как мы ясно видим его сегодня снаружи (дом-то стоит по-прежнему!). Михаил Афанасьевич бывал в этом доме (угол Пречистенки и Чистого переулка, 24/1)? Конечно! Ведь здесь жил его дядя, гинеколог Николай Михайлович Покровский (а в повести «Собачье сердце» — это профессор Филипп Филиппович Преображенский).

Но прежде чем продолжать, полюбуемся ещё немного квартирой доктора («похабная квартирка, но до чего хорошо!» — очень скоро скажет приблудный пёс Шарик) и присмотримся к некоторым обитателям этого дома.

 

«Неизвестный господин, притащивший пса к дверям своей роскошной квартиры, помещавшейся в бельэтаже, позвонил, а пёс тотчас поднял глаза на большую, чёрную с золотыми буквами карточку, висящую сбоку широкой, застеклённой волнистым и розовым стеклом двери».

 

«Дверь совершенно бесшумно распахнулась, и молодая красивая женщина в белом фартучке и кружевной наколке предстала перед псом и его господином».

 

(Это Зинаида Прокофьевна Бунина — «социал-прислужница» профессора Преображенского, а попросту говоря — помощница доктора, который работает на дому.)

 

«Великое множество предметов нагромождало богатую переднюю. Тут же запомнилось зеркало до самого пола, немедленно отразившее второго истасканного и рваного Шарика, страшные оленьи рога в высоте, бесчисленные шубы и галоши и опаловый тюльпан с электричеством под потолком».

 

Опаловый тюльпан под потолком… Видимо, люстра?

 

«По снятии шубы он оказался в чёрном костюме английского сукна, и на животе у него радостно и неярко сверкала золотая цепь».

 

«Они вдвоём попали в узкий тускло освещённый коридор, одну лакированную дверь миновали…»

 

(Интересно вчитываться в детали, когда точно знаешь, где это на карте Москвы.)

А вот кабинет профессора:

 

«…он весь полыхал светом: горело под лепным потолком, горело на столе, горело на стене, в стёклах шкафов. Свет заливал целую бездну предметов, из которых самым занятным оказалась громадная сова, сидящая на стене на суку».

 

«– Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, — перебил его наставительно Филипп Филиппович, — во-первых, вы простудитесь, а, во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские».

 

Богатый барин Филипп Филиппович…

 

«– Я один живу и работаю в семи комнатах, и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку. <…> У меня приёмная — заметьте — она же библиотека, столовая, мой кабинет — 3. Смотровая — 4. Операционная — 5. Моя спальня — 6 и комната прислуги — 7».

 

Вот как должен жить преуспевающий доктор в Москве!

Гордость человека, который делает дело и получает за это достойное вознаграждение:

 

«Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть. Но я не Айседора Дункан!..»

 

Дескать, что нам ваш пошлый шоубиз?!

 

Догадываюсь, что я уже утомил своего читателя цитатами, но, многажды извинившись, приведу ещё несколько. Потому что мы дошли до моей любимой 3-й главы этой повести: Филипп Филиппович обедает!

 

«На разрисованных райскими цветами тарелках с чёрной широкой каймой лежала тонкими ломтиками нарезанная сёмга, маринованные угри. На тяжёлой доске кусок сыра со слезой, и в серебряной кадушке, обложенной снегом, — икра. Меж тарелками несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками. Все эти предметы помещались на маленьком мраморном столике, уютно присоединившемся к громадному резного дуба буфету, изрыгающему пучки стеклянного и серебряного света. Посреди комнаты — тяжёлый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки, свёрнутые в виде папских тиар, и три тёмных бутылки».

 

Я перечитываю это регулярно.

Вот Зина вносит в столовую блюдо… Булгаков пишет:

 

«Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало. Запах от блюда шёл такой, что рот пса немедленно наполнился жидкой слюной. «Сады Семирамиды»! — подумал он и застучал по паркету хвостом, как палкой».

 

Сёмга, угри, разноцветная водка, салфетки, в блюде что-то «ворчит», хозяин «подцепил на лапчатую серебряную вилку что-то похожее на маленький тёмный хлебик»… Доктор сел перекусить… Дал откушать и псу со своей вилки, а потом «вилку с грохотом свалил в полоскательницу»… Полоскательницу!

А как вам это: «…холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими»? Это надо написать где-нибудь на стене в… ну, где вы обычно принимаете пищу, господа?

 

Но вернемся из сказки в будни. Когда же Булгаков бывал в этом доме? Обратимся к книге Л. Паршина «Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова» (М.: Книжная палата, 1991). В главе «Город Мастера» написано: «…начало Чистого, дом 1. Здесь в квартире 12 жил дядя Михаила Афанасьевича, Николай Михайлович Покровский. Даже два дяди, еще Михаил Михайлович Покровский, тот, правда, не постоянно. Оба врачи, первый — гинеколог, второй — терапевт. Булгаков с женой Татьяной Николаевной бывали тут тысячу раз как до переезда в Москву, так и после. Прекрасная квартира в бывшем владении классного художника архитектуры Калугина. Я бы даже сказал, шикарная квартира. Шесть комнат, вся белая смотровая, изысканная мебель...»

 

 

Чистый переулок, 6. Доходный дом А. фон Мекк

 

Квартира-то шикарная, да подъезд уж очень обшарпан… Дотянулись-таки до дома лапы циничного болтуна Швондера… Помня о том, что М. Булгаков писал свою повесть в 1920-х годах, Леонид Паршин цитирует документ №2761 Отдела Благоустройства МКХУ от 16 сентября 1922 году:

 

«Во владении № 26 по улице Кропоткина (быв. Пречистенка) от расхищенного дома остались одни части каменных стен, кладка 2-го этажа под образовавшимся пролетом грозит падением и может нанести увечье или смерть случайно зашедшим лицам в это владение и потому должна быть разобрана или приняты меры для поддержания ее, тем более что часть уже обрушилась».

 

Л. Паршин полагает, что Булгаков описывает в повести совсем другой подъезд — с зеркалами, цветами на площадке, с мраморной лестницей… Автор считает, что Михаил Булгаков мог видеть такой подъезд в другом доме Чистого переулка — в доме №6 (метров двести пройти от «дома профессора Преображенского»). Это бывший «доходный дом А.К. фон Мекк». Здание построено в 1913 году, архитектор А. Н. Зелигсон. Построен по заказу Александра фон Мекк, предпринимателя, известного коллекционера и учредителя Русского горного общества. А. фон Мекк был сыном Надежды Филаретовны фон Мекк, покровительницы П.И. Чайковского.

 

Л. Паршин пишет:

 

«Поднимаюсь, как указывает текст “Собачьего сердца”, в бельэтаж, поворачиваю... Дверь. На ней номер 22 и табличка: “Яков Ефимович Шапиро”. За ней — тайна. Звоню.

— Здравствуйте, «Собачье сердце» читали?

— А как же! Заходите!

— Тут, понимаете, такая история...

— Все правильно, Булгаков здесь бывал... Опять везение? Или что-то еще?

Яков Ефимович был известным врачом-дантистом, рассказывает хозяйка квартиры, врач-хирург Рина Марковна Брейтман. Он выполнял весьма ответственную работу (имеется в виду Кремль). Дома у него лечились многие знаменитости: Горький, Бабель, Марецкая... Лечился здесь и Михаил Афанасьевич».

 

Врач-гинеколог Николай Михайлович Покровский, дядя М. Булгакова

 

Московские врачи Николай Михайлович Покровский (гинеколог) и Михаил Михайлович Покровский (терапевт) часто приезжали к сестре Варваре в Киев (к матери М. Булгакова). Очень любили сестру и её детей. Своих детей у обоих докторов не было. Первая жена Булгакова Татьяна Лаппа вспоминает: «Он <Михаил Булгаков> как раз кончил гимназию, и дядя Коля подарил ему 25 рублей».  Это были как раз те дни, когда Татьяну (Тасю) родственники вдруг не отпустили к Михаилу из Саратова в Киев, и тогда из Киева прилетела телеграмма (!): «Михаил стреляется…» Телеграмму отправил друг Булгакова, Александр Гдешинский. Гимназисты, как всегда, были  чересчур эмоциональны…

 

Татьяна Николаевна Лаппа (Кисельгоф), первая жена Булгакова, прожила до 1982 года, и Л. Паршину удалось взять у нее в Туапсе подробное интервью. Т. Лаппа-Кисельгоф вспоминает сентябрь 1916 (Булгаков — уже дипломированный врач): «…его вызвали в Москву за новым назначением, и мы туда поехали». (Между прочим, другие источники утверждают, что Булгаков впервые попал в Москву в декабре 1917-го…)

 

Т. Лаппа вспоминает: «Ой, тогда Москва такая деревня была! В театр мы там сходили, в Малый... Тогда в Москве всё время дожди шли. Кажется, в “Праге” ещё были…» Остановились у «дяди Коли» (Покровского).

 

«…мы там <в Москве> очень мало пробыли. День или два. У дядьки жили в Обуховом переулке. Михаил получил назначение ехать врачом в земство, и мы поехали в Смоленск. Там ночь переночевали, а потом в Сычевку. Там ему в Управу нужно было земскую, к начальнику. Очень интересный мужчина такой был. И оттуда уже мы поехали в Никольское».

 

А потом Михаил Афанасьевич напишет цикл рассказов «Записки юного врача» (1925). В том числе и рассказ «Морфий»… В смоленской глубинке Булгаков стал наркоманом. Об этом говорить «между прочим» не будем, но снова дадим слово Татьяне Лаппа (ей тоже однажды пришлось попробовать морфий):

 

«А у меня вот от морфия закружилась голова, и куда-то я упала, потом заснула. А проснулась, у меня рвота началась. Так что на меня морфий отвратительно действует. Вот, то же самое, мы кокаин пробовали нюхать... в 1913 году. Я отвратительно себя чувствовала после этого. Не то чтобы возбуждение какое-то, а сонливость. И начиналась рвота. А он — прекрасно. Вот эфир на меня хорошо действовал. Я из Никольского ездила в Москву к дядьке его (у нас должен был быть ребенок, а я не хотела), так он потом: «Ты что, морфинистка?» Я говорю: «Нет, дядя Коля, это в детстве, когда мигрени, я себе эфиром помажу и засыпаю». Он говорит: «Ты так можешь эфироманкой сделаться. Куда же смотрит Михаил?»

 

План квартиры Н.М. Покровского в Чистом (Обуховом) переулке /Из книги Л. Паршина/

 

Фрагмент интервью Л. Паршина, взятого у Татьяны Николаевны Лаппа-Кисельгоф:

 

— А как выглядела его квартира?

— Ну, как в квартиру входишь, конечно, передняя, и сразу дверь направо, где комната его брата Михаила Михайловича была. А напротив...

— Нет, давайте лучше по одной стороне сначала.

— Дальше столовая была и кабинет Николая Михайловича. И тут прямо еще комнатка была, где вещи лежали. Надя в ней одно время жила. Вот. А по другой стороне — сначала кухня, потом спальня, и последняя смотровая была.

— Интересно, смотровая как выглядела?

— Ну, белая такая, кушетка там, кресло специальное, шкафчики, столик... обычно выглядела.

(Если по тексту «Собачьего сердца» составить план квартиры Филиппа Филипповича, то окажется, что расположение столовой, смотровой, кабинета и кухни совпадает, только к смотровой «пристроена» операционная, а к кабинету приемная. — Л.Паршин)

—  А вот Зина в «Собачьем сердце» и кухарка там ещё жили...

— Акушерка была у него, только она не жила там, а приходила. А ещё была горничная. Обед готовила, убирала, дверь открывала...

 

Тася сразу поняла, что Филипп Филиппович из «Собачьего сердца» — это «дядя Коля», доктор Покровский:

 

«Знаете, я как начала читать — сразу догадалась, что это он. Такой же сердитый, напевал всегда что-то, ноздри раздувались, усы такие же пышные были. Вообще, он симпатичный был. Он тогда на Михаила очень обиделся за это. Собака у него была одно время, доберман-пинчер».

 

Дядя обиделся на племянника за то, что тот сделал дядю героем своей повести…

 

Письменный стол и зелёная лампа в комнате М. Булгакова в "Нехорошей квартире" на ул. Садовой в Москве

 

И ещё две короткие цитаты из «Собачьего сердца»:

 

«Вечерами пречистенская звезда скрывалась за тяжкими шторами и, если в Большом театре не было «Аиды» и не было заседания Всероссийского хирургического общества, божество помещалось в кабинете в глубоком кресле.

Огней под потолком не было. Горела только одна зелёная лампа на столе».

 

«Филипп Филиппович, распростерши полы халата, сел за громадный письменный стол и сразу сделался необыкновенно важным и представительным».

 

Громадный стол, зеленая лампа… Представьте себе, сегодня это можно увидеть! Ступайте на Садовую, 10, в «Нехорошую квартиру» №50 (там сейчас музей), в комнату Михаила Булгакова. Говорят, что резной письменный стол, который стоит сегодня там, принадлежал именно Николаю Михайловичу Покровскому, доктору-гинекологу с Пречистенки. А сам Булгакова никогда за этим столом не работал. Утверждают, что такой же стол был и у профессора Преображенского.